Приходили мысли и о том, не сделала ли она только хуже, не обострит ли у Татьяны ненависть к жизни столкновение с самыми тяжелыми из будней приюта "Надежда". С другой стороны, прислушалась Ленка к себе, теплилось ощущение, что вот сейчас все происходит правильно. Что, может быть, столкновение с настоящей болью, пусть и кошачьей, поможет этой безупречной женщине критически оценить свою. По правде говоря, не верилось в страдание от одиночества, когда ничего не предпринималось для того, чтобы это одиночество нарушить. Вернее, верилось в одиночество, а в страдание по его поводу – не очень. Так успокоив себя, Ленка слезла с холодного подоконника, поставила пустую кружку в мойку и открыла ноутбук. Была середина марта, первоапрельский номер с неудавшимся материалом был все ближе.
3
Вечером позвонила мама и сказала сухо:
– У Ирины завтра день рождения. Она приглашала. И тебя тоже. Приходи в шесть.
Ленка послушно сказала: "Хорошо", положила трубку, в очередной раз хмыкнула над непостижимой привычкой материнской родни назначать праздники "на завтра". Вернее, планировать заранее, но приглашать, звать, ставить в известность всегда накануне. Чужие планы не существовали. Никогда. С детства это помнила Ленка. Помнила, как мама возмущалась какому-нибудь очередному неожиданному приглашению одной из сестер на какой-нибудь очередной домашний праздник. Возмущалась, но всегда приходила. И сама делала точно так же: обзванивала сестёр накануне и говорила: приходите завтра. И они всегда приходили.
В тесном зале хрущевки, в которой жили Ленкина тётка Ира с мужем Петей и сыном Петром Петровичем, был накрыт стол. Стол у тёти Иры всегда был одинаков: салат огурцы-помидоры, колбаса, будто порубленная топором, на большой тарелке, картофельное пюре и свиные отбивные. Блюда всегда были одинаковые, но какие-то нескончаемые: ни колбаса, ни отбивные, ни пюре никогда не заканчивались. Муж Петя гнал самогон сам, любовно настаивал его на разных травах, шиповнике и кедровых орехах, поэтому со спиртным проблем на этом столе никогда не было. Ленка всегда удивлялась, что строгая и даже где-то пуритански настроенная мама и её сестры пили этот самогон, от которой у самой Ленки желудок горел огнем, практически не морщась.
Ирине, младшей сестре Ленкиной мамы, исполнялось 50 лет. Была она в том же платье, что и в предыдущие пару лет – коричневом с крупными светлыми бусинами на груди. Короткие, какие-то полинялые, волосы небрежно зачесаны назад, однако глаза и даже губы накрашены. Юбилейный сбор и стол ничем не отличались от прошлогодних, сорокадевятилетних. Петр Петрович, поздний ребенок, болезненный и до неприличия избалованный школьник средней школы, посидел за столом, поковырял вилкой и ушел к себе в комнату. В приоткрытую дверь Ленка видела белобрысый вихор, торчащий над трогательной пацанячей макушкой и ставший почти прозрачным на фоне монитора компьютера. Петр-младший надел наушники и пропал из этой реальности.
За столом остались Ирина и муж ее Петька, который вообще-то был всего на два года младше своей супруги, но именно так этот суховатый седой мужичок с тонким и длинным носом и живыми почти черными глазами именовался в их семье. Осталась Ленкина мама, худощавая, с прямой спиной, сама Ленка рядом. Справа от Ленки сидела другая ее тётка – Полина, самая младшая из сестер и самая многодетная. С мужем Полина была в разводе уже с десяток лет, однако весь этот десяток жила с ним в одной квартире и, кажется, достаточно мирно. Дети этой разведенной четы разъехались, и сегодня Полина пришла одна. Рядом с Полиной сидела та самая двоюродная сестра, мать троих детей Олька, трясла рыжими волосами и время от времени жевала колбасу. Мать Ольки, тётка Марина, сидела на диване рядом с именинницей и то и дело отвлекалась на носящихся по квартире внуков. Олька же была спокойна, будто мельтешащие дети были вовсе даже не ее. Рядом с ней сидел сын Петьки от первого брака Димка. Димка вот уже несколько лет пребывал в возрасте "чуть-чуть за 20", был весел, подкачан и всё же – Ленка видела по глазам – одинок. В общем, часть обширной Ленкиной родни собралась за праздничным столом, разговор даже не тёк, а плёлся. Гости уже наелись, но еще не напились. Ленке было уютно и тепло в кругу родных людей, хотя разговаривать с ними ей было совершенно не о чем.
Вечер перестал быть томным в одно мгновение.
– А вот Петр Николаич, – сказала вдруг виновница торжества неожиданно высоким и совсем девичьим голосом, кивнув в сторону благоверного, – сумки собрал у нас. Подарок жене на юбилей сделал.
– Уезжаете что ли куда? – весело поинтересовалась Олька.
– Ага, уезжаем. – театрально ответила тётка Ира. – Но не все. Уйти от нас он решил. Нажился. Всё. Развода хочет.
Муж Петька, впервые, может быть, за всю совместную жизнь названный по имени-отчеству, застыл на секунду. Но тут же схватился за бутылку с самогоном, начал разливать по и без того полным рюмкам, не глядя на жену.
