И вновь была ночная улица с ее слепыми фонарями. Мне хорошо и радостно. Что-то пушистое и теплое появляется в груди и сейчас в этой табачной завесе, в чаду кабака. Ноги, кажется, готовы нести меня снова, не разбирая дороги. В памяти всплывает все самое лучшее, что когда-то было в жизни. Следы тех лет и прошлых отношений, казалось, давно затерялись в шуме города, но все-таки. Сегодня я побывал там, где нет завистливых холодных глаз, глядящих из темных заводей, черных переулков. Пора закругляться. Я надел куртку, вышел на улицу и дворами пошел к дому.
Наверное, уже последний ночной трамвай, похожий на светящуюся гусеницу, с шумом проползал по кольцу. Под ногами были комки стылой грязи и лужи, подернувшиеся тонкой и хрусткой слюдой. Как-то внезапно кончились силы, но все равно хотелось со скоростью света нестись по ночным улицам. Без шума, без крика. от своего прошлого, от самого себя.
Вместо этого я услышал за спиной стремительный топот. Я не успел обернуться, и вот уже чувствую, как сзади кто-то наваливается, сбивает меня с ног. Град ударов обрушивается на тело и голову. Должно быть, это конец. Я никогда не думал, что закончу свою жизнь так нелепо и глупо. Нетрезвое сознание становится мутным и прерывистым. Я проваливаюсь в темноту.
ПИСЬМА АННЕ
18 МАЯ 2013 Г. УРАНОПОЛИС, ГРЕЦИЯ
Я приехал вечером. За какие-то оставшиеся до наступления темноты три часа я успел закинуть вещи в гостиницу, облюбовать место для созерцательных посиделок, осмотреться в городе и даже завести знакомства. В номере, едва коснувшись щекой подушки, я провалился в глубокий сон.
С утра в кафе работала Мелия, выглядевшая вчера либо сильно невыспавшейся, либо уже клюющей носом, а оттого не очень внимательная и порой невозможно медленная. "Это хорошо", - думал я. Значит, скоро подойдет и Филики - молодая хохотушка, которая была вежлива и добра со мной. И это уже само по себе добавляло к сегодняшнему вечеру легкий привкус флирта, впрочем, больше для поднятия настроения, нежели реально имеющего основания, а уж тем более продолжение.
В "Порто" было хорошо, по крайней мере, мне: приходится думать об удобстве, я собираюсь провести тут не один час, понаблюдать за кораблями, выпить кофе и постучать по клавишам ноутбука.
Вскоре я отправился на осмотр окрестностей, которые успел достаточно хорошо запомнить за вечер, несмотря на сумерки. Вот старинная византийская башня с впечатанной в небо легкой птицей над ней, вот памятник борцам за независимость, вот старая сосна, а далее - череда аккуратных улочек, набережная с несколькими кафе. Сейчас тут праздная публика, но в вечером, когда мой автобус зарулил на пустырь стоянки, тут морщились лужи, а ветер даже при закрытых окнах в гостиничном номере всю ночь бурлил и сурово ворчал прибоем.
У меня есть пара дней на этот крохотный городишко, возраст которого перешагнул за тысячу лет. Когда-то брат правителя Македонии Алексарх получил это поселение в дар от могучего родственника, основал тут "Город неба", а потом и вовсе даровал свободу всем рабам, уравнял всех жителей в правах и даже создал искусственный небесный, "уранический" язык. Город и по сей день так называется - Уранополис, но проект-утопия канул в Лету почти так же давно, как и появился… впрочем, как и все подобные авантюры когда-либо. Но мне все-таки было бы интересно услышать, как звучал тот небесный язык.
18 МАЯ 2013 Г. УРАНОПОЛИС, ГРЕЦИЯ
В "Македонии" всегда тихо, даже слишком - глухо и как-то ватно. Администратор выдал дежурную белую улыбку и сделал вид, что мы старые знакомые. Гена-грек, с которым я созвонился еще в Москве, встретил в аэропорту и попросил, чтобы мне дали номер в отремонтированном крыле. Комната была и правда хороша: сосновые балки, удобная кровать. Со стены на меня мудро и сурово смотрел Апостол Марк, а с балкона открывался шикарный вид на залив и церковь Константина и Елены. Все-таки утомительны перелеты с последующими долгими переездами, даже на следующий день ощутимо "штормит" и хочется пару часов отдохнуть. Тихо дышит кондиционер, но заставить себя остаться в номере непросто. Я беру ноутбук и ухожу к морю в самое отдаленное, облюбованное мной кафе. Тут хороший вай-фай и почти всегда пусто. Сегодня мне не хочется курортного веселья вокруг.
