Фонарь за окном освещал комнату по–прежнему, безжизненным ртутным светом, освещал давно не беленный, покрытый трещинами, с темными следами кое–где отлетевшей штукатурки, потолок, противоположную окну стену и дверь, ведущую в коридор, выхватывал из темноты угол тумбочки, стул с аккуратно сложенной на нем одеждой, мерцал в гранях стоящего на столе чайного стакана. Николаша снова закрыл глаза: ничего не изменилось, и он начал было дремать, но тут услышал невесть откуда доносящийся тонкий и нежный звон, будто тысячи стеклянных игл ударялись друг о друга, будто проводили по ним тонкой серебряной палочкой: - как в сказке, - подумал он, - только феи мне тут не хватало. Фея никакая не появилась, конечно, да если бы и появилась - он, все еще лежа с закрытыми глазами и пытаясь уснуть, ее бы не увидел.
Но звон становился все громче, стал почти пронзительным, Николаша наконец распахнул глаза и увидел над собою потолок, только близко–близко, каждая трещинка в нем, казалось, каждая пылинка была видна ему как под лупой. Звон, если только это было возможно, все нарастал, в нем становились слышны какие–то отдельные звуки, будто голоса, ведущие неспешную беседу о чем–то своем, далеком, совершенно недоступном человеческому сознанию; Николаша стал глядеть влево и вправо, и везде видел стены, и тоже близко–близко, будто он сам расширился почти до размеров ветхой своей комнаты, он не ощущал ни рук ни ног, они будто существовали отдельно и были также огромными, однако странным образом помещались все в том же объеме, что занимал теперь он сам; сам он стал будто огромным шаром, заключая понемногу в себя все, находящееся в комнате - стол со стоящим на нем стаканом, наполовину полным мерцающей в ночном свете воды, тумбочку, диван - и всё продолжал медленно расширяться, обретая бесплотность; сквозь него проходили какие–то тени: он откуда–то понял, это тени людей, живших в том доме и давно ушедших, как тогда говорил старик - ушедших… они проходили, встречались друг с другом и… и - остальными жильцами этого странного дома, беседовали о чем–то совершенно недоступном человеческому сознанию, своем, далеком - а он становился все больше, и внутри него, и внутри странного тихого дома, в центре комнаты, занимаемой им раньше, когда еще он был человеком, когда он не был огромным бесплотным шаром, разгоралась все ярче - будто электрическая дуга какого–то древнего доктора Вольта - пульсирующая белая точка, белая белым, но не мертвым ртутным фонарным, а живым ослепительным светом висящего в мировом пространстве, огромного, нестерпимо горячего водородного сгустка…
…Николаша пришел в себя на скамейке в углу большого сквера, совсем неподалеку от дома. Было раннее утро. Солнце чуть показалось из–за крыш, окружающих сквер, но сам он был еще погружен в синеватый прозрачный утренний сумрак.
- Я ведь вам говорил - не гасите никогда свет, - произнес голос снова неведомо откуда появившегося Николай Николаевича. - Ну, пойдемте, пойдемте - чай пить, я уж заварил.
Четверть часа спустя, притащившись - еле переставляя ноги от нечеловеческой усталости - к себе в комнату, Николаша увидел разложенные на столе десять картонных упаковок с электрическими лампочками.
Один лишь раз, и то - несколько дней спустя, решился Николаша заговорить о той ночи.
- Видите ли… - привычно начал старик и - задумался.
- Видите ли, Николаша, - продолжал он спустя некоторое время, - этот дом - странное место, я сам толком не понимаю, что тут происходит… Или стало происходить… - он вдруг осекся.
- Что? - не дождавшись продолжения спросил Николаша.
- Н-нет, ничего. Видите ли, просто в темноте - вы же знаете - легче поверить во всякую мистику и легче, как бы это выразиться - стать ей заметным… Сила, наделившая вас своим… даром… не о вас ведь заботилась. Мы для нее все же, знаете ли - букашки…
Больше они к этому разговору не возвращались.
После еще нескольких "занятий" и "тренировок" в ближайших окрестностях Николай Николаевич решил, что можно выходить "в свет" по–настоящему, то есть подолгу и тесно общаться с согражданами. Николаша предложил пойти - была не была - в бар, что возле прежнего его дома: ностальгия все–таки донимала, да и знакомый человек в случае чего будет не лишним. "Заодно и отметим. Если все обойдется", - сказал он старику. Тот, подумав немного, согласился: - Ну, что же…
- Это, стало быть, вы получаетесь в роли Элизы, а я, значит - Хиггинса… - добавил он что–то непонятно.
К вечеру и отправились.
Нужно было ехать на метро, изображать из себя простого гражданина, в то время как заключенная в Николаше сила… - будет, дорогой вы мой, воздействовать на окружающих, благотворно так… словом, воздействовать - вы сами увидите… - так что "выход" получался по всей форме, проверить полученные молодым героем новые навыки можно было всесторонне.
