Главное действие началось после того, как, проснувшись, не без труда сообразив, что с ними было, и почувствовав звериный голод, ринулись они, даже не потрудившись одеться - в кухню, где опустошили, наверно, сразу половину холодильника. К счастью, представляться друг другу им, по понятным причинам, нужды не было. Поев и не глядя теперь уже ни на что, кроме двери ванной, хозяйка скрылась за нею. Долгих десять минут он ждал, чувствуя странное в этой ситуации спокойствие, и прислушивался к плеску, судя по всему, льющейся прямо на пол воды. Затем дверь ванной с треском распахнулась, в него полетело сухое полотенце. Он не торопясь принял душ, вышел и на мгновение остановился в дверях комнаты. Женщина, о существовании которой он не подозревал еще сутки назад, сладко, как кошка, потягивалась, изгибалась всем своим, наконец–то готовым исполнить свое предназначение телом на разбросанной в спешке, стоящей в глубине спальни постели, даже не глядя на него. За все время с момента пробуждения они не сказали друг другу и пяти слов. В голове у него мягко зазвучал какой–то огромный колокол.
Они любили - и время остановилось, земля сдержала свое стремление через пространства космического холода, вращаясь осторожно–осторожно, чтобы как–нибудь не нарушить это каждый раз неповторимое и оттого каждый раз бесценное слияние двух существ, двух душ в одно непостижимое волшебное существо; в небе до горизонта улеглись и застыли в чутком покое облака, посадив прежде на цепь беспокойные ветры; океаны смирили до времени обманчиво неукротимое буйство своих волн и нежным их колыханием все старались попасть в унисон с этими двумя, на столь краткое время счастливыми в своей любви душами; мшистые ели в вековечной тайге и сосны на песчаных дюнах стали караулом, готовые защитить их уединение от любого посягательства; птицы спустились с небес и вернулись к своим покинутым в гнездах птенцам…
Даже два таракана, выползшие на кухонный стол со своей ежевечерней охотой, переглянулись:
- Хозяева–то… А?.. - кивнул в сторону спальни первый.
- Да-а, - протянул второй, - даже, ммм… завидно…
- Умеют, да, - им в этом не откажешь, - отозвался первый. И, прислушиваясь, добавил: - Ну что - может… Не будем уж ради такого случая им мешать? В конце концов, - их бытие создает предпосылки и для нашего существования, дает ему смысл и цель?
- Да, пойдемте, пожалуй, - поддержал второй.
- И, в конце концов: больше их - больше нас… - добавил первый, видимо, не лишенный также и некоторого практицизма.
И они деликатно удалились, искать себе хлеба насущного в другой квартире - этажом ниже, жилец которой, досадливо поглядывая на потолок, учился играть на гитаре.
Времени более не существовало. За рассветом приходил закат, затем снова рассвет, дни сменялись днями, ночи - ночами: есть такое затасканное выражение - "упоительными", но никакое другое здесь, увы, не уместно. За окнами тесной квартирки на последнем этаже ничем не примечательного дома светило солнце, набегали тучи, лил по–летнему теплый, пахнущий ни с чем не сравнимой, особенной летней свободой ливень, или поднимался сухой пыльный ветер - они не замечали ничего, поглощенные друг другом и проснувшимся в них, полностью подчинившим их себе, совершенно неведомым раньше чувством - не просто скучной плотской любви между молодым здоровым мужчиной и женщиной - но чувством почти магического взаимослияния, взаимопроникновения, делавшего их будто единым существом.
Он позабыл обо всех, еще совсем недавно произошедших с ним невероятных приключениях, о том, что узнал за прошедшие месяцы, о той ноше, что без спросу была взвалена на его плечи; напрочь забыл и о старике, наверное встревоженном его внезапным исчезновением. Она - только на третий день с трудом вспомнила, что у нее где–то - там, далеко, в другом мире - есть какая–то служба: позвонив туда, совершенно бесстыдно, и не отдавая себе никакого в том отчета, врала - что раньше было ей не свойственно - про каких–то родственников, как водится, в каких–то несуществующих больницах, совершенно не замечая недоверия и раздражения на том конце линии; несмотря на это, ухитрилась - ценой совершенно невероятных обещаний - выклянчить себе отпуск, да так, чтобы даже не приезжать для его оформления… и, совершенно сияющая, вновь и немедленно погрузилась в состояние того самого неземного блаженства, о котором она мечтала так долго.
Они вели в сущности совершенно животное - и чуть ли не растительное - существование: спали, ели, любили друг друга, снова спали, выходили иногда гулять, всегда ближе к вечеру, безотчетно стремясь глотнуть свежего воздуха, чтобы вновь любить, вновь спать… Проголодавшись и опустошив запасы, опять выходили, держась за руки, как дети - купить чего–нибудь в ближайшем магазинчике; жадно, раздувая ноздри, опять вдыхали вечереющий воздух, пока спешили обратно, к дому, на свой последний этаж, чтобы снова, чуть закрыв за собою дверь (а иногда - и забыв это сделать), порою прямо в крошечной прихожей, среди обычных и скучных коридорных предметов, снова - любить, роняя их, спотыкаясь, падая, хохоча, утопая в застилающей глаза сладкой истоме.
