То было время высокой уличной конъюнктуры и процветающей коммерции. Следом за прорицателем появился продавец чистого воздуха, вкатил во двор свою тачечку, и толпа детей обступила его, как хор - солиста.
"Здоровье прежде всего, - запел он высоким тенором, - в здоровом теле здоровый дух, как сказал бессмертный Аристотель. Свежий, свежайший воздух! Озон из сосновых лесов!"
Толпа расступилась. Девочка в коротком расстегнутом пальто, руки в карманах, приблизилась к батарее бутылей и пузырьков, заткнутых бумагой. Продавец широким жестом предлагал товар, цитировал Аристотеля.
Она протянула руку к самой большой бутылке. "Здесь три литра, хватит ли у тебя денег?" - спросил продавец воздуха.
Девочка вытащила бумажную пробку и принюхалась. "Что ты делаешь? Выпустишь воздух!"
"Не бзди, заплачу, - проговорила она надменно, - что-то воздух у тебя несвежий…"
"Самый чистый и здоровый воздух, - сказал продавец. - Озон". Она вручила ему трешку, происхождение которой читателю уже известно.
"Получай. Дыши на здоровье", - сказал он торжественно. "Сдачу".
"Какую сдачу?"
"Как какую? С трех рублей".
"С каких это трех рублей? - удивился продавец. - Я что-то не помню. Вот свидетели. Товар продан. Свежий воздух, - кричал он, задрав голову, - из сосновых и лиственных лесов!"
"Ах ты, сволочь, - сказала девочка. - Гад! Спекулянт паршивый. У, спекулянт! Сейчас милицию позову".
"Все будьте свидетелями, - сказал продавец воздуха. - Между прочим, я вообще не уверен, расплатилась ли она со мной… Мало того что не заплатили! Меня же еще и оскорбляют".
Девочка уставилась на него косящими черными глазами, ноздри ее раздувались. Но общественное мнение было не на ее стороне. Продавец воздуха был уважаемой личностью. Бутылки брякали в его повозке, он спешил к воротам.
Руки неохота марать об тебя, говнюка", - пробормотала она.
15. Вера не требует доказательств, скорей доказательства нуждаются в вере
В подвале дома размещалась котельная, так по крайней мере она обозначена на плане. Но планы и действительность не одно и то же. В подвале обретался некий жилец, личность весьма неординарная, чтобы не сказать загадочная.
Время от времени он пропадал (и однажды пропал навсегда), то есть не то чтобы уходил или уезжал в командировку, но исчезал в буквальном смысле слова: согласно его собственному разъяснению, удалялся беседовать с Богом. В некоторых преданиях рассказывается о людях, которые время от времени восходят на небо, может быть, то же происходило и с ним. Кто-то сказал девочке, что старик в больнице. Она разыскала эту больницу, не отличимую, как почти все больницы в нашем городе, от богадельни, проникла в мужское отделение и обошла все палаты. Тяжкий запах мочи встретил ее еще на лестнице, так что ее приношение пришлось бы весьма кстати. Ей сказали, что деда увезли в перевязочную. Она брела по коридору, держа под мышкой завернутую в газету бутылку с сосновым воздухом, дежурная сестра бежала за ней, крича, как все и всегда ей кричали: ты кто? тебе что тут надо? Девочка храбро дернула белую застекленную дверь, и ей чуть не стало дурно от того, что она там увидала, но это был не дед.
Спустя несколько дней он объявился. Подвал находился под лестницей; по узким выщербленным ступенькам она сошла вниз, беззвучно прикрыла за собой дверь с надписью "Вход в котельную. Посторонним вход воспрещен"; на ней еще можно было различить дореволюционные твердые знаки. Пробираясь во тьме, девочка открывала и закрывала глаза, и это было все равно что включать и выключать перегоревшую лампочку - так, играя сама с собой, она продвигалась вперед с протянутой рукой, пока не наткнулась на другую дверь, нашарила справа косо прибитый к косяку предмет и поднесла пальцы к губам, как учил дед.
И это тоже было игрой, другими словами, и здесь веру заменяла конвенция. Не в том дело, что в амулете таилась чудесная сила, охраняющая порог, а в том, что нужно было вести себя так, словно этот факт не подлежит сомнению. Ошибка думать, что такого рода конвенции составляют привилегию детства: в мире, где жила девочка, взрослые продолжали играть, одни в религию, другие в государственный патриотизм, и не слишком задумывались о том, существует ли Бог на самом деле и действительно ли им выпало жить в стране, счастливей которой нет и не было во всем свете. Однако ритуал способен индуцировать веру, что и отличало взрослых от детей. Возможно, именно в этом состоял секрет эпохи. Рассказывают, что к одному знаменитому математику пришел гость и, увидев над дверью подкову, спросил: неужели он верит во всю эту чепуху? На что ученый ответил: "Разумеется, нет. Но говорят, подкова приносит счастье и тому, кто в нее не верит".