– Петь, ты чего это? – спросила Полина и, не поверив, хохотнула.
– А чего я, – тут же ответил Петька, – я ничего.
Хотел еще что-то добавить, но будто подавился словом. Отрезал себе кусок мяса и принялся остервенело его жевать. Видно было, что публичная сцена оказалась со стороны жены чистой воды импровизацией и подставой.
– Да-да, уходить он вздумал, – продолжала именинница, как-то победно оглядывая сестёр. – Нет любви, говорит, больше. Любви! Нет! Ему полтинник вот-вот стукнет, а ему любовь подавай!
Ленка как-то помимо собственной воли поднялась с табуретки и боком протиснулась в комнату двоюродного брата, игравшего в какую-то стрелялку. Встала у косяка, но так, чтобы из зала ее не было видно, даже живот втянула. Через минуту в комнату юркнула Олька, подмигнула Ленке, мол, тоже спряталась? А за праздничным столом сцена разворачивалась, как на подмостках драматического театра. Петька оказался перед лицом трех сестер своей жены. И хотя ни у одной из них не сложилась личная жизнь, в атаку пошли все трое одновременно.
– Молодую тебе подавай? – неприятно взвизгивала Ленкина мама и повторяла уже сотни раз слышанную фразу, – Да кому ты нужен-то?! На молодую силы нужны, деньги нужны, а у тебя что? Ничего у тебя! У тебя из богатства только жена да сын!
– Хорошая жена слишком, да, Петь? Хорошая, да? – как-то все же подхохатывая, навалилась на стол грудью Полина. – Надо, чтобы гуляла, чтобы деньги тратила, чтобы пила, да? Тогда нормально. А эта – слишком хорошая, скучно с ней.
Олька у окна детской молча и театрально закатывала глаза и хваталась за голову. И при том, что сцена выходила безобразная, они с Ленкой беззвучно смеялись.
– Петька, ты обалдел что ли? – это уже тетка Марина вступила своим низким голосом. – Жена дается мужику один раз и на всю жизнь! Это твой крест. И жена, и сын. Хочешь гулять – гуляй, но зачем семью разрушать.
– Маааама, – простонала из своего угла Олька, – что ты говоришь?!?!
– Молчи! – крикнула дочери из-за стола тетка Марина.
И тут в хоре голосов грянул голос Петьки. И сразу как-то Ленка перестала смеяться и поняла, что Петька давно уже Петр Николаевич.
– Да я и рад бы не разводиться, – как-то умоляюще даже гаркнул он, сестры притихли от неожиданности. – Да ведь невозможно уже. Поддержки никакой. Она же всю душе мне вынула. Пилит меня сколько лет за любую мелочь. А жизнь супружеская… Близости у нас нет с Петькиного рождения! А? Каково?
Ленка и Олька вытаращились друг на друга из разных углов детской комнаты, Ленка даже закрыла немой рот рукой. Над праздничным столом повисла пауза, и Ленка, не видя своих тёток и маму, представила, как вытянулись сейчас их лица. И не от того, что не было секса у Ирины с ее Петькой уже столько лет, а просто от того, что он, молчаливый и какой-то всю дорогу покорный мужик, вдруг заговорил об ЭТОМ. Впервые за столько лет жизни.
– Чтооооо?! – как-то на вдохе взвыла виновница торжества, и ее возмущение легким вихрем зависло где-то под потолком. – Ты что говоришь-то?! Разве про такое можно… Постеснялся бы ребенка, ирод!
Понятно, что тётка Ирина говорила про вполне конкретного ребенка – своего. Но тот был в параллельной реальности, далеко от этой квартиры и от этих разговоров, и в момент этой безобразной сцены как раз шел по какой-то пустыне с тяжелым автоматом наперевес. Остальные бегающие по квартире дети в расчет не брались.
– Давай-давай, береги сыночка, – как-то очень спокойно и даже зловеще ответил в другой комнате Петька. – Надеешься, что он до свадьбы будет думать, будто его в капусте нашли?
Ленка подобралась к Петьке-младшему, оттянула наушник с одного уха с шепотом спросила в это ухо:
– Петь, сколько лет тебе?
– Тринадцать, – ответил тот безучастно.
Ленка с Олькой молча смотрели друг на друга. Ленка почувствовала, как тоска разливается по ее позвоночнику. Тоска и жалость к Ирине, к мужу ее, к этому вихрастому и, видимо, привыкшему к скандалам в доме, пацану.
– Подумаешь, – первой подала голос Ленкина мама в соседней комнате. – Не секс в семье самое главное. Без секса можно прожить. Главное – уважение! Помогать друг другу! А секс – что секс!…
Тоска в Ленкином позвоночнике превратилась в горячий ужас. Олька уже не хохотала беззвучно, а стояла грустная и смотрела в серые сумерки за окном. Годы какой-то ненастоящей, ополовиненной жизни были в этих словах. Не-счастье, возведенное в принцип. Ленка так чувствовала. Снова повисшую тишину в соседней комнате нарушила именинница тётка Ира, видимо, уже жалеющая, что завела ссору и пытавшаяся ее поскорее смять и выбросить, как салфетку с праздничного стола.
– Ладно, хватит болтать. Давайте фотографироваться! Праздник у меня!