ЯСНОВИДЕЦ
Стянул перчатку - тугая, прилипла к ладони, и он долго дергал за длинные кожаные пальцы, прежде чем она слезла с руки.
Сейчас из-за угла появится троллейбус. Вот он. Далеко, номера не видать. Да это и неважно - там, за окошком водителя, табличка будет: "По маршруту 31". А номер троллейбуса двадцать восьмой.
Вот, так и есть: "По маршруту 31". Вагон будет полупустой. Возле окна там будет девушка с косичками короткими и толстыми, студентка. Она глядит в окно и думает стихами. Талантливая. Сейчас она думает:
Так хмелен этой осени запах,
Во все небо объятья раскинь,
Мой приятель от дурости запил,
Хоть положено пить от тоски...
Мягко подкатил троллейбус... Он ухватился за поручень, подтянулся. Р-раз! - за его спиной с треском захлопнулись дверцы.
Он нашарил в кармане пиджака пятак и бросил в щель кассы, оторвал билет. Троллейбус сильно качнуло, и он, чтобы не упасть, прислонился к стенке - складный круглолицый парень с короткой стрижкой. Внешность неприметная. Глаза вот только особые: внимательные и чуть застенчивые, большие, пристальные. Знает: девушка со светлыми косицами сойдет на следующей остановке. Так и не заметит его.
Она глядит в окно, на шоссе, по которому ветер гонит сухие листья, медленно несет листья...
Как блестят, как филигранны
Клены, склоны, сталь моста!
Все кусты и сады багряны;
И трефовая листва...
"Уже остановка! Ну что ж, будь счастлива... И тебе желаю, и ему, обоим вам... - думает он. - Впрочем, мои пожеланья тут ни при чем. Ты, может быть, скажешь:
И слезы с ресниц, как дождик частый,
И ярче спектра восторг возник.
А радуга - как подкова счастья
Для нас! Но только век ее - миг...
Но я не волшебник. Всего лишь неизвестный ясновидец. А ясновидцы в делах беспомощны. Известный поэт недаром написал:
С подарком он летел, пришел...
Но лишь записку там нашел,
Жонглер взглянул на дверь, вокруг,
И... плитка выпала из рук.
Нет. Не стану больше думать о тебе. И о нем. Забуду твое имя. Жаль...
Вот ты торопливо идешь по тротуару, усталая и юная, в техасах, в синем свитере, а троллейбус тронулся, мы поравнялись с тобой, обогнал и проехал мимо...
Там, возле Кировской, находится Союз ясновидцев. Знаешь, за метро, в кривом переулочке. А напротив - Областное общество баптистов. Смеешься? А между прочим, мы с тобой в одном институте учимся. Только ты на третьем курсе, а я - на пятом. Но мы незнакомы, и ты меня не знаешь. Хочешь, расскажу тебе обо всех в этом троллейбусе? Обо всех пассажирах?.. Ну так слушай.
Возьмем хотя бы эту старушку. Вон, слева сидит. Она библиотекаршей работает. А ровно тридцать два года назад была учительницей в школе, эвакуированной из одного городка.
Откуда я знаю? Да я же ясновидец... Ну, слушай. Вот она в классе, волосы - еще не седые - острижены в кружок, худая, усталая и резкая в движениях от истощения и бессонницы... Она с силой нажала на мел, списанный до половины. Вернее, съеденный. Не усмотрела раз, и ученики съели и растащили весь меловой запас, добрались и до последнего куска, который она припрятывала. В меле, говорят, есть нужные вещества... Полкуска ей все же удалось спасти, и теперь она всегда его при себе держит, в кармане ватника.
Мел глухо стучит о доску, крошится, слова еле видны на ее потускневшей, исцарапанной поверхности. Она торопливо пишет: "Словарь"...
- Бах-х...
Глухое бабаханье... Где-то бомбят... Фронт подступает все ближе.
Буквы получаются узкие, острые, теснят друг друга, словно толпа беженцев под бомбежкой. Буквы падают вперед. Издали это похоже на запись кардиограммы.
Она оборачивается и глядит в угол куда-то - тряпку ищет. А тряпка - на батарее. Вот она увидела, подошла к батарее - высокая, худая, в огромных мужских валенках, наверно, от этого походка ее кажется такой нелепой, утиной. Сзади - хруст. Оглянулась - мел исчез. Она его по оплошности на стол положила. Смотрит на класс: неподвижны лица детей, серые и опухшие. Лишь тихое похрустывание - неизвестно откуда...
Прости, тебе тоскливо от моих слов. Прости.
О чем же еще рассказать? Снова о ней? Ну, теперь ей хорошо, в библиотеке работает. Вот слушай.
Хлопнула дверь. Сквозняк пробежал по комнате, швырнул на пол газету. Надежда Александровна, так эту старушку зовут, с трудом наклонилась, потянулась за ней, - газета шевельнулась, выгнулась, как живая, и отползла, сухо шелестя. И тут в ногах возникла знакомая боль, мелкая, острая, словно множество мелких осколков впились в сосуды ног. Как всегда, боль сначала скрутила пальцы ног, затем затихла, и вдруг клубком заворочалась в ступнях, пошла разматываться выше, поползла в колени, в поясницу...
- Ох ты, господи, - разогнулась она осторожно, и только тут заметила рядом с собой девочку.
Невольно залюбовалась свежим ее лицом, длинными ресницами, красивой стрижкой. Сколько ей лет? Двенадцать, не больше. Модные брючки в красно-синюю клетку, яркий свитер. Девочка нетерпеливо сказала :
- "Новый мир" шестой номер, пожалуйста.
- Как фамилия?
- Смирнова.
Надежда Александровна склонилась над столом, послюнила палец, и формуляры в длинном узком ящике послушно замелькали под ее ладонью. Кожа на ладони была желтая и тонкая, словно папиросная бумага. Потом повернулась к полкам, пробежала глазами по корешкам журналов, нужный достала.
- На, возьми, - протянула девочке толстый журнал в мохристой отрывающейся обложке. "Надо бы переплести..."
Прости, опять я тоску на тебя нагнал. Зачем я стал рассказывать тебе о ней? Может, потому, что она на твою бабушку похожа?
...А теперь ты сидишь на лекции в шестой аудитории, сидишь за последним столом и читаешь Гофмана, ты расплетаешь свои косички и снова заплетаешь их - и даже не замечаешь этого. Тебе они идут. Светлые, коротенькие, густые. Тебе идет курносый нос. Послушай, что я расскажу тебе. Я - ясновидец. Хочешь, расскажу тебе вон о той девушке, ярко накрашенной, со взбитыми волосами? Рассказать?.."
Она закрутила конец косички тонкой аптекарской резинкой и распустила другую. Волосы распушились, приятно щекотнуло щеку, запахло шампунем. Снова разделила мягкий, теплый поток волос на три пряди. Пальцы привычно перебирали пряди, стягивая их в тугую косицу. А глаза снова и снова возвращаются к одной и той же строке. Читает Гофмана, но думает о другом. "Эх, ты, - думает, - а еще ясновидец. Ведь ты видишь все, кроме самого себя, кроме того, что тебя касается. Или у вас, ясновидцев, так принято? Ты знаешь все про какую-то старую библиотекаршу, про мою бабушку, про девушку, что сидит сейчас у окна троллейбуса. Ты ревнуешь меня к тому, к Виктору, и совсем напрасно.
Нет, обо мне ты не знаешь самого главного. А значит, ничего не знаешь.
А я все время вижу тебя... Вот и теперь ты глядишь на меня из страниц, из букв книги, из окон и стен. И твое лицо, круглое, чуть скуластое, роднее всех родных лиц, знакомее всех знакомых, как будто мы видимся с тобой каждый миг вот уже тысячу лет или еще больше. Вижу твои короткие темные волосы, твои глаза, внимательные и застенчивые, пристальные... Я знаю, о чем ты думаешь сейчас. Научилась угадывать твои мысли за тысячу лет дружбы с тобой. А ты не знаешь? Или у вас, ясновидцев, так принято - не знать о себе самого главного? А за окном - шоссе, тихое и задумчивое, как ты, и ветер гонит по нему сухие листья, медленно несет листья...
Почему это ветер их так медленно носит?
Открываю глаза, как большие цветы;
"Это ты?" - а кругом оголтелая осень...
"Это осень?.." - спрошу.
А в глазах - только ты...
Не думай больше о других. Не смей думать. Не думай о той девушке с пышной прической у окна троллейбуса. Не гляди на нее, отвернись..."
"Я не надоел тебе, нет? Знаешь, ведь ясновидцы порой надоедливы. О, тебе даже интересно со мной? Ну, раз так, то расскажу тебе о себе.
Ведь, знаешь, мы с тобой в одном общежитье живем. Только ты на четвертом этаже, а я на третьем. И у меня теперь, знаешь, лекции позже начинаются. Но просыпаюсь я рано. Я стою на лестнице и угадываю твои шаги. Вот ты пошла умываться. А теперь - на кухню. Жаришь яичницу с гренками? Ой, у тебя чай бежит!
А потом за тобой заходит твой парень, он на втором живет. Вот он поднимается к тебе. Везет же некоторым.
Топот, бег, толкотня. Это второй и третий курс торопятся в институт. Первый еще спит, они ведь всю ночь глаз не смыкали - говорили, читали стихи, пили, пели! Им все интересно, все внове.
А вот и ты, заплетаешь на ходу косички, и он рядом. Проходишь мимо меня - и не видишь. Не замечаешь меня. Не знаешь.
И снова едем в одном троллейбусе. И я приезжаю в институт на два часа раньше, чем надо, ведь занятья-то у меня позже.
Иногда ты ночуешь у подруги, и тогда я еду на другой конец города, где подруга твоя живет, и жду твой троллейбус. И опять вместе мы едем к институту. Но ты сходишь на нашей остановке, а я качу дальше, все дальше, до конца. А потом пересаживаюсь и качу обратно. И смотрю в окно, в которое вчера смотрела ты. И как всегда, рассказываю тебе всякую всячину, а ты и не знаешь об этом. И твержу твои стихи, все твои стихи.
А радуга как подкова счастья,
Для нас! Но только век ее - миг.