И вот эту-то Эжени, уже выгнанную (ей был дан день на сборы), княгиня Авдотья решила "напустить на своего племянника". Бывшей горничной деться было некуда. Компаньонка шепнула барыне, что та все утро проплакала, собирая скудные свои вещички