На летней террасе пахнет деревом, гуляет приятная прохлада и царит пустота. Мигает окно чата, это пишет Гаусс. Десять лет назад, окончив университет, он обзавелся молодой женой и сыном. Дождавшись оформления необходимых бумаг, они всем семейством, как и собирались еще в девяностые, уехали в Германию и поселились в маленьком древнем городке на юге. У меня через неделю вылет из Салоник в Штутгарт. Мы оба ждем этой встречи и даже успели распланировать все дни. Конечно же, мы не потерялись, общались по телефону, Интернету, а год назад впервые за все время после его отъезда решили встретиться в Киеве на выходных. Два дня пролетели молниеносно: в ресторанах, прогулках по центру, но планы тогда здорово испортила февральская стужа.
Гаусс интересуется, как я долетел и устроился, не меняются ли у меня планы. Но все расписано четко по часам, двадцать шестого в девять утра я должен приземлиться на аэродроме Эхтердинген, там мы встречаемся и на электричке колесим по всему Баден-Вюртембергу. Оговаривая детали, мы будто планируем боевую операцию или аферу века, а на самом деле - хотим просто отмотать годы назад, на ту лавку в акациях и застывшую в конце подросткового мая беззаботность.
Наши дни летят все быстрее, стремительный поезд жизни набрал полный ход. Впрочем, у меня он едва не ушел под откос.
Десять лет назад я вышел из больницы другим. Ударившись о самое дно жизни, я был втоптан в грязь чьими-то неизвестными подошвами. Без верхней одежды, часов и денег в полном беспамятстве полз на четвереньках в вязкую, черную ночь, пока на меня не наткнулся тот самый знакомый фельдшер из грозненской санчасти, Пашка "Чикатило". Дома он продолжил работать на станции скорой помощи, и как-то так случилось, что их бригада, двигаясь по дороге, выхватила меня из лап смерти светом фар.
Потом были однообразные полусонные дни в больничной палате со стариком Николаем Ивановичем и пожилым казахом Нурланом, который все обещал меня женить на соседке Мохабатке с огромными смуглыми сиськами. Старик как-то совсем по-бабьи постанывал от уколов, а Нурлан за вторую неделю нахождения в палате, казалось, доедал уже второго коня и предлагал нам угоститься ароматным свежим мясом.
Через месяц я вышел из отделения нейрохирургии, когда сухая поздняя осень причащалась первым снегом. Я ушел в больничный парк и, глядя на стену из крупных хлопьев, вдруг почувствовал, как эта белая холодная геенна сжигает все то, что душило ночами и убивало в липкой лихорадке. Именно тогда в утреннем больничном парке, вяло разгребая ногами листву вперемешку с мокрым крошевом, я все решил: оставаться нельзя, ни секунды остановки, иначе все может начаться опять, вернуться и закончиться. Глупо, бессмысленно и никчемно. В одно холодное утро с одним лишь небольшим чемоданом я вышел из вагона на промерзший перрон Сургута.
А потом все умерли. Однажды, когда на улице стояла полузима, а белое утро налипало на ботинки, не проснулся отец, а следом за ним безо всяких на то причин ушел младший брат Алешка, и даже пес Чамба как-то стремительно постарел и недолгий собачий век его тоже закончился. Мы остались вдвоем с матерью, но каждый по отдельности за полторы тысячи километров.
Я стараюсь как можно реже вспоминать черное молчание в трубке, размытую и размазанную тишину в облаках и бессилие посредине города. Все три часа до поезда я буду смотреть на улицу, на экран мобильника. Волнение будет нарастать по мере приближения отъезда.
Ночью глаз сомкнуть не удастся, и в шестом часу утра я выйду на оцепеневший перрон своей конечной точки пути - города "Зеро", из которого очень трудно выбраться.
Все тот же степной запах, необитаемые утренние улицы и желтые шашечки такси.
- Сколько?
- Двести пятьдесят.
- Хорошо, только останови у ближайшего цветочного киоска.
Сонная продавщица долго упаковывала розы, потом тягуче-медленно отсчитывала сдачу. По дороге я, как всегда, больше автоматически, чтобы отвлечься, отмечал перемены в городе. А еще через несколько часов все также бессильно всматривался в фотографии на каменном памятнике и пахнущем свежей доской кладбищенском кресте в одной общей оградке. Я видел на них людей, очень схожих со мной, но старше и моложе. В одно утро наша последняя надежда скорчилась от удара под дых, и Алешка ушел из реанимационной палаты туда, где все мы будем когда-то. Вот и сейчас там лежат шесть купленных мною роз, пока еще живых. Пока.
Через неделю снова был нетрезвый северный поезд, жизнь пыталась брать свое. Потом я давился коньяком из фляжки в старом и красивом сургутском парке на речке Сайме. Стоя среди могучих сосен, вновь и вновь просил прощения за все у так непривычно рано темнеющего северного неба и слушал рокот ветра в кронах. Потом вздохнул полной грудью, выбросил навсегда бутылку и ушел в крепкие морозные туманы, где каждое утро бьет молотом по легким, а в небе появляются сразу три солнца.
Через год тайги, сумеречных звезд, белого полотнища ночей и жизни среди сибирских открытых душ я прибыл в Москву.