"Чего же вы сейчас не спите?"
"Бессонница, - сказал человек. - Я лежал, и вдруг раздался звонок. А потом, какая разница - день, ночь? Ночью даже все становится яснее. Этим слепые отличаются от зрячих".
Ей было холодно, во всем теле осталось несколько уголков, где еще хранились остатки тепла, и она засовывала то одну, то другую руку под мышку или в пах. Под конец она сползла вниз, прижимая к себе трубку, словно куклу, шептавшую ей на ухо свои секреты. Слова человека из темноты сбивали ее с толку, словно он вкладывал в них другой смысл. Она молчала, дыша в трубку, в необъяснимой уверенности, что на другом конце провода собеседник внимает ее безмолвию. Он спросил: "О чем ты думаешь?"
Она сидела на корточках, и трубка возвращала ей ее дыхание.
Поднимая глаза, она видела край неба над темной громадой дома. Окна верхнего этажа блестели, как слюда.
"Ни о чем, - буркнула она. - А вы вправду живой?"
Ответом был тот же носовой звук, но теперь казалось, что птица прочищает горло.
"Так мне по крайней мере кажется", - сказал голос.
"Кажется, кажется, - возразила она, - почему это вы не можете говорить ясно? Кто вы вообще-то будете?"
"Я уже сказал".
"Ничего вы не сказали. Я спрашиваю, кто вы такой". "Хорошо, - помедлив, сказал он. - Как бы тебе объяснить? Видишь ли, должен быть кто-то, кто все это сочиняет. Так вот, это я". "Чего?"
"Я сочинитель", - объяснил он.
Она усмехнулась:
"У нас тут тоже был один".
"Я знаю".
"И досочинялся".
Голос промолчал. Она спросила:
"И что же вы сочиняете?"
"Ты невнимательна. Я же сказал".
"Чего ты сказал? Ничего ты не сказал! - закричала она. - И вообще!"
"Извини, я не хотел тебя обидеть. Я просто хотел сказать, что в моем сочинении ты главное действующее лицо. Героиня". "Чего?.. А вы где живете? В нашем доме?" "Нет, - сказал голос. - В другом". "Откуда вы меня знаете?"
Трубка молчала, и девочке показалось, что дыхание, которое неслось навстречу ее дыханию, прекратилось.
"Алло! - Она дунула в трубку. - Алло, алло!.."
В отчаянии она уставилась в круглое эбонитовое отверстие, вновь прижала раковину к уху. Телефон умер. С трубкой в руке, она мучительно старалась вспомнить номер. Но это был случайный набор цифр, нечаянная удача, которая не повторяется.
Она дергала за провод, била кулаком о коробку.
"Перестань, - сказал вдруг ночной голос. - Сломаешь аппарат".
О Господи.
"Я думала, нас разъединили". "Никто нас с тобой не разъединял". "Чего ж вы молчали?" "Я думал", - сказал он. "О чем же это вы думали?"
"О разных вещах. Я думал о том, что мне с тобой делать". "А это не твоя забота!" Едва выпалив эти слова, она испугалась: человек снова умолк.
"Слушайте, - сказала девочка с внезапным вдохновением. - А можно я к вам приду?"
"Превосходная мысль, но, видишь ли, это невозможно". "Почему?"
"Это было бы уже сверх всякой меры".
Чокнутый, мелькнуло у нее в голове. Чтобы что-нибудь сказать, она спросила:
"Как же вы сочиняете, если вы ничего не видите?" Человек на другом берегу не отвечал.
"Дяденька, - сказала Люба плаксиво, - я не знаю, что мне делать!"
"А ты подумай", - сказал голос. "Не хочу я думать. Я без него жить не могу. Я умру!" "Ну, этого я не допущу. - Помолчав, он добавил: - Ты должна принять решение".
63. Dieu dans son oeupre
Кончилось тем, что голос умолк совсем, девочка бросила трубку и выбралась из телефонной будки. Но кто же все-таки был тот, кто разговаривал с ней, как мы все говорим друг с другом, и при этом уверял ее, что она создание его фантазии? Старые художники любили помещать на своих полотнах самих себя - где-нибудь в углу, в позе стороннего наблюдателя, но значит ли это, что мастер, сидящий перед мольбертом, и его двойник на картине - одно и то же лицо? Автор отдает себе отчет в том, что, упоминая о себе на этих страницах, он сам невольно становится персонажем, невольно переселяется из своего реального времени в литературное время своих героев.
Другими словами, он уже больше не автор - между тем как по ту сторону повествования вырисовывается другой, подлинный творец, тот, кто придумал и автора, и его сочинение. Кто продает вам, выражаясь фигурально, дом вместе с хозяином. Но и этот творец, стоит ему хотя бы мелькнуть на собственных страницах, станет в свою очередь персонажем, превратившись в "прием", как все, что попадает в зазер-кальный мир прозы. Вопрос теологический: может ли Бог, сошедший на землю, которую он сотворил, остаться Богом?
