– Когда-то великий святой нашей православной церкви Серафим Саровский определил, для чего люди приходят в монастырь. Кто для духовного роста и совершенствования. В поисках святого жития. Кто по обету, данному в тяжелую минуту. Ну, например, во время войны. Дает клятву, что если останется в живых, уйдет в монастырь. И уходит. Кто на покаяние. Совершил грех. И кается…
Анатолий слушал. "Но есть и многие другие причины. В последнее время тут много молодых и шустрых ребят. Эти, похоже, идут за возможностью сделать церковную карьеру. Может, и этот мальчик из таких? Впрочем, что это я? Прости, Господи! Не судите, да не судимым будете!"
Перед тем как начать путешествие в "Богом созданные" пещеры, "Осень", как своему, шепнула Анатолию:
– Вы идите последним. Приглядывайте, чтобы не отставали и не разбредались. Особенно за женщинами. Бывает, что им там дурно становится. Ну, вперед! С Божьей помощью все обойдется.
Первым шел проводник – монах в длинной поношенной рясе до пят. В подобной, наверное, ходил сам Спаситель во время своей земной жизни в жаркой земле Палестине.
Следом за монахом двигались гости – мужчины и женщины двадцать первого века. Со всеми своими проблемами, страстями и страхами.
А замыкающим брел по пещерам Анатолий.
Они переходили из одной сводчатой пещеры в другую. От одного ящика с мощами к следующему. И постепенно начинали понимать всю быстротечность и эфемерность земной жизни.
Всех потрясла высоченная зала-пещера, снизу доверху заставленная сложенными, как поленница дров, гробами. На самом верху, почти под потолком, – свежие. А у каменного пола – ветхие-ветхие. Трухлявые. Задняя сторона у нескольких отвалилась, и из них торчали подошвы ног и пятки покойников.
Тут хоронили рядовую братию. Сколько накопилось ее за пять сотен лет! Лежат, ждут того момента, когда ангел вострубит. Чтобы воскреснуть и воспрянуть в том же облике, в каком жили.
А воздух чист и прохладен. Нет запаха тления. И козлобородый тут как тут со своими вопросами:
– А почему они не разлагаются? И не пахнут?
Проводник-монах сухо ответил:
– Это чудо!
Наконец вышли на свет божий. Порадовались.
Анатолий оторвался от экскурсии и пошел к монастырскому братскому корпусу. По дороге его путь пересекся с тропою маленького, тощенького старика, одетого в ветхую, не раз штопанную-перештопанную рясу. Бородатый, как все здешние обитатели, с остреньким носом и в круглых очках, он был очень похож на филина. И, шаркая ногами, тащил закинутый на плечо округлый залатанный мешок.
– Отец! – обратился тогда к нему бывший майор. – Где я могу увидеть владыку настоятеля?
Монах в испуге отшатнулся от него. Прижал мешок к груди. И хотел, видно, задать стрекача. Испугался незнакомого здоровенного детины, ни с того ни с сего спросившего не абы кого, а самого отца-настоятеля (Анатолий тогда не знал, что ему встретился казначей монастыря, в мешке которого лежали собранные деньги).
– А зачем он тебе? – оправившись от испуга, хитро прищурившись и слегка склонив голову в сторону, как это делают птицы, ответил вопросом на вопрос отец Нафанаил. И вредным, язвительным тоном добавил:
– Он у нас наместник, а не настоятель. Настоятель – сам митрополит! Так-то! Понял? Деревня…
– Письмо привез ему от давнего товарища. Из Алма-Аты.
– А, по делу, значит! – словно раздумывая о чем-то своем, заметил "Филин". – Вот его келья! На втором этаже! – и махнул широким рукавом рясы в сторону красивого здания.
А затем, закинув мешок на плечо, засеменил дальше.
Анатолий двинулся в указанном направлении. К двухэтажному дому, где на балконе с металлической замысловатой оградой стоял не просто высокий, а прямо-таки высоченный монах с острой бородкой клинышком и мушкетерскими усами на породистом, длинном лице. Одетый ну в очень красивую, щегольскую рясу с серебряным крестом на груди.
"Прямо Арамис!" – восхищенно подумал Казаков, направляясь к дому наместника мимо разноцветных, разностильных зданий, построенных за пятисотлетнюю историю обители.
– Ну что у тебя? – суровенько так спросил его "Мушкетер", принимая помятый конверт, который Анатолий бережно достал из-под куртки.
– Письмо!
Монах быстро надорвал конверт. Вскрыл. Достал белый листок. И неожиданно радостно, по-детски улыбнулся:
– Боже мой! Сколько лет, сколько зим! Оба мы были тут молодыми послушниками когда-то, – усмехнулся он. – А теперь по воле Божией он там. А я здесь!
Внимательно прочитал написанное. Перевел взгляд на Анатолия. И почему-то сказал:
– Ну-ну!
Потом еще раз посмотрел в письмо. И спросил:
– Хотите остаться при монастыре?