Итак, она прикоснулась к мезузе, поцеловала пальцы, вошла в комнату под низким потолком, некогда служившую жилищем истопника, и дед, сидевший над книгами, повернул к ней седые кудри.
16. Хождение вокруг да около
Он объяснил, что беседовал с Богом. Она спросила: где? "Что значит - где?"
"Где ты беседовал, гад?" - крикнула девочка.
Дед сказал, что такие вопросы в данном случае неуместны. С Богом невозможно встретиться, как встречаются под часами.
"Где ты был?" - настаивала она. Дед воззрился на нее зелеными выцветшими глазами - лучше сказать, смотрел сквозь нее, словно увидел сзади кого-то: может быть, вошедшего ангела. Она обернулась. Дверь была закрыта.
"Ты что, оглох?"
Старик придуривался, изображая слабоумного, и вся ее власть, основанная на праве нарушать законы и правила, здесь теряла силу. Ибо он умудрялся игнорировать не только эти правила, но и законы природы.
"Возможно, что ты права. Возможно, что я оглох, - сказал он наконец. - Но не в этом дело. Я просто думаю, как ответить на твой вопрос. В определенном смысле… э-э… нигде!"
"Врешь, ты был в больнице".
"Я этого не отрицаю. Хотя и не подтверждаю".
"У-у, гад, - пробормотала она. - Как дам…"
"Пожалуйста, не пугай меня, - сказал дед, - тем более, что я не боюсь… Ты что, там была?" - спросил он подозрительно.
"Вот еще, буду я за тобой бегать".
"Сейчас будет чай. Ты ведь хочешь чаю?.. Как мама поживает, что У нее нового?"
Девочка расхаживала по комнате, помахивая полами пальто.
"Ты бы могла уделять ей больше внимания. Перестань свистеть… Ты должна уделять ей больше внимания, потому что у тебя больше никого нет".
"Только поэтому? - сказала она презрительно. - А ты?"
Скрестив ноги, она стояла посреди комнаты с единственным, никогда не открывавшимся окошком под потолком.
"О-хо-хо, - вздохнул дед, - неважная собственность!" Выбравшись из кресла, он зашаркал в угол, где на побеленном приступке стояли кастрюли и керосинка; когда-то это была плита. Девочка смотрела ему в спину, на разошедшуюся по шву жилетку, высоко подтянутые мешкообразные штаны и ермолку ученого, из-под которой вились его кудри.
"Дед, у меня к тебе дело…"
"Прекрасно, что ты пришла. Вот мы и поговорим…" "Да не хочу я твоего чая".
Ей было ясно, что он хочет увильнуть от серьезного разговора. Он продолжал:
"Как тебе хорошо должно быть известно, я не могу встречаться с твоей матерью, и ей это тоже известно. Конечно, она могла бы поинтересоваться, жив ли я… Но мы должны вести себя, словно мы чужие люди, и это привело к тому, что мы в самом деле стали чужими людьми".
"Чего ж ты тогда спрашиваешь?" - буркнула она.
"Я спрашиваю, потому что мне это небезразлично и потому что это твоя мать. Но я не хотел бы дальше вести разговор на эту тему".
"Это почему?" - спросила девочка и поперхнулась горячим чаем. Он потянулся к ее чашке и налил ей в блюдечко.
"По причине твоего возраста, - объяснил он, - вот когда вырастешь, поймешь, почему я не могу обсуждать с тобой эти вопросы".
"Он враг народа. Сволочь".
"Будем считать, что так. Будем пить чай, будем сквернословить, будем вести себя как нам вздумается…" "Дед. Я намерена с тобой поговорить".
"Поговорить, пожалуйста… Со мной можно говорить о чем угодно. Потому что меня все равно что нет, меня не существует, чему я, кстати сказать, весьма рад! Хотя в то же время я еще здесь. А вот он… - сказал он, закрывая глаза, - вот его в самом деле больше нет, но для людей, я хочу сказать - для злых людей, он существует. Он существует для того, чтобы люди могли причинить зло тебе и твоей матери".
"Он хотел нас продать".
"Кого это - нас?"
"Всех. Нашу страну".
"Этого я не знаю. Чтобы продать какую-нибудь вещь, надо быть прежде всего ее хозяином". Молчали, пили чай.
"Я не знаю, что он такого сделал, - сказал дед. - Я его отец и не отрекаюсь от него, но я не могу сказать, что он сделал, хотя думаю, что ничего не сделал. Ты должна знать, что людей, э-э… изымают не потому, что они что-то делают, хотя это тоже имеет место, а по государственным соображениям. А государственные соображения обсуждать не полагается. Следовательно, не подлежит обсуждению и вопрос, что сделал твой отец".
Рассуждение успокоило его, чаепитие было закончено. Дед сидел в кресле с подлокотниками и высокой резной спинкой, которую венчала царственная птица, точнее, то, что некогда было птицей: деревянные крылья с остатками позолоты и лапы, вцепившиеся в бордюр. Убаюканный собственным голосом, он покоился под сенью этих крыльев, закрыв глаза, и внезапно девочку объял ужас - дед казался мертвым.