– Warnerbrothers? – усмехнулся Каргин.
– В каком-то смысле, – согласилась Ираида Порфирьевна. – Wayback, то есть дорога назад. Никто долгое время не догадывался, почему изобретатель так его назвал. Думали, что речь идет о коже. Она становится чистой и мягкой, то есть какой была до болезни.
– А на самом деле? Ты что, когда была цензором, читала медицинскую литературу?
– Wayback – человек возвращается к своим истокам, к древним, затерявшимся в веках brothers, точнее, праbrothers. Не каждый, конечно, примерно один из тысячи, – с презрением (или ему показалось?) посмотрела на Каргина Ираида Порфирьевна. Уж он-то, по ее мнению, точно не относился к этим избранным. – Из тех, кому регулярно вводили внутривенно большие дозы АСД, – уточнила она. – Предки – праbrothers – Посвинтера были Снежными людьми! И он к ним вернулся! Наливай! Ты же привез две бутылки? Что это за водка? Где ты ее купил? Какая-то кислая и слабая.
– Что ты несешь? – не выдержал Каргин.
– Она совсем на меня не действует.
– Я не про водку!
– Одни люди произошли от Снежных людей, – загнула палец Ираида Порфирьевна. – Странно… – на мгновение задумалась. – Неужели… все евреи от них? Другие, – загнула второй палец, – от питекантропов. Третьи – от неандертальцев… – Два пальца – большой и указательный – остались не загнутыми. Ираида Порфирьевна нацелила их, как пистолет, на Каргина. – Четвертые – от кроманьонцев, их больше всех. Пятые – от австралопитеков, они самые маленькие и тупые! – показала Каргину кулак. – Это все – сухопутные люди. А вот разные там оборотни, пришельцы, инопланетяне, – разжала кулак, как бы выпуская на волю… муху, – которых кто-то где-то видел, которые якобы насилуют в лесу и на балконах женщин, на самом деле жертвы АСД. Их осталось мало, потому что АСД запретили, но они еще есть… Ходят по лесам… Жрут… кошек.
– Кошек? – удивился Каргин.
– Собак, крыс, а может, и людей, – расширила меню праbrothers Ираида Порфирьевна.
– Водка, говоришь, не нравится? – спросил Каргин. – Значит, больше не пьем.
– Пьем, – сказала Ираида Порфирьевна, – или я больше тебе ничего не расскажу.
– Про что?
– Про черную деву, – усмехнулась Ираида Порфирьевна, – и страсть молодого вождя.
– Читали, читали Гумилева. В Мамедкули не водятся жирафы, только верблюды.
– Водки жалко?
– Черную деву! Страсть к водке ее погубит. Не жарко в платке?
– Не жарко, – зевнула Ираида Порфирьевна. – Умереть от пьянства на девятом десятке – счастье, об этом можно только мечтать. Он жил в крепости, которую построил Александр Македонский. Я его встретила один раз ночью на дороге у кукурузного поля за нашим домом. Я поругалась с Ванькой, вышла через дальнюю калитку подышать свежим воздухом. Было холодно, но светло. Помнишь, какая там осенью луна? Желтая, как блюдо с урюком. Я пошла вдоль кукурузного поля и увидела его. Он был в Ванькином пальто нараспашку, и там… ну… у него как будто висел хобот… Раньше… – вдруг замолчала.
– Что? – вздохнул Каргин.
– Он у него мотался, как маятник. Раз нам здесь больше не наливают, – капризно потянулась Ираида Порфирьевна, – мы идем спать…
Какой-то бред, вздохнул Каргин. Александр Македонский – гений, покоритель мира. Он помнил величественные останки древней крепости. Их было отлично видно с крыши дома Порфирия Диевича. Особенно красиво, как обрыв, только не над морем, а посреди пустыни, крепость выглядела на закате. Остывающее солнце вставляло в нее, как в башмак, светящуюся ногу. Крепость была, как росчерк пера на одном из первых авторских проектов переустройства мира. Факсимиле божественного Александра на сыпучей песчаной странице.
И… Посвинтер – Снежный человек, почему-то в отцовском пальто и с… мотающимся хоботом. Каргин подумал, что, пожалуй, хобот – самая реальная деталь во всем этом (в духе Куинджи) ночном пейзаже.
– Что он сделал?
– Он увидел, что я дрожу от холода, снял пальто и надел на меня.
– И все?
– И все.
– Ничего не сказал?
– Сказал. Только он уже не очень хорошо говорил, слова как будто варились, булькали в горле. Он сказал, что, если бы все люди стали такими, как он, им бы была не нужна одежда.
– Точная мысль, – восхитился Каргин. – Зачем одежда, когда шерсть? Но почему он был в отцовском пальто?
– А еще сказал, – продолжила Ираида Порфирьевна, – что и деньги тогда были бы людям не нужны.
– Ну да, – неуверенно (после паузы) предположил Каргин, – это ведь было при Хрущеве. Никита обещал народу коммунизм к восьмидесятому году. У него могло получиться, если бы кто-нибудь подсказал про АСД.