Они очень мало разговаривали друг с другом, и всё - о каких–то пустяках, но за этими пустяками для них открывались совершенно, казалось, бездонные глубины эмоций, тончайших оттенков чувства; какие–то новые знания приходили к ним, поднимаясь из неведомой ранее глубины их - теперь уже общего, совсем нераздельного существа.
Так прошло недели полторы; страсть утолила свой первый поверхностный голод и чуть успокоилась, потеряв яростную слепую силу, обменяла ее на глубину и ясность. Они могли теперь некоторое время обходиться, не видя друг друга, не прикасаясь, лишь зная, что находятся поблизости. Иногда уже выходили из дому по одному - сделать покупки; по делам: раз она даже съездила к себе на службу, получить, наконец, отпускные, и каким–то неведомым образом получила их; радостная, привезла. На радостях добыли - через того самого, знакомого бармена - бутылку недорого вина, устроили "праздник" (будто их жизнь все это время была - "будни"), в итоге так разгулялись, что полночи не давали спать единственному, так и не уехавшему из города "гитаристу" - тот ворочался, завистливо сопя и тихонько ругаясь, но скандалить все же не стал - не вовсе был бессердечен - а под утро и усталость взяла свое: сон сморил его, так и сохраняющего обиженное выражение лица. К этому времени и они угомонились, обессилев.
Проснувшись за полдень, они долго еще валялись в постели; потом он нехотя поднялся и поплелся куда–то из комнаты.
Она продолжала лежать, потягиваясь под тоненьким одеялом, выгибая свое несравненное, налившееся уже настоящей женской сладостью тело; глядя задумчиво в потолок, она размышляла о том, какая такая сила заставила ее тогда, при первой их встрече, встрече с незнакомым и даже совершенно не похожим на тот заманчивый, когда–то рисовавшийся ей образ, человеком, заставила, забыв обо всем - приличиях, обычной осторожности, наконец - не раздумывая, отдаться ему как кошка в первый же вечер; что заставляет теперь быть с ним, не отрываясь ни на минуту, хотя бы мысленно, непрерывно днем и ночью заставляет желать его прикосновения, ласки, хотя бы дуновения его дыхания, хотя бы воспоминания о нем. Кто был тот невидимый, кто сладко шепнул ей тогда: "Почему бы и нет?". Неизвестно…
Погруженная в эти мысли, она слышала краем уха, как он возится с чем–то на кухне, вероятно, готовит нехитрый завтрак. Она продолжала размышлять о проведенных с ним днях и ночах и только сейчас вполне осознала это чувство - будто всякий раз при виде него нечто поднимается из глубины ему навстречу, исчезает в нем, оставляя за собою какую–то удивительную, хрустальную чистоту, свежесть, как после грозы, ясность, яркость восприятия и мыслей. Оно, именно это чувство, испытанное при первой же встрече с ним, там, в занюханном вагоне, и бросило ее - ценящую себя, осторожную женщину - в эту, самую настоящую авантюру!
- Завтрак готов, - объявил он, появляясь на пороге спальни - взъерошенный, в трусах.
- Может… потом? - отозвалась она и глаза ее прикрылись сами собою…
…Через полчаса они, толкая друг друга и хохоча, уже тушили на кухне почерневшую, дымящуюся кастрюльку…
Прошла еще пара дней, и ей пришла в голову блестящая мысль:
- Почини телевизор, - попросила она его.
- ?
И она рассказала ему всю эту свою весеннюю историю; путаясь и перескакивая с пятого на десятое, вывалила кучу совершенно ненужных, но казавшихся ей важными подробностей, из которых его заинтересовало - да и то ненадолго - лишь упоминание о рыжем телевизионном технике. Пошуровав по шкафам и ящикам, набитым всякой необходимой девушкам дребеденью, совершенно, однако же, не пригодной для починки сломанных телевизоров, он откопал, наконец, старую погнутую отвертку, снял заднюю крышку и углубился в изучение всяких штучечек и проводочков внутри. Она стояла позади него и с торжествующим чувством думала: "У него все получится, он ведь такой умный", - она совершенно почему–то была уверена, что избранник ее справится с таким сложным и недоступным ее пониманию делом при помощи одной лишь отвертки.
"Та–ак, хоть бы вольтметр какой, - думал в это время избранник, с неудовольствием косясь на вытащенное из ящиков барахло, - но без паяльника тут точно не обойтись".
- Послушай, ты могла бы не стоять у меня за спиной? - обернулся он на нее и добавил, смутившись от своего, впервые возникшего у него здесь раздражения: - А то - темно…
Она послушно, как девочка, села на диван.
Он вздохнул, поднялся и отправился покупать паяльник - нужно было ехать остановки три на автобусе.