– Да! – выдохнул бывший майор.
– Идите в гостиницу для трудников. Скажите, что я велел поселить вас. Во-он то здание! – и указал на соседний корпус.
"Нет, не мушкетер! Гусар! – думал Анатолий, шагая по чистой, подметенной дорожке к братскому корпусу. – Даже не спросил ничего!" Ему было слегка обидно, что все получилось так просто. Он считал, что его хорошенько расспросят обо всем. Посочувствуют. Посопереживают. А тут как-то без души отнеслись.
Конечно, он еще не знал, что в монастырь приходят сотни людей. И не с такими бедами и проблемами, как у него. Сотни приходят. И уходят. Остаются единицы.
В коридоре у дежурной тумбочки сидел ясноглазый добрый молодец. И писал что-то в блокноте.
– Отец-наместник послал меня к вам. Поселиться в гостиницу для трудников, – ответил Казаков на его немой вопрос.
– Иди за мной! – ответствовал тот. И повел его по коридору к дверям чистенькой комнаты. В ней аккуратно, рядком стояли заправленные металлические кровати и тумбочки. Висели полотенца.
"Все как в общаге! Или казарме!" – подумал тогда Казаков, располагаясь со своими вещичками на кровати, которую указал ему вихрастый юноша. Ему определенно здесь нравилось. С одной стороны, все вроде бы необычно, с другой – очень похоже на привычную солдатскую жизнь: "Все четко, ясно, понятно, определенно. Каждый видит, что тут есть неизменный, определенный порядок".
Он сходил в душ. Одел чистое, привезенное с собою белье. Присел на кровати. "Много я путешествовал в своей жизни по свету. И вот совершаю еще одно путешествие в другой, совершенно другой мир", – подумал он тогда.
* * *
Закончив утренний туалет, послушник Анатолий торопливо двинулся в сторону храма. На братский молебен.
В монастыре строго. Как в школе. Отмечают тех, кто не ходит. И опаздывать тоже нельзя.
Сегодня молебен служил сам наместник монастыря – архимандрит Тихон. "Гусар", как определил его для себя в тот самый первый день Казаков.
В храме уже выстроились рядами монахи в камилавках, обтянутых спускавшимися на плечи мантиями. Впереди в полной форме сам архимандрит.
Анатолий уже примерил этот сан к армейской шкале. И понимал – это еще не генерал, как архиерей. Но уже полковник. И как полковник имеет право носить генеральскую папаху, так и архимандрит может получить и митру на главу, и скрижали на покрывающей плечи мантии.
Сегодня наместник вел братский молебен по преподобномученику Корнилию. Тому самому, которого в порыве гнева зарубил бешеный царь. Святые мощи убиенного покоятся в Богом зданных пещерах. Ну а братия поминает и славословит его в своих молитвах.
Но этот молебен тянулся не очень долго. Впереди еще длинный трудовой день. И надо спешить на завтрак.
Кстати говоря, в монастыре кормили очень даже неплохо. Не обижали ни трудников, ни послушников, ни добровольно пришедших поработать во славу Божию паломников.
Другое дело, что многие из братии едят только один раз в сутки. Обедают. Отчего? Сие каждый определяет сам. Но Анатолий подозревал, что от обильной трехразовой пищи у некоторых возникают греховные мысли. Вот и спасаются таким постом. Но он сам так не мог. Ему с утра надо напитаться энергией. Ведь жизнь в монастыре, условно говоря, разбита на три части. Восемь часов – сон. Восемь – труд. И восемь – молитва. Сил требуется много. Особенно сейчас, когда ему достаются ну очень трудные послушания.
"Пора на развод!" – привычно подумал он, вставая из-за стола.
В кабинете у наместника, где стоял вполне себе деловой стол со стульями, а на стене висели портреты патриарха, главы епархии, епископа, уже собрались должностные лица. Тут тебе и брат-казначей "Филин", и бригадир строителей, и заведующий фермой. Все в рясах. Решают вопросы.
Ну а они – трудники, послушники и прочие разные рядовые труженики – ждут указаний "сверху". А как иначе? Тут без этого – ни шагу.
Строгий отец Михаил начал делить послушания. Он, Анатолий Казаков, бывший спецназовец, бывший майор, стоял в первом ряду. У него черная как смоль, окладистая, жесткая бородка с усами. На нем такая же черная поношенная ряса (наместник благословил на ношение). А поверх нее для тепла одета синтепоновая куртка.
И он чувствовал, что Михаил, который его почему-то недолюбливал, отправит на тяжелые работы.
– Анатолий! – взгляд черных глаз, смотревших из-под лохматых бровей, уперся в его лицо. – На склад! Продовольственный. На перегрузку муки!
Он облегченно вздохнул: "Хоть так! Все лучше, чем было вчера!"
Вообще, хозяйство у монастыря обширное и богатое. Чего тут только нет. И работников немало. За сотню. Монахи, послушники, трудники – все при деле. Анатолию уже пришлось во многих местах побывать.