Сеансы эти устраивались в нашем доме всякий раз, когда к маме приходили подруги. Особенно эти две - Мод и Сисси: стоило им зайти к маме в гости, как тут же начиналось перешептывание и многозначительные взгляды. Потом мама давала мне денег на леденцы или на какой-нибудь журнал, а сама уходила с Мод и Сисси в одну из комнат. Мне не сообщалось, чем они там занимаются. Мама была слишком самолюбива и не хотела, чтобы я знал, сколь она суеверна.
- Ты уже покушал, мой дорогой? - спросила она. - Ужин на столе.
- Я тут показываю твоей маме фокус, - заметила добродушная толстуха Мод.
- Ну, ему совсем не обязательно знать, чем мы занимаемся, - сказала мама. - Пойди покушай. А потом тебе уже время ложиться спать, правда?
В сущности, определенного "времени ложиться спать" у меня не было. Маме - при всем ее уме - некогда было заниматься мной, а отец безоговорочно признавал ее авторитет и вмешивался иной раз в домашние дела, только чтобы поддразнить ее. Родители были неизменно добры и снисходительны ко мне; они возлагали на меня большие, хоть и неясные надежды и с самых малых лет позволяли делать все, что мне вздумается. А потому, покончив с ужином, я прошел по коридору в темную гостиную; из-под двери в соседнюю комнату пробивалась узкая полоска света, и слышалось перешептывание мамы с ее приятельницами: вовремя гадания они разговаривали всегда очень тихо.
Я отыскал спички, взобрался на стол, зажег газовую лампу и сел читать. Теперь, когда я убедился, что дома все в порядке, и увидел маму, я совсем успокоился. Ничто не угрожало мне. И это состояние благополучия, представлялось мне столь же вечным, как незадолго до того якобы постигшее нас несчастье. Страх рассеялся. Минуты пережитого ужаса, о которых я потом вспоминал всю жизнь, остались позади. Я поуютнее устроился на диване и погрузился в чтение "Капитана".
Какое-то время я читал. Потом глаза у меня начали слипаться; обожженный солнцем лоб горел. Еще немного, и я, наверно, отправился бы спать, как вдруг через открытое окно до меня донесся знакомый голос:
- Льюис! Что ты там делаешь так поздно?
Это была тетя Милли, жившая через два дома от нас. Разговаривала она всегда громко, непререкаемым тоном; голос ее заполнял любую комнату и выделялся среди множества других.
- В жизни не видела ничего подобного! - продолжала тетя Милли с улицы. - Ну, раз ты не в постели, где тебе полагалось бы быть еще два часа назад, открой-ка мне дверь, - негодующе добавила она.
Войдя вслед за мной в гостиную, тетя с крайним неодобрением посмотрела на меня.
- В твоем возрасте дети должны ложиться в восемь, - сказала она. - Не удивительно, что у тебя с утра усталый вид.
Я попытался было возразить, но тетя Милли не стала меня слушать.
- Не удивительно, что ты такой тощий, - заявила она. - В твоем возрасте дети должны спать по двенадцати часов в сутки. Об этом я тоже поговорю с твоей матерью.
Тетя Милли, сестра моего отца, была женщина крупная и такая же высокая, как мама, только гораздо массивнее. У нее был большой, шишковатый, приплюснутый нос и голубые глаза навыкате, пристально, с легким удивлением взиравшие на мир. Волосы она стягивала в пучок на затылке, что придавало ей некоторое сходство с изображением Британии. По всем вопросам у нее всегда было вполне определенное мнение. Она любила говорить правду в лицо, особенно неприятную. Она считала, что меня слишком балуют и в то же время недостаточно за мной смотрят, и была единственным человеком, который пытался влиять на мои поступки. Своих детей у нее не было.
- Где твоя мать? - спросила тетя Милли. - Я зашла потолковать с ней. Надеюсь, у нее найдется что мне рассказать.
Говорила она почему-то осуждающим тоном. Я ответил, что мама в соседней комнате, с Мод и Сисси.
- Играют в карты, - присочинил я.
- Играют в карты! - негодующе воскликнула тетя Милли. - Ну-ка, посмотрю, долго ли они еще намерены этим заниматься.
Хотя нас разделяли две закрытые двери, я слышал, как тетя Милли громко корила маму. Я даже разобрал слова: она удивлялась, как это взрослые люди могут верить в подобную чушь. Потом наступила тишина: должно быть, мама отвечала, но я ничего не слышал. Потом снова заговорила тетя Милли. Потом хлопнула одна дверь, другая, и тетя Милли появилась передо мной.
- Да разве они в карты играют! - вскричала она. - Я хоть и не любительница этого занятия, а ни слова бы не сказала, если б речь шла об игре в карты!
- Тетя Милли, а помните, как вы… - начал было я, желая защитить маму.
Однажды тетя Милли при всех пристыдила маму за то, что она на святках предложила сыграть в вист. И сейчас я хотел напомнить ей об этом.
