VI
Обстановка располагала. Кафе находилось на бывшей Большой Дворянской улице, в жилом доме. Предприимчивый хозяин, кстати говоря, знакомый Чернозёмова, отремонтировал полуподвальчик, обставил его простенькой мебелью и запустил производство стандартных блюд. Вот сюда, к русской кухне, и приладился ходить обедать их дружный коллектив. Дубравин – потому, что живет в городе один. А остальные – с шефом за компанию.
Сегодня они втроем. Медлительный, осторожный Чернозёмов и напористый, "лихой рубака" Тимашов. На столе, как всегда, одно и то же. Лапша домашняя, салатик и какой-нибудь кусок мяса с гречкой. И вроде все благостно и тихо. Разговор о делах:
– Вы нам задолжали за прошлый месяц триста тысяч рублей. Просрочили уже две недели, – напомнил Алексею Тимашову Чернозёмов.
Тимашов сразу перестал есть и, не раздумывая ни одной минуты, ушел в несознанку:
– Да ничего мы вам не должны.
– Как не должны?! Поставка дополнительная была! Забыл?
– Та поставка нами оплачена прямо сразу, в тот же день! – начал повышать тон Алексей. – Все до копеечки отдали. И, вообще, нам с посторонними работать проще. Там у нас наценка шестьдесят процентов. А с вами хрен чего заработаешь!
– Да вы на нас наживаетесь! И отсрочку платежей получили аж на два месяца, и платите нерегулярно! – тоже перешел на повышенные тона Чернозёмов.
"Ну, пошла писать губерния!" – подумал Дубравин, сидя между рьяными спорщиками, которые уже почти перешли на крик.
"И так каждый раз. Как только сойдутся, давай давить друг друга. Вроде все свои, а такая нетерпимость.
То ли это по молодости. То ли это в крови. У всех русских людей".
Через пару минут, когда обстановка за столом накалилась до точки кипения, он попытался остановить эту схватку:
– Да кончайте вы орать! – грозно возвысил он начальственный голос.
Ребята замолкли. Сидят оба красные, как из бани. Но, видно, не до конца выпустили пар. И через минуту-другую Чернозёмов сквозь зубы процедил:
– Я в суд подам на вас за долги…
Незамедлительно последовала ответная реплика.
И… все началось сначала. По второму кругу.
"Странный мы народ, – думал Шурка. – Какой-то прямо нетерпимый, недружный. Посмотришь на других, тех же казахов, уйгуров, армян – все как-то держатся друг за друга. Одни мы такие равнодушные. С чем это связано? История у нас, что ли, такая, полная междоусобиц? Князья-то наши дрались между собою, ходили походами друг на друга почитай каждый год. Даже татар приводили. А смуты какие были, восстания. Гражданская война. Но, видно, наша разрозненность чем-то компенсировалась. Может, числом. Всех готовы шапками закидать. Ну и нашим индивидуализмом. Мы уже вышли из родоплеменных отношений. Усвоили западные ценности. А там тоже каждый сам по себе. Один Бог за всех!
А может, мы просто привыкли надеяться на государство? В случае чего оно спасет, поможет. Только сегодня никакого русского государства у нас нет. Наша недружность позволила изгонять и вытеснять русских отовсюду.
Вон у нас на факультете. Пока был деканом Дмитроцкий Василий Иванович – все преподаватели грызлись между собой. Подсиживали друг друга. А потом пришел Конжакеев и выпер их всех. Вот и довыясняли отношения.
И так везде. Пока мы грыземся, они теснят нашего брата!" – с горечью додумал он свою мысль. А потом рявкнул:
– Да замолчите вы! Достали! Совсем с ума сошли! Потом, поняв, что переборщил, добавил:
– Давайте о деле лучше поговорим. Есть у меня одно предложение. Попробуем его обсудить.
– Какое? – изобразил на лице стопроцентную готовность Чернозёмов.
– Думаю я, что мне надо идти на выборы. В Государственную думу.
Директора переглянулись. И сделали внимательные лица.
Дубравин уже давно размышлял о сложившемся положении. Вспоминал историю с покупкой здания: "Это все потому, что я здесь чужой. И меня никто не знает. Со своими они все же считаются. Значит, надо врастать в местную жизнь. Надо заявить о себе. Но как?"
Второй проблемой, беспокоившей его, была обстановка для занятий бизнесом в стране. Она стремительно менялась. Если в девяностые чиновники, деморализованные крахом системы, еще не очухались и можно было смело браться за любой проект, то теперь они консолидировались и дружно выстраивали коррупционные схемы для отъема денег и бизнеса.
– В девяностые, – шевеля усами, рассказывал ему как-то Алексей Тимашов, – можно было получить разрешение на установку киоска за коробку конфет. А сейчас уже требуют долю в бизнесе.
Да, Дубравин и сам видел, что хорошо дела идут только у тех предпринимателей, кто трется у власти. Независимые либо загибались, либо еле дышали. На всех навалился чиновничий беспредел.
