– Да нет, не помер он. Домой пошел. С девушкой конечно же.
– А потом помер, да? – продолжала упорствовать я.
– Да нет же, – морщился Дрищук. – Он даже соревнование выиграл, и только потом домой.
– И уж дома-то, понятное дело, пом…
– Живы все! – взвизгивал Дрищук и хватался за позвоночник.
Вообще, надо сказать, что "эффектная смерть друзей" в Дрищуковом эпосе занимала отдельное место. То, понимаешь ли, на дружбана каток наедет, то вдруг груз какой сорвется, а то в цинковом гробу домой из Афгана делегируют. Правда, за каким хером пятилетних дрищуковских друзей в Афган направляли, я до сих пор не пойму… Ну да это и не важно.
К концу второго месяца любви у меня начались видения. Выбитые глаза, размазанные по асфальту мозги и укоризненный дрищуковский позвоночник снились мне изо дня в день, лишая покоя и сил.
Свет в конце туннеля забрезжил, только когда у Дрищука началась практика и он должен был свалить в город.
Свой отъезд в Москву Дрищук обсуждал целую неделю, и в день разлуки долго выл у меня на плече, сетовал на злую судьбу, предлагая пожениться сразу же по приезде. Наобещав Дрищуку золотые горы, я закрыла за ним дверь и посмотрела на небо.
Небо было темным, звездным, и в этом прекрасном небе моя катечкинская совесть выглядела бледной и незначительной, а рентгеновский снимок в ее руках отчего-то напоминал журнал "Мурзилка".
– А пошла ты, – сказала я совести и ровно на следующий вечер собралась на прогулку.
И вот представьте себе – август, яблоки падают, до школы еще далеко, а главное – Дрищук черт знает где, и в обозримом будущем его не предвидится. Я даже не сразу к друзьям поперлась, захотела немножко погулять по улице, чтобы сполна насладиться одиночеством и свободой. Часа полтора шарилась и, когда стало скучно, пошла к своим. В компании моей тоже ничего не изменилось, разве что зараза Вобла начала подкатывать к моему экс-бойфренду, но, судя по его печальной роже, Вобле не светило. Тем временем на улице стало холодать, и, приняв водки, я решила отправиться домой за кофтой, дабы не пугать бабулю пьяным визитом за полночь. Дойдя до собственного дома и пожевав мяты для маскировки, я поднялась на крыльцо и открыла дверь.
На столе стояла тарелка с мясом и салат, а за столом сидел Дрищук с вилкой в руках.
– Сюрприз, Зайка!!! – радостно завопил Дрищук и кинулся мне навстречу.
– У-у-у тебя же практика, – промямлила я, вцепившись в край стола.
– Да я тут выяснил, что из Москвы на электричке туда-обратно всего каких-то три с половиной часа! Я теперь к тебе каждый день приезжать буду. Ты рада?
– Безумно, – процедила я и выскочила в коридор.
В коридоре стояла бабушка. Она заваривала чай и как-то по-идиотски улыбалась.
– Какого хрена?! – обрушилась я на бабушку. – Какого хрена ты его принимаешь, когда меня нет дома?!
– Во-первых, человек издалека приехал, а во-вторых, у него позвоночник сломан, – сложив губы куриной жопкой, прошептала бабуля. – Ты не переживай, я ему не сказала, что ты гуляешь. Он думает, что ты у Наташки сидишь. Так, глядишь, и женится.
Я взвыла, и ноги сами понесли меня к Вобле.
– Танька, ты только меня не убивай, пожалуйста, – заплакала я, когда Вобла выползла в сад. – Я твоего Дрищука вообще никогда не любила… А теперь не то что не люблю, а даже смотреть в его сторону не могу.
– Да я знала, – ответила мне Вобла, – ты только не плачь.
– Миленькая, я не могу с ним больше, я, кажется, помираю, сделай хоть что-нибудь.
– Так, а в чем проблема? Ты пошли его на хрен, хоть сегодня же.
– Он же этим летом спину ломал. Как его пошлю? Вон и бабушке про позвоночник нажаловался. Теперь сидит у меня дома, картошку жрет и чаем запивает.
– К-какой позвоночник? – уставилась на меня Вобла.
– Ну, который ему в мае бандиты перешибли.
– Какие бандиты?! – еще больше удивилась Вобла.
– Злые, наверное, – всхлипнула я.
– И давно это с ним? – продолжала любопытствовать Вобла.
– Ну что же ты за дура, я говорю, с мая!
– Сама ты дура, Катя. Никакого перелома у него нет.
– А что тогда есть?
И тут Вобла поведала мне правду. От дрищуковского эпоса правда отличалась разительно, поэтому была еще более вопиющей, чем я могла себе представить. Темные подворотни со злыми бандитами оказались происками дрищуковской фантазии. А роль треклятой монтировки исполнял велосипед торговой марки "Взрослик".