Бар, куда они направлялись, был весьма демократического сорта, недорогой, но в общем уютный, домашний такой. "Или мне он теперь кажется таким?" - размышлял Николаша по дороге. Пока ехали в вагоне, полном народу, изменений в окружающих он что–то не замечал, однако у себя самого обнаружил странное чувство, которое неприятным назвать было нельзя, но которое, однако же, было явно непривычным - будто попал он в центр внимания всех без исключения людей вокруг, будто впились они в него жадными какими–то мысленными взорами, и он чувствует протекающие между собою и ними незримые токи, а они, тем временем, в его собственной, мысленно представляющейся ему картине - из тусклых, чуть живых, будто присыпанных пеплом угольков, разгораются все более живым и жарким пламенем… узнавания?
Старик тронул его за локоть - Николаша очнулся от своего видения. Пора было выходить.
Они обменялись безмолвными взглядами, и - поняли друг друга. "Все хорошо", - казалось, услышал он голос старика.
Бар был также полон народу, но, к счастью, Николашин знакомый оказался на месте. "А вот был бы номер, если б - нет", - помыслил Николаша запоздало, сообразив, что за время своего заточения совсем перестал задумываться о таких простых вещах. Было шумно и, несмотря на запрет - накурено.
- Коля, что у нас сегодня? - осведомился Николаша, протиснувшись к стойке и поздоровавшись.
- Только безалкогольная водка и коктейль "Здоровье", - ответил Коля, косясь в сторону пытающегося с достоинством примоститься на высоком табурете Николай Николаевича.
- Коль, это Николай Николаевич, познакомьтесь. Хороший человек, - с нажимом на последних словах представил Николаша своего спутника.
Последовал обмен рукопожатиями, в процессе которого бармен попеременно подмигивал обоими глазами - то одному, то другому.
- Так нам… по стопочке для начала. И закусить, чего–нибудь…
Коля больше по привычке покосился направо и налево - казалось, одновременно - затем пошуровал под стойкой и поставил перед ними две запотевшие стопки водки:
- Будьте любезны: слеза младенца. Это вам… не "Здоровье", какое–нибудь, хе–хе…
Выпили. Закусили огурчиком.
- А ты где пропадал–то? - задал Коля давно ожидаемый вопрос.
- Да… - махнув вилкой, невнятно отозвался Николаша, успевший набить полный рот салата (здесь можно было, без церемоний).
- В командировке был, то–се… - пояснил он, прожевав.
- Ну да, - сказал бармен, - обычное дело. В командировке - я так и подумал.
- Вы–то здесь как? - перехватил инициативу Николаша, решив не дожидаться следующего вопроса.
- Дык… как? Ничего - что нам сделается… - просто ответил бармен.
- Так–то, вообще - сам понимаешь: расслабляться не приходится, - добавил он, чуть вздохнув, - дело наше такое.
- Ну да, ну да - глубокомысленно согласился порозовевший уже Николаша.
Николай Николаевич, тоже слегка размякший, изволил молча кушать салат. Впрочем, было видно, что к разговору он прислушивается.
Поговорили еще о том, о сем. После второй стопки в разговор вступил Николай Николаевич и рассказал какую–то длинную, но довольно забавную историю, явно сочиненную им только что. Посмеялись.
- Так значит в командировке был, - снова вернулся Коля к прежней теме. - Поня–атно…
Он помолчал и будничным голосом добавил:
- А эти, что у тебя там шуровали - это ты им квартиру сдавал. Эт тоже понятно - нормальное дело.
- Какие… кто шуровал? - Николаша, забывшись, сказал это обычным образом, на непонятном для остальных языке, и несколько удивленных взглядов повернулось в их сторону.
Но Коля ничуть, казалось, не удивился:
- Ребята, спокойно. Это - гости… мои… - помахал он рукой, жестом, который, вероятно, следовало рассматривать, как успокаивающий. Взгляды, как по команде, потухли.
- Что ты говоришь–то? - обратился он снова к Николаше как ни в чем ни бывало.
- Это… да - друзья, - ответил уже собравшийся с мыслями Николаша. - Я им ключ дал на одну ночь - ну ты понимаешь…
- Да понимаю, конечно, что же там не понимать…
- Ну да - друзья, понимаешь, молодые - им негде было…
- Ну да, понимаю, - отозвался Коля, - видать им там сильно приспичило - на двух машинах отъезжали… Правда, баба - да, баба одна - была. Сильна, видать, баба.
Николаша не нашелся, что на это ответить. Николай Николаевич выпрямился на своем табурете, явно сильно напрягшись.
- А, простите, долго они - там… - прямо глядя бармену в глаза, спросил он негромко.
- Да уж… Суток трое, наверное, торчали. С-суки, - неожиданно зло ответил тот. И также неожиданно, очень тепло взглянув на Николашу, извлек из–под стойки еще две стопки:
- Это вам - за счет заведения…
Потом достал еще одну - особую, по виду серебряную: неяркий свет висящей над стойкой лампы метнулся в ней двумя тусклыми бликами. Коля налил себе.