…Вдруг живо, как будто это было вчера, перед глазами возник пластмассовый черно-белый телевизор "Нева", купленный родителями в начале шестидесятых. Они часто уходили куда-то по вечерам, оставляя дома Диму одного. Единственным его развлечением был телевизор. Однажды вечером в нем появился Хрущев. Дима не вникал в его речь, но в какой-то момент ему показалось, что Хрущев смотрит прямо на него и обращается непосредственно к нему. А еще ему показалось, что Хрущев не вполне трезв, точнее, сильно пьян. "Что такое коммунизм? – задумчиво произнес Никита Сергеевич, – и Дима, завороженный, застыл перед экраном, как кролик перед раскрытой пастью удава. – Попробую ответить так, чтобы ты понял, – продолжил Хрущев, легко и естественно перейдя с (обобщенным) зрителем на "ты". Он любил обращаться к народу по-простому. – Вот ты сейчас сидишь, смотришь на меня в телевизор, и у тебя один костюм в гандеропе. А в восьмидесятом году будет два!" – для наглядности вытянул вперед ладонь с двумя пальцами, как показал Диме игривого зайчика, Хрущев.
Да при чем здесь это? – изумился Каргин.
Но тут же подумал, что не где-нибудь махал хоботом Снежный человек Посвинтер, а… посреди кукурузного поля! Можно сказать, в самом дорогом Хрущеву месте. Никита Сергеевич собирался весь СССР превратить в большое кукурузное поле, чтобы и люди, и скотина были довольны и сыты, да не успел. А тут и фамилия "Посвинтер" с треском раскололась, как орех, на две половинки: "пос", то есть "поц", и… "винтер" – зима! Выходило, что в самой фамилии Посвинтера, как в математической формуле или в татуировке, было зашифровано его будущее: переродиться в Снежного человека ("винтер") и махать поцем посреди кукурузного поля!
Я схожу с ума, констатировал Каргин, что тогда зашифровано в моей фамилии? Неужели мой удел – каркать и… гнить? Не АСД, не кукуруза, а водка губит Россию! – откупорив вторую бутылку "Полугара", решительно наполнил рюмки Каргин.
– Давно бы так, – одобрила Ираида Порфирьевна, пропустив мимо ушей неуместный и безнадежно запоздалый анти-хрущевский выпад. – А потом он показал мне, что все карманы на пальто целы, нигде ничего не разрезано.
– Да как оно к нему попало, это пальто? – с трудом восстановил нить прерванного (водкой, чем же еще?) рассказа Каргин.
– Это было то самое пальто, которое купил себе Ванька, когда у него украли деньги на мою шубу, – пояснила Ираида Порфирьевна. – У него хватило наглости приехать в нем в Мамедкули.
– А что, нельзя было? – удивился Каргин.
– Мы сели ужинать, и отец сказал, что знал в лагере одного специалиста по разрезанию карманов и изъятию денег. У него в Москве было что-то вроде школы, где он учил молодежь, как это делать. Потом покажешь, сказал отец Ваньке, я знаю, как работают эти щипачи, если их рук дело, я свяжусь со смотрящим, и они вернут деньги. Ну и все. А на следующий день Ванька ушел в город, вернулся пьяный, в одном пиджаке, сказал, что встретил у мечети босого нищего туркмена в драном халате, пожалел и отдал ему свое пальто.
– Благородно.
– Ага, – усмехнулась Ираида Порфирьевна, – он просто выбросил пальто в поле, потому что никто не резал карманов.
– И что было дальше? – Каргин вспомнил слова отца, что Порфирий Диевич все, что видел, клал в карман, а он, Иван Коробкин, молодой коммунист, честный советский парень, в его карман не поместился. Еще как поместился, с грустью подумал Каргин, и не просто поместился, а… просвистел сквозь карман, как ветер, не оставив следа.
– Что-что? – недовольно проворчала Ираида Порфирьевна. – Я вернулась домой, разрезала скальпелем, как надо, это проклятое пальто. Утром сказала, что туркмен его вернул. Отец, конечно, все понял, даже не стал смотреть. А когда мы улетали, на аэродроме дал Ваньке конверт с деньгами. Ровно столько, сколько у того якобы вытащили из разрезанного кармана. Сказал, что переговорил с кем надо и деньги прислали по телеграфу.
– Отец взял? – не поверил Каргин.
– Взял, – вздохнула Ираида Порфирьевна. – Но с дедом они больше не виделись.
Ожил мобильный.
Палыч известил, что стоит у ворот.
Ираида Порфирьевна возвращаться в Москву отказалась.
Договорились, что Каргин приедет на дачу завтра во второй половине дня, пересядет на свою машину, а ее отвезет домой на служебной Палыч.
– Забери с собой водку, – сказала Ираида Порфирьевна, когда он собрался уходить. – Ненавижу эту отраву!
Каргин молча захлопнул дверь.
Когда он справлял малую нужду за домом под окнами комнаты, где они поминали Порфирия Диевича и прочих людей, Ираида Порфирьевна включила фонари, освещавшие по периметру участок. В их неестественном, желтом, как блюдо с урюком, вспомнил Каргин, свете он увидел цепочку следов, косо протянувшуюся от забора к окну. Отпечатки огромных, широких, как ласты, босых ног не могли принадлежать человеку.