- Гадают! - презрительно фыркнула тетя Милли, как будто и не слышала меня. - Вот досада: ей, видите ли, нечего больше делать! Не удивительно, что в доме все брошено на произвол судьбы. Может, мне и не следовало бы тебе это говорить, но ведь должен же кто-то думать о будущем, если твои родители сами не способны. Я столько раз твердила им об этом, но разве они послушают!
В прихожей мама прощалась с Мод и Сисси. Потом она отворила дверь в гостиную и вошла - неторопливо, высоко подняв голову, чинно вышагивая и тщательно выворачивая ступни: таково было ее представление о том, как должны держаться "люди достойные". Надо сказать, что достоинства у нее было предостаточно, но она проявляла его весьма своеобразно.
Мама молча дошла до середины комнаты и лишь тогда, глядя в упор на тетю Милли, сказала:
- Я прошу вас, Милли, не высказывать своих суждений, пока мы не одни! В другой раз, когда вам захочется поучить меня уму-разуму, будьте любезны дождаться ухода гостей.
Они обе были высокого роста, обе - статные, обе - с сильным характером, но во всем остальном ничуть не походили друг на друга. Тонкий, с горбинкой, нос мамы был прямой противоположностью толстому, как луковица, носу тети Милли. У мамы были красивые серые глаза со смелым, проницательным взглядом, глубоко сидевшие в изящно очерченных орбитах, тогда как у тети Милли глаза были тусклые, выпученные. Мама отличалась романтичностью и склонностью к снобизму, душевная чуткость уживалась в ней с крайним высокомерием. А тетя Милли, увлекаясь всякими добрыми делами и благотворительностью, любила удивительно беззастенчиво и назойливо совать нос в чужие дела, удивлялась и даже обижалась, когда люди отклоняли ее советы, и тем не менее продолжала донимать их, напористо и неделикатно. Шуток она не понимала. Зато мама обладала немалым юмором - правда, сейчас, стоя в гостиной у камина, напротив тети Милли, она ничем не проявила этого своего дара.
С тех пор как родители мои обвенчались, мама и тетя Милли много времени проводили вместе. Они бесконечно раздражали друг друга и жили в атмосфере постоянных недоразумений, но явно не могли подолгу не видеться.
- Я хочу, чтоб мои гости могли спокойно сидеть у меня, - продолжала мама.
- Хороши гости! - заметила тетя Милли. - Да я знаю Мод Тэйлор дольше вашего. Очень жаль, что она не вышла замуж в то время, когда мы выходили. А теперь вот и гадает на картах, не сыщется ли для нее муженек.
- Раз она пришла ко мне в дом - значит, она моя гостья. И я буду очень вам признательна, если вы не станете навязывать ей свое мнение.
- Это вовсе не мое мнение, - громче обычного объявила тетя Милли. - Это всего-навсего здравый смысл. Постыдились бы, Лина!
- Мне нечего стыдиться, - ответила мама.
Она держалась все так же надменно, но чувствовалось, что она предпочла бы переменить тему.
- Гадаете на картах, разглядываете друг у друга ладони… - тетя Милли сделала многозначительную паузу. - Пялите глаза на грязную кофейную гущу! Никакого терпения с вами не хватит!
- А никто и не просит вас набираться терпения, - сухо отпарировала мама. - Когда вас позовут в компанию, тогда и ворчите. Каждый имеет право думать по-своему.
- Но только если это не противоречит здравому смыслу. Кофейная гуща! - снова фыркнула тетя Милли. - И это в двадцатом-то веке! - Последнюю фразу она произнесла таким тоном, будто выложила на стол козырной туз.
Помолчав немного, мама сказала:
- На свете есть много такого, чего мы еще не знаем.
- Ну, о кофейной-то гуще мы знаем вполне достаточно, - заметила тетя Милли и разразилась громким смехом: ей казалось, что она удачно сострила. Затем зловещим тоном она добавила: - Да, на свете много такого, чего мы еще не знаем. Потому-то мне и непонятно, откуда у вас берется время на подобный вздор. Кто, например, знает, как вы, Берти и вот этот мальчуган будете жить дальше? Да, мы многого еще не знаем. Я как раз говорила Льюису…
- Что вы ему говорили?
Мама снова рассердилась и перешла в наступление. До этой минуты, утратив под нажимом тети Милли всю свою светскость, она оправдывалась и в глубине души испытывала немалое смущение. Теперь же голос у нее зазвучал властно и в то же время встревоженно.
- Говорила, что вы уже давно плывете по воле волн. Не удивительно, что дела у вас идут все хуже и хуже. Да как можно было допустить…
- Не станете же вы говорить об этом при Льюисе, Милли!
- Ничего, пусть послушает. Рано или поздно он ведь все равно узнает.
- Это еще как сказать. Так или иначе, я не разрешаю вам говорить при Льюисе!
Но я уже понял, что произошла какая-то крупная неприятность, и спросил:
- Что случилось, мама?
- Не волнуйся, - ответила мама, и на лице ее появилось озабоченное, вызывающее и в то же время ласковое, любящее выражение. - Может быть, все еще и обойдется.
- Твой отец запутался в делах, - вставила тетя Милли.
Мама снова остановила ее:
- Я же просила, чтобы вы не говорили при ребенке.