2
– Будем делать, что должно, и пусть будет, что будет! – Роман Трусы развязал на большой (в каких художники носят свои работы) папке тесемки, достал рисунок, положил на стол перед Каргиным.
На рисунке была изображена аккуратная, в виде отменно, до коричневой корочки пропеченного кренделя кучка дерьма, присыпанная сверху сахарной пудрой, марципаном и разноцветными кондитерскими бисеринками. Она как будто переливалась, играла, вызывая одновременно голодный и рвотный рефлексы. Рвотный, естественно, преобладал. Внизу была подпись: "Русский капитализм".
Каргин посмотрел в окно. Город просыхал после весенних гроз. На газонах густо зеленела трава. Новые, недавно высаженные клены шевелили большими листьями, как жадно (русского капитализма?) растопыренными ладонями. Этим, вне всяких сомнений, генно-модифицированным деревьям, было все равно, где и в каких условиях расти. Хоть на Луне в безвоздушном пространстве.
– Это какое-то зимнее… новогоднее дерьмо, – поморщился Каргин. – Не по сезону.
– Начнем со следующего понедельника показывать по всем каналам, – проигнорировал замечание Р. Т., – готовить народ к битве за счастье.
– Просто показывать? – спросил Каргин. – Без комментариев?
– Можно под гимн России, – предложил Р. Т. – Или приделать ему ножки, пусть танцует, как балерина, танец маленьких лебедей.
Некоторое время Каргин молчал, воображая себе эту картину.
– Я проплатил коммунистам их рекламу, – продолжил Р. Т., – пойдет довеском к нашей, в пропорции один к десяти.
– Без кондитерских изысков? – предположил Каргин. – С подписью: "Русский коммунизм"?
– Годится, – с уважением посмотрел на него Р. Т., – но у нас другой заход. Есть одна приличная фотография Ленина, где он похож на человека. Осмысленно так и без ненависти смотрит. Ребята подработали, впихнули ему в глазенки цифровую схему. Мужественное сострадание, концентрация воли – так я сформулировал. Как живой получился. Смотрит прямо в душу. У меня аж мурашки по коже, – шевельнул кожаным забралом Р. Т. – Подпись я оставил, какая у коммунистов была: "Как вам живется при капитализме?" Будет как антидот.
– Против чего антидот? – спросил Каргин.
– Против резкого качка к коммунизму, – объяснил Р. Т. – Народ, он же – как дебил, его куда повернешь, туда и попрется. Поэтому пусть знает, что капитализм – дерьмо, но на Ленине – революции и коммунизме – притормаживает, потому что коммунизм – еще большее дерьмо, причем, как ты правильно заметил, не присыпанное новогодним конфетти, а политое геморроидальной кровью! Она же там, в заднице, алая, как знамя!
– Запускай, – размашисто расписался на рисунке Каргин. – Что еще?
– Еще две позиции в рекламной кампании по нашему проекту, – осторожно, как жаба из-под крыльца, выглянул из забрала Р. Т
– Давай, – снисходительно махнул рукой, приглашая его за приставной столик, Каргин.
Ему было плевать, как РэТэ (рот) тратит (поедает) рекламный бюджет. Каргин (в очередной раз!) мысленно восхитился мудростью президента, ненавязчиво воспитывающего у своих соратников равнодушие к деньгам. Он отваливал им столько, что соратники тонули в деньгах, как… народ в дерьме русского капитализма?
– Диалоги об одежде в прямом эфире.
– И все? – разочарованно спросил Каргин.
– Не совсем, – продолжил Р. Т. – В конце беседы ведущая и участник, ну там, историк, модельер, специалист по новым материалам, тканям, срывают с себя одежду и кидаются друг на друга в порыве неудержимой страсти. Естественно, сам процесс мы показывать не будем, но зрителя разогреем.
– А… зачем это? – поинтересовался Каргин.
– Чтобы бежали в магазины брать нашу одежду, потому что наша одежда – это любовь. Бабам – юбки с косыми подолами. Мужикам… Во что ты хочешь одеть русских мужиков? – кольнул Каргина глазами-гвоздиками Р. Т.
– Дизайнеры работают, – хмуро ответил Каргин.
О Выпи и Биве по-прежнему не было ни слуху ни духу.
Он молчал.
Ни у кого ничего не спрашивал.
И все вокруг молчали.
Заговоренная (от слова "заговор") матрешка казалась монолитной. Раздвигающая корпус линия не просматривалась. Но Каргин знал, что монолит должен треснуть. Матрешка с сухим скрипом разделится, как библейский дом "в себе", и на свет явится другая матрешка. А там, глядишь, и… морская в золотой чешуе с плавниками.
Чего тебе надобно, старче?
