Утром построение и выезд. У меня с собой на всякий случай пулеметный магазин со "светляками". Трассирующие для целеуказания. До района спецоперации недалеко, километров десять-пятнадцать, но это частный сектор, тут нужен глаз да глаз. По дороге я сижу в кунге на месте радиста. Рядом со мной Ряба держит тангенту радиостанции. Я показываю ему в окно:
- Видишь вот ту развалину? Эта точка называется "Архангельск", на карте это вот тут, соображаешь, как мы двигаемся?
- Да, в этом направлении, значит, следующая будет "Уфа"?
- Молодец, шаришь, да. Передавай на боеуправление местонахождение.
Ряба работает чисто и соображает хорошо. На подъездах к "Уфе" я жду уже самостоятельного доклада, но в радейке подозрительная тишина. Ряба спит, свесив голову в каске на грудь. Я придаю ему ускорение, и стальной шлем с силой бьется об столик радиста. Боец мгновенно просыпается с ошалевшими глазами.
- Малой, я тебя поздравляю с залетом, и ты выигрываешь главный приз - сегодня в роте качаешься долго и упорно. Только что ты потерял ориентировку, завязался бой и ни подкрепление, ни артиллеристы, ни авиация нам не смогли помочь, только лишь потому, что один мудак из роты связи уснул. Я понятно выражаюсь?
Ряба грустный. Всю дорогу теперь он старательно работает, вертит головой и сверяется с картой. Из этого толк будет. Завтра намечается выезд на Ханкалу. Надо будет его отправить. Вместе с такими мыслями начинается тряска машины, поднимается пыль. По внутренней спрашиваю Лыкова, тот идет за головным БТР, говорит, что уже почти прибыли на место, только надо "эти колдобины проползти". В стенке, отделяющей место радиста от кунга, окошко. В нем появляется Карташов, спрашивает, все ли нормально. - Так точно, уже почти прибыли. Он взводит затвор автомата и ставит на предохранитель, подтягивает разгрузку. Лыков останавливает "шишигу", он уже не новичок, прибыл вместе со мной в командировку и трубить ему тут еще полгода после меня, итого - полтора года в Чечне. Когда день за три шел в службу, больше трех-четырех месяцев тут мало кто проводил, правда, и обстановка была другая. Теперь день за три записывается только в стаж, боевые выплаты - сколько посчитает нужным штаб и командир роты. Нам, срочни-кам, закрывают не больше пяти дней в месяц, хоть каждый день на спецухи укатайся. Саперам за риск добавляют еще пять, итого десять - "и ни грамма больше", как говорят у нас в роте.
Я вешаю на себя станцию и вместе с Карташовым идем за командиром. У Карташова карта, у меня пристегнут магазин с трассерами. Вот махра уже перекрывает улицу и начинает досмотр. Полковник Симонов сверлит глазами машину с дагестанскими номерами:
- Вот эти мне не нравятся. Рожи какие-то подозрительные, глаза бегают, тормозите их.
Солдат машет рукой, но машина набирает ход и без остановки прорывается сквозь заслон, обдав нас выхлопами и пылью. Расстояние увеличивается. Симонов поворачивается ко мне:
- Бей по колесам, сажай на обода, разберемся, что за гуси.
Я снимаю автомат с предохранителя, тщательно целюсь и нажимаю спуск, но вместо выстрела раздается только щелчок ударника. Искрой пролетает мысль, "перекос, клин", в тот же момент дергаю затвор, еще щелчок. Машина исчезает за поворотом. Симонов смотрит на меня безумными от гнева глазами, Карташов бледнеет.
- Что за херня, сержант. Почему оружие неисправно?
- Этого не может быть, товарищ полковник.
- Не может, говоришь? Дай сюда автомат. Давай-давай, ничего, это приказ.
Симонов поднимает ствол вверх, жмет на спуск, треск очереди и трассера летят вверх.
- Ничего не понимаю, - говорит он. - Почему же патрон в патронник не подался два раза. Наверное, магазин снаряженный пролежал лет сто и патроны прикипели. В общем, все понятно. На губу бы тебя посадить.
- Я запомнил номер машины, товарищ полковник.
- Так чего мы тут рассусоливаем, передавай быстрее на другой заслон, далеко не ушли
Уже через десять минут передают, что машину остановили, пара человек пыталась бросить ее и скрыться, но не успели. Они отстреливались, но разведчики догнали и взяли. Повредили их немного, но оба живые и почти здоровые. А вот машина оказалась с интересной начинкой. На связь выходит "Пароход" - командир саперной роты. Симонов берет у меня тангенту:
- Как баллон? Целый, заправленный? И что? Все это хозяйство в багажнике, я так понимаю…
Он отдает мне тангенту, а я уже все понял. Машина с газовым топливным оборудованием, заправленная под завязку. Баллон обвязан взрывчаткой и, скорее всего, есть начинка с поражающими элементами. Этот сюрприз, скорее всего, хотели взорвать возле какого-нибудь блока или КПП, не исключено, что и возле нашей бригады. Я прикидываю расстояние, сто пятьдесят-двести метров. И вот уже я представляю, как моя очередь трассирующих впивается в багажник, и взрыв разносит машину в клочья, а заодно и нас. Остается только воронка, сломанные деревья, перебитые безвольные ветви, асфальтовое и бетонное крошево вперемешку с дымящимися людскими останками. Холодный пот покрывает в секунду всю спину. Мистика рядом. Симонов тоже все понимает и периодически исподлобья смотрит на меня.
Уже дома, на узле связи, мы с Карташовым сдаем автоматы и молчим. Ряба с Лыковым уходят в машину, лопать сух-паи и офицерский харч, который остался почти нетронутым, а мне не до этого. Карташов открывает ящик со снаряженными магазинами и спрашивает:
- Ты всегда свои магазины берешь или дежурный по роте боезапас готовит?
- Да как обычно, кто дежурит, тот разгрузки и снаряжает, я только проверяю с утра, чтобы ничего не забыли.
- Все ясно, - Карташов лезет на дно ящика и достает магазин с патронами, внимательно его разглядывает и отдает мне. - Ну, как ты думаешь, сколько он уже в таком состоянии тут лежит, лет пять - не меньше
Я смотрю на магазин и вижу на гильзах уже проступившие пятна коррозии.
- В общем, ясно, - говорит Карташов. - Я себе беру вот эти пять, буду сам патроны маслом обтирать и пружину в магазине. Советую сделать то же самое, а вообще дам команду в роте - надо на магазины бирки присобачить с фамилиями, тогда и не будет таких неприятностей. Хотя сегодня оно и лучше, что так все вышло. И мы снова замолкаем. Я ухожу на узел связи и сажусь в курилке. Начинается "обратка". Сначала задрожали руки, я затягиваюсь дымом еще глубже и смотрю в одну точку. Из штаба на узел зашел отец Сергий, и в таком состоянии сразу же увидел меня. Я его не сразу и заметил. Священник присел рядом, помолчал, потом спросил, случилось чего, может?
- Да, так…
Я попытался отшутиться, и тут мне неожиданно стало смешно. Я бы мог рассказать, что дико устал от сероводородной вони бочки с водой, я устал от взрывов и очередей, к которым уже привык, будь они неладны, устал от этих чужих руин, где только смерть, горькая пыль и страх. И я здесь хотя и живой, но почти не чувствую запаха сигарет, вкуса еды, я почти забыл, какого цвета небо, потому что не помню, когда в последний раз думал об этом. И я не говорю ни слова, только смеюсь все громче.
Отец Сергий приглашает меня в свою церковную палатку и там осторожно расспрашивает, что сегодня произошло. Но осторожничает он зря. Все ведь благополучно. Я рассказываю ему про девять месяцев своей жизни, про первый подрыв в начале декабря, когда в первом батальоне пожалели солярки и повезли дембелей на броне, а взрыв разметал их кого куда. Про Филимона, про птицу с когтями в высоте, которая летает и смотрит на нас своим цепким взглядом, про Карташова и сегодняшний случай с автоматом.
- Ты хоть понимаешь, что сегодня произошло? - выслушав, спросил отец Сергий
- В рубашке родился, понимаю
- Это ты зря себе приписываешь. Просто Господь не допустил, чтобы ты погиб, и командир ваш, и лейтенант твой, как его, Карташов?
- Да.
- Именно сегодня утром ваш дежурный по роте почему-то именно на эту спецоперацию достал тебе магазин с самого дна ящика, и ты решил пристегнуть именно его и именно в этот раз. И не погубил душ. Они хоть и бандиты, но тоже живые, им свой суд будет. И все, кто рядом с тобой был, - тоже живы. И командир, который отдал приказ, в том числе. Ты откуда родом будешь?
- С Урала, из Оренбуржья. Город Орск. Он и в Европе, и в Азии. У нас там сейчас вся степь в тюльпанах.
- Знаю-знаю, холодильник такой был у меня, - улыбается батюшка, - а тебе пора вырасти. Вот прими как данность, что до сегодняшнего дня ты был ребенком, несмышленышем, а сегодня неожиданно понял, что уже вырос, что мир намного шире, чем рассказывали мама, папа и командиры. Что в нем, помимо человеческой воли, всех мыслимых грехов и грязи, есть еще и свет. И сегодня вышло так, что один лучик упал на всех вас. Подумай об этом, а когда будешь уже дома, сходи в церковь, посмотри в глаза священникам, и к которому сердце потянет - иди. Исповедуйся, как на духу все выложи, и прощайся с оружием. Не просто сдай в оружейку, а именно попрощайся. Это совсем не игрушки даже для больших детей.
После этого разговора меня неожиданно отпустило. Я и так, и сяк перебирал в уме все возможные варианты, и выходило все именно как необъяснимое стечение разных обстоятельств или одна большая закономерность. Цепочка чьих-то халатностей превращается в могучее течение. Оно выносит нас либо на мель, откуда можно легко выйти на твердую почву, либо на середину реки, где ты лучше всего виден когтистому хищнику в высоте.