– Да он нажрался вхлам. И кататься поехал, – рассказывала мне Вобла. – У церкви горку знаешь? Ну вот, он на этой своей дряни разогнался во всю дурь, а в самом низу обнаружил, что руль у него в руках остался.
– И что, спину поломал? – съежилась я.
– Да нет, ни хрена он не сломал. Штаны на жопе порвал, сотрясение легкое заработал и звездюлей от родителей получил. Его мать потом на всю улицу про разодранные портки орала. Ты что, не слышала?
– К сожалению, нет, – сказала ей я и зачем-то опять посмотрела на небо.
На небе была моя катечкинская совесть, и в ее тощих ручках болтался ржавый велосипедный руль. Руль выглядел сиротливо и совсем-совсем не внушительно.
– Ты прости меня, Танька, – еще раз сказала я, показала небу кукиш и пошла в противоположную от дома сторону.
Про прическу
Все-таки самое главное в человеке – это ни фига не прическа.
А жаль. Потому что с нынешней прической я могу по жизни маршем топать и на мелочи не отвлекаться.
Парикмахерский шедевр приключился предсказуемо, по тысячелетиями отрабатываемой женской схеме:
В девять утра мне подумалось, что жизнь прожита впустую.
К двенадцати я выяснила, кто в этом виноват.
В тринадцать я сняла с виноватого 300 долларов.
И уже к 15:00 стояла у дверей парикмахерского салона с целью стать королевой мира посредством химии вертикальной.
Развитие сюжета тоже прошло без неожиданностей. По приходе в цирюльню выяснилось следующее:
A. В королевы мира тут не записывают. Во всяком случае, по субботам.
Б. Вам химию нельзя делать – волосы тонкие, могут испортиться.
B. А давайте лучше отрежем прямую челку в египетском стиле. Сейчас это очень модно.
Так как сюпруг произлегал дома, зеленые человечки молчали, а душа жаждала перемен – вопрос с челкой решился единосекундно.
Распространяться о том, как в последующие дни Катечкина безуспешно искала Египет в зеркале, я не буду. Это в общем-то не главное.
Главное в том, что вместо одной "прически древнеегипетской" у меня получились две прически новорязанские. Так, скажем, если послушаться совета парикмахера и добиться гладкости волос и челки с помощью фена, а опосля прогуляться в сторону Ленинградского шоссе, то можно заработать квартиру в Бибереве или перерезанное горло в Люберцах. А если совета парикмахера не слушаться и ничего не укладывать, то получается причесон с весьма лаконичным названием "Тузик сыт" (потому что таким добрым, преданным и лишенным низменных страстей лицом в этой жизни, пожалуй, только сытый Тузик и похвастается).
Как вы понимаете, выбрать из этих двух вариантов один возможности не представляется.
Например, позавчера встречалась с мамой у метро. Перья начистила, Фасольца к коляске привязала, приехала и стою. Минуту стою, две стою, на третьей подходит милиционер.
– Ваши документы, гражданка.
– А по какому поводу? – спрашиваю и Фасольцем в милиционера тыкаю. – Я же на террористку вроде не похожа. Ребенок вот у меня, опять же…
– А может, вы этого самого ребенка украли у кого-нибудь, – трясет рацией мильтон.
– Фигасе, шуточки, – расстраиваюсь я. – Это мой собственный ребенок. Он вам сейчас сам скажет чей он. Кто здесь мама, Тимочка? – нарочито громко спрашиваю я у Фасольца.
– Мама каова, – незамедлительно отвечает киндер и тычет пальцем в мою сторону.
Нет, граждане, я не на этом месте оскорбилась. А на том, когда мент взял под козырек и, осклабившись, ушел. Типа личность установлена, документов не треба – чего уж там церемониться.
Кстати, Фасоличья выходка объяснение имеет самое что ни на есть невинное. Накануне встречи с бабкой мы учили "детей животных" – телят, жеребят и т. п. Уж не знаю почему, из повторенного сто пятьдесят раз "мама-корова, сын-теленок" ребенок запомнил только первое.
Единственное, что радует – в словосочетании "папа-козел" детство ни одной буковки не теряет, уж мама постаралась. Сакральное знание посетило Фасольца в тот момент, когда мы с ним вместе ожидали папеньку с работы, так как он (папенька) обязался отвезти нас на дачу. Истина открылась в 22:00, когда, перешагивая через гору дачных сумок, я несла орущего дитятю к окну.
– Папа пиедет, – вещал Фасолец, показывая на проезжающие фары.
– Козел твой папа, – вздохнула Истина и понесла ребенка в кроватку.