Ночной разговор, может быть, и не требует рационального объяснения, и то, что нам остается сказать, в свою очередь не более чем фантазия. Если, как выразился один француз, художник в своем творении подобен Богу в природе, если представить себе что-то вроде теологии литературного творчества, то почему бы не сказать наоборот: что Творец уподобляется сочинителю? Тогда, быть может, станет понятно, что вся наша жизнь предварена некой творческой мыслью и все мы - действующие лица одного нескончаемого романа. Над этим романом он неустанно трудится, вычеркивает абзацы и заменяет их новыми, перекраивает целые главы, устраняет несообразности, намечает новые сюжетные линии и меняет план. И должно быть, впадает в отчаяние, поддается малодушию, в сердцах называет себя бездарностью, и борется с искушением бросить перо, и говорит себе, что загубил великий замысел. В эти минуты ему кажется, что он утратил способность вдохнуть дыхание жизни в своих действующих лиц, что они вовсе не действуют, не живут, а только служат ему поводом для непродуктивных раздумий. И тогда он спохватывается, он как будто вспоминает о созданиях своей фантазии, брошенных на произвол судьбы. И, охваченный чувством жалости и еще чем-то, представляющим сложную смесь симпатии, и насмешки, и могущества, и азарта, и бессилия, и любви, склоняется над своим творением, над незадачливыми героями.
Итак… трубка качалась на проводе, голос умолк. Голос, отозвавшийся с дальнего берега ночи, не был ли он самим Богом?..
64. Черная царевна. Визит
"Туда не ходи. Она отдыхает". "Старая карга". "Полегче". "Старая карга!"
"Ты, - сурово сказал Бахтарев. - Как тебя… Знаешь что?"
Он сидел на продавленном диване, в пенсне, смурной и нахохленный, точно его подняли с постели, механически жуя погасшую папиросу, взирал на идиотического подростка и думал: какого хрена?..
"Пошла отсюда", - буркнул он.
Девочка повернула к нему серебряные незрячие глаза - актер, забывший свою роль. Память о происшествиях дня знает, чем кончился день, память о первом прикосновении помнит не только о нем, но и о том, что за ним последовало, память о жизни оглядывается на жизнь с порога смерти, и жизнь кажется прожитой под диктовку. Вспоминая этот визит, Бахтарев не мог отделаться от ощущения, что они разыгрывали пьесу, сочиненную кем-то для них. И в сущности, надо было благодарить гостью за то, что она изо всех сил старалась разрушить театральную логику - принудительность жестов, реплик, поступков.
Он заметил, что в ней появилось что-то новое; это был всего лишь гребень в волосах, дешевая безделушка с инкрустацией дурного вкуса, но каким-то образом он изменил весь ее облик, и даже ростом девочка стала выше, точно встала на цыпочки.
"Что будем делать?" - осведомился он.
Несколько времени ее носило из угла в угол. День угасал за окнами, в полутемной комнате глаза гостьи отсвечивали, как бы лишенные зрачков.
"Выкладывай, - сказал он хмуро. - Для чего пришла?" Девочка продемонстрировала акробатический номер. Сбросила пальто, примерилась и р-раз!.. - сделала колесо, каким-то чудом не задев поставец. Гребешок лежал на полу. Глаза ее блестели. Она поспешно подобрала гребень и всадила на место.
"Поступай в цирк, - пробормотал Бахтарев, щурясь на кончик папиросы. - Талант зря пропадает…"
В таком духе шла беседа.
Потом она попросила закурить, хозяин протянул с дивана зажженную спичку, и она склонилась к его руке, составив прямые ноги и почти касаясь коленками его колен. Выплюнула папиросу.
"Вот у деда был табак, это да".
Бахтарев потер подбородок.
"Он что, заболел?" - спросил он небрежно.
Кажется, на это не последовало никакого ответа. Немного погодя Бахтарев сказал:
"Запомни раз навсегда. Не было у тебя никакого деда. И чтоб я больше ни одного слова о нем не слышал".
Она молчала, и он переспросил:
"Ясно?"
Еле заметно она кивнула. Взгляд ее блуждал, как вдруг она очутилась на стуле рядом с часами, у стены, где на длинном ремешке висел предмет, заинтересовавший ее.
"Повесь на место". - Но она уже отстегивала клапан кожаного футляра. Она спрыгнула на пол.
Он вспомнил и эту подробность, вспомнил, что ему было лень встать с дивана, подойти и отобрать у девчонки фотоаппарат. Он припоминал не только то, что происходило, но и собственные движения души - то, что достаточно условно называется мыслями, а так как, сказал он себе, это были, по всей вероятности, мысли не вполне трезвого человека, то нельзя поручиться, что и завершение этого визита не было гибридом действительности и воображения. Память о прошлом, даже недавнем, - это скорее порядок воспоминаний, чем порядок происшествий; мысли, которыми обрастают события, невозможно отделить от фактов, представления о происшедшем сами становятся происшествием… и что же такое в конце концов "факты"? Что было на самом деле?
"Сними меня".
"Не получится. Темно".
Она захныкала, заканючила:
"Папочка, сними хоть разочек!"