Государство Александру, как и каждому русскому человеку, кажется темной враждебной силой, которая непредсказуема и страшна в своей жажде подчинить себе все и вся. Поэтому каждый русский в глубине души боится власти. И одновременно ненавидит ее. Никто в нашей стране не знает, что может выкинуть эта власть. Какой фортель, какой закон. Куда повернет.
И выходов тут немного. Либо бежать, удаляться от власти, от государства, как делали многие наши предки испокон веков. Либо постараться понять механизм действий этой слепой, бездушной машины и попробовать оседлать ее.
Размышляя обо всем этом, Дубравин постепенно шел к своему решению.
Ну и главное. Как журналист, хоть и бывший, он понимал, что надо бить в набат. Народ вымирает. И "русский крест", образованный пересечением линий смертности и рождаемости на демографическом графике, рискует превратиться в большой деревянный.
Выборы как раз дают повод для того, чтобы начать писать и говорить об этой страшной проблеме, которая нависла над страной.
А по опыту он знал, что надо бросить в пространство, в массы идею. И если идея здравая, то она не исчезнет. Ее подхватят и донесут до самых верхов. И, может быть, власть хоть что-то сделает для людей.
Но говорить обо всем этом сейчас не стоило. Не время. Да и неважно это. Решение принято. Надо действовать. Так что он спросил просто:
– Ну и какие на сей счет имеются предложения?
– Надо собирать штаб! – ответил Чернозёмов.
– Будем готовиться, – поддержал его Тимашов.
VII
На работу ему теперь ходить ох как не хотелось. А надо! Семью кормить. Детей поднимать. Дочки у него уже заневестились: "Папа, шубку давай! Новые туфельки на выпускной!" Нет денег? Бери кредит. Потом отдашь. С ростовщическими процентами.
Невеселые эти мысли терзали его и сейчас, когда короткая в базе белая "Нива", шустро ныряя из сугроба в сугроб, везла его по зимней, непроезжей после ночного снегопада дороге в Коргово.
Снег кругом. На деревьях и кустарниках, на воротах сафари-парка, на крыше финского дома и льду озера. Зима вступила в свои полные права. И по-хозяйски распоряжалась. Хочет – укутает, как сейчас, землю в белую шубку. Хочет – прижмет морозищем.
Всем в лесу хорошо. А вот ему, Володьке Озерову, плохо. Чувствовал он себя виноватым. И перед людьми. И перед зверьем, братьями нашими меньшими. Не получилось у них то, что хотелось. Как говорится, человек предполагает, а Господь располагает. Трудно сказать, что пошло не так. Может, все дело в нашем менталитете. Может, и не в нем, а в простой человеческой алчности. Впрочем, сейчас это неважно. Факт оставался фактом. Вместо сафари-парка стало Коргово большой бойней.
И чем дальше в лес, тем больше дров. Теперь у хозяина – Виктора Федоровича Шекунова – новые проблемы. Поговаривали, что он кинул московских инвесторов. Украл их акции. Ну а те, естественно, начали разборки. Подали на него заявление в органы. Дело дошло до суда. Так что "неандерталец" вынужден был теперь умасливать ментов и судейских. На это нужны немаленькие деньги. И охотничье колесо вертелось.
Что ни день – наезжали гости. Выходили на охоту. И палили в белый свет как в копеечку. Оставляли в кассе десятки и сотни тысяч рублей. Некоторых, особенно важных, сопровождал сам хозяин. Эти обслуживались за счет фирмы. На прошлой неделе так гулял у них генерал. Начальник областной милиции. Вот уж гулял, так гулял. Молодой, здоровенный, как бык. Он и пил соответствующе. С двумя своими то ли адъютантами, то ли заместителями выжрал два ящика водки и ящик коньяку. Охотился тоже по-особенному. Мараться об какую-то, как он сам выразился, "пукалку" не стал. Вышел в лес с автоматом Калашникова. И давай шмалять по всему, что движется. Зверье бедное не знало, куда бежать.
Итог был таким. Завалил генерал пяток свиней и кабанчиков. Да бычка из тех, что Володька привез с Кавказа. И накрошил, покалечил десяток коз и оленей.
А потом завис в доме на целую неделю. Ушел в запой. Сам Шекунов подвозил для него "горючее". Так его, сердешного, и увезли без сознания порученцы.
А вчера прибыл Шабашкин. Главный судья. Этот совсем другой. Такой маленький, тихий, зажатый, похожий физиономией на грустного пони. Но властненький.
Володька оставил машину на стоянке возле конторы. И по заснеженной тропинке побрел к ребятам – егерям, которые праздно сидели и смолили, ожидая клиентов, в ажурной деревенской беседке. Все на мес те.
Бородатый Митрич, похожий на старый дуб. Длинный, хороший такой деревенский парень Николай. С ними новенький, скромный хлопец с Украины Петро.
Володька Озеров, лесной кудесник, человек, в голове которого сплошь навьи, русалки, лешие, а еще наука, подсел к ним. Покалякать. Узнать, что да как. Работа у них сейчас разная: Володьке – заниматься пополнением звериного стада, организовывать процесс восполнения потерь, ребятам – расходовать этот фонд. Но все равно они команда.
Настроение у всех схожее. Критическое. Озеров так, без особого нажима спросил: