– Когда ты приехала? – спросила Нора, но не стала признаваться, что проходила мимо магазина дважды в неделю, хоть и знала, что до сентября он будет закрыт.
– Вчера вечером, – ответила Рут, стягивая одна за другой перчатки.
Так странно у них повелось, что они общались ежедневно – если не лично, то в переписке, но только в августе, который Рут по традиции проводила на юге у родителей, общение между ними прекращалось, словно впадало в анабиоз. Нора не писала Рут, не желая отнимать у стариков-родителей радость общения с единственной дочерью. А Рут оказывалась так занята, что не находила для подруги минутки. Ее внимание в этот жаркий месяц всецело принадлежало родителям. Она была их поздним, долгожданным ребенком, которого лелеяли и пестовали как принцессу. И который, повзрослев, оторвался, словно лепесток от сердцевинки, и улетел, подхваченный ветром любви, из жаркой Мурсии в многоязычную суетливую Барселону следом за немногословным каталонским парнем. Но хоть прошло уже десять лет, родители так и не привыкли к отсутствию в доме дочери.
– Вечером приехала и уже работаешь?
– Видела бы ты, какой я комод раздобыла! Еле утра дождалась, чтобы приступить к работе.
– Приволокла его с собой из Мурсии? – усмехнулась Нора, ничуть не удивившись. Рут ездила не на легковом автомобиле, а в грузовом фургончике, чтобы иметь возможность самой перевозить понравившиеся ей предметы. Она часто разъезжала по распродажам, рынкам и крупным свалкам, отыскивая старую мебель и предметы обихода, в которые затем вдыхала новую жизнь. И каждому обновленному предмету затем находилось место в чужих домах. У Рут поистине был талант. Она не только умела отреставрировать старый растрескавшийся столик или комод, но могла фактически из мусора соорудить настоящее произведение искусства и определить его на место. Нора своими глазами видела, как найденная в лесу коряга однажды превратилась в оригинальную тумбу, а из толстой ветви и прикрученных к ней согнутых алюминиевых ложек вышла симпатичная вешалка для головных уборов и шарфиков. И такими вещами – созданными или отреставрированными своими руками – был наполнен магазин. Рут не торговала фабричными декоративными изделиями для дома. От кончиков ногтей до кончиков волос-пружинок она была творческим человеком. Рут также принимала заказы на декорирование домов и любила эту часть своей работы не меньше, чем поиск заготовок для будущих шедевров. Она только не любила стоять за прилавком, считая это потерей времени. Поэтому год назад наняла в качестве продавца молодого парнишку, отвергнув перед этим полтора десятка претенденток. И сложно было вообразить супругом такой творческой личности правильного и консервативного юриста, который тщательно, до синевы, бреется по утрам и чистит зубы ровно три минуты, как рекомендуют стоматологи. За кофе просматривает аккуратно разложенные по тонким папкам бумаги, которые хранит в безупречном кожаном портфеле. Носит белоснежные сорочки и костюмы и ездит в свою адвокатскую контору на отмытой до зеркального блеска "БМВ". Рут бы первая, скажи ей кто лет десять назад, за кого она выйдет замуж, презрительно сморщила усыпанный веснушками нос. Но что-то оказалось в этом застегнутом на все пуговицы Джорди такое, что покорило ее сразу и заставило выпорхнуть в двадцатилетнем возрасте из родительского гнезда и уехать в другой регион страны. И Нора догадывалась что именно – порядочность и надежность. Творческой личности нужен кто-то, на кого можно опереться, к кому можно возвращаться из упоительных креативных полетов как на знакомый аэродром, кто бы иногда напоминал, что, помимо неба и облаков, существует и земля. Еще Джорди был умным, а Рут очень нравились умные начитанные мужчины. К тому же он не только не мешал супруге заниматься любимым делом, но и помогал ей, взяв на себя все юридические и финансовые ситуации, связанные с содержанием магазина.
– Пойдем, я покажу тебе комод! – Рут не ответила на вопрос, но подтверждения и не требовалось. Конечно, она привезла его с собой из Мурсии! Она притащила бы его из любой точки мира, если бы он понравился ей. "Влюбил" – как говорила Рут. Она обожала влюбляться в вещи.
– Каков, а? – с гордостью продемонстрировала подруга Норе колченогое нечто с ободранным боком и перекошенными ящиками. Гостья удержалась от скептического замечания, зная, что если подруга разглядела в этом, явно выброшенном кем-то на помойку, полуразвалившемся комоде "душу" (еще одно выражение Рут – "рассмотреть душу" в вещи), то вскоре он преобразится в ее талантливых руках в дорогой дизайнерский предмет обстановки.