Ему было плевать, когда и как это произойдет. Более того, Каргину не хотелось, чтобы вообще что-то происходило. Прелесть ничтожества – естественное состояние малых сих – казалось ему высшей и последней стадией Божественной милости. Неужели, ужасался Каргин, я лишился этой милости, как… Р. Т. нормального детства и любящей семьи?
– Нам некуда спешить, – согласился Роман Трусы, – но… сроки поджимают. Это как жизнь, – добавил после паузы. – Человек готов жить вечно, но кто ж ему позволит?
– Тебе бы служить в разведке, – покосился на него Каргин. – Ты читаешь мои мысли.
– Но не направляю их в нужную сторону, – честно признался Р. Т. – Таких разведчиков расстреливают, как раньше расстреливали священников.
– При чем здесь священники? – удивился Каргин.
– Если они не обратили народ к Богу, зачем они? – развел руками Р. Т. – Так, наверное, решили большевики.
– Если в этом высшая справедливость, – сказал Каргин, – то я, как Достоевский, навсегда остаюсь с Христом, но мира Божьего, как Иван Карамазов, не приемлю.
– Неважно, – возразил Р. Т., убирая в папку рисунок, – приемлешь ты его или нет. Ты в нем существуешь. Остальное…
– Цветущая гниль, – подсказал Каргин.
– Я часто думаю, что такое сумасшествие… – задержал взгляд на стене, где соседствовали государственный орел, застекленная (после телефонного разговора Каргин повесил ее прямо у себя над головой) фотография президента и икона, Р. Т.
С иконы пронзенный стрелами святой Себастьян смотрел на президента, как бы призывая его к решительным действиям в защиту народа. Президент, в свою очередь, как бы грустно отвечал, что он хоть сейчас, да не все так просто в усложнившемся со времени Римской империи мире. Очень все непросто в мире скользящих по счетам, но готовых в любой момент раствориться в воздухе миллиардов, газопроводов, нефтяных промыслов, террористов, цветных и прочих революций, майданов, высокоточного оружия и беспилотных самолетов, готовых доставить убийственный заряд прямо в форточку к любому возомнившему о себе, вздумавшему играть не по правилам правителю.
Каргин подумал, что невостребованный яйцеклеточный сирота не только прекрасный разведчик, но и отменный драматический артист. Он чуть не спросил у Р. Т., почему тот до сих пор не сыграл Гамлета?
– Все сходят с ума по-разному, – осторожно заметил Каргин.
– Сумасшествие – это когда уровень непознаваемости мира поднимается, как вода в реке, и поглощает сознание, как набережную, – продолжил Р. Т. – Сознание исчезает в воде, становится ее частицей. Это и есть, – стрельнул глазами в сторону Каргина, – высшая и последняя стадия понимания мира.
Еще и телепат, вздохнул Каргин. Все правильно. Его не востребовали певица и неизвестный донор спермы, но востребовал этот самый непознаваемый мир. Он не сирота, он… почти что бог.
– Как ты заставишь ведущую и этого… у кого она берет интервью, бросаться друг на друга? – спросил Каргин. – Или это будет порно с артистами?
– Обижаешь. – Кожаное забрало разъехалось в довольной улыбке, как раскрывшийся саквояж. Мысль Каргина, что он почти что бог, определенно понравилась Роману Трусы. – Я покажу, как это делается, – продолжил он. – Встречаемся через пятнадцать минут внизу.
– А… словами нельзя? – покосился на него Каргин. – Или… мыслями? Ты же читаешь мои мысли?
– Только те, – не стал отпираться Р. Т., – какие приходят мне в голову, когда я воображаю, что ты – это я.
– И… часто получается? – Каргин подумал, что цветущая гниль непобедима. Ему, к примеру, ни при каких обстоятельствах не хотелось воображать себя Романом Трусы. Сама мысль об этом казалась позорной и отвратительной. Неужели, содрогнулся Каргин, чтобы одолеть цветущую гниль, я (и, вероятно, любой другой нормальный человек) должен вообразить себя Романом Трусы, то есть сделаться частицей цветущей гнили? Но есть ли оттуда обратный путь?
– Честно? – спросил Р. Т.
– Честно, – сказал Каргин. – Я же не читаю твои мысли.
– А мог бы, – внимательно посмотрел на него Р. Т.
– Наверное, – пожал плечами Каргин. – Но…
– Противно?
Каргин промолчал.
– Откровенность за откровенность, – вздохнул Р. Т. – Получается, только когда мне интересно. Но это, извини, происходит редко. Ты – не та тайна, которую я готов разгадывать бессонными ночами. Значит, внизу через пятнадцать минут?
– Зачем внизу? Мы куда-то поедем?
– Недалеко. Не бойся. Не на стриптиз.
Роман Трусы вышел из кабинета, захлопнув за собой дверь чуть сильнее, чем требовалось.
Неужели обиделся? – испытал к нему что-то похожее на симпатию Каргин.