– Представляешь, кто-то выкинул! – затарахтела Рут, вновь натягивая перчатки и беря в руки кусок наждачной бумаги. – Стоял у мусорного контейнера – сиротливый и неприкаянный, будто брошенный пес. Наверняка успел и под дождем помокнуть: древесина верхнего ящика разбухла, к сожалению. Но я это устраню. Знаешь, что я думаю сделать? Счищу вот всю эту черную краску. Это преступление – закрасить такой естественный рисунок и цвет! А затем покрою поверхность прозрачным лаком. Но совсем чуть-чуть, в один слой, для защиты. Чтобы и лака-то не было видно. Потом поменяю ручки, отремонтирую вон ту ножку. И ящики, конечно, ящики! С ними придется повозиться – разобрать, просушить и заново склеить. А еще я думаю…
– Рут, ты что-то слышала про улицу разбитых зеркал? – перебила подругу Нора, которой слушать про комод, может, и было бы интересно, если бы не тревога в душе, оставленная вчерашним письмом.
– Что? – Подруга оказалась погружена в свою "комодную" тему настолько глубоко, что не расслышала обращенного к ней вопроса. Нора терпеливо повторила.
– Улица разбитых зеркал. Странное какое-то название, – удивилась Рут. – Не слышала. Это что? Книга? Фильм?
– Ни то ни другое. Если честно, не знаю. Но за последние дни встретила эту фразу трижды. И… вот, посмотри.
Нора вытащила из сумочки сложенный пополам конверт и протянула его подруге.
– Что это? – Та осторожно коснулась краешка бумаги рукой в перчатке. А затем, решительно стянув перчатку, взяла конверт и вынула из него письмо.
– Прочитай.
– И? От кого это? – удивленно спросила Рут после того, как ознакомилась с содержанием.
– От кого – не знаю. Это мне подбросили в почтовый ящик, – вздохнула Нора и рассказала о тайном поклоннике, от которого во время отсутствия подруги стала получать письма.
– Мне это не нравится, – сказала Рут серьезно. Хоть Нора ожидала, что та рассмеется, пошутит, подколет, наконец, насчет поклонника.
– Мне тоже.
– Похоже на письмо нездорового человека. А остальные? Остальные письма ты сохранила?
– Нет, – качнула головой Нора. – Выбросила.
– Гм… Может, зря?
– Может, и зря, – согласилась Нора. – Но об этом думать уже поздно.
– А кого-нибудь подозреваешь? Когда это началось? Месяц назад, говоришь?
– Наверное, чуть раньше. Но ты уже, похоже, уехала. Или еще была здесь, но мы не виделись.
– Пойдем выпьем кофе, – пригласила Рут. Ополоснула руки в рукомойнике рядом с рабочим столом и пригладила немного "пружинки". – Кажется, бар у Франциско уже открылся после каникул.
Располагалось кафе на соседней улице, и Рут во время рабочих пауз частенько пила там кофе, считая, что готовят его здесь лучше всех. Но Нора подозревала, что подруга любит это место не столько за вкусный кофе, сколько за интерьер и атмосферу домашнего уюта. Это было семейное кафе: хозяин Франциско рассчитывал клиентов и готовил кофе, его супруга хозяйничала на кухне, а взрослая дочь принимала и подавала заказы. Размерами кафе скорее напоминало небольшую комнату, количество мест в нем было сильно ограниченно, но, несмотря на это, сидеть в нем за чашкой кофе или горячего шоколада можно было сколько угодно. Возле стены напротив двери располагалась небольшая стойка-витрина с выставленной под стеклом домашней выпечкой, середину занимал длинный стол с расставленными по его периметру стульями. И стол и стулья были старыми, выполненными из отполированного временем и локтями цельного дерева. На столешнице будто шрамы виднелись отметины, оставленные когда-то ножами, из лунок-дырок, словно из нор – мышки, выглядывали потемневшие шляпки гвоздей. Стулья были такими же темными, растрескавшимися, с отметками-шрамами и расслоившимися сколами, отполированные спинами спинки блестели, словно смазанные маслом. Вдоль стены тянулась длинная узкая лавка, и напротив нее стояли три круглых чугунных столика. Еще один деревянный стол, размерами поменьше центрального, располагался возле окна-витрины. На нем в качестве декоративной детали высились старые весы, похожие на те, которые Нора видела в детстве в овощном магазине. Стены украшали фотографии, иллюстрирующие жизнь в странах третьего мира. В одну из рамок кто-то вставил картон с наклейками, который в прошлой жизни был обычным фруктовым ящиком. Смысла этой "картины" Нора не понимала, но спросить у хозяина или хотя бы у Рут не решалась. И, наконец, под столом была задвинута корзина, в которую летом складывали свежие газеты, а в холодные дни – пледы для посетителей. Приятная деталь – пледы, увиденные Норой лишь в этом месте. Иногда она ходила в это кафе одна, без Рут: заходила после рабочего дня по дороге домой, если возвращалась вовремя, доставала из сумки недочитанную книгу и заказывала чашку горячего шоколада, к которой всегда бесплатно подавали маленький кусочек бисквита.
– Так кого-нибудь подозреваешь в авторстве этих писем? – повторила свой вопрос подруга после того, как дочь владельца поставила перед ними две чашки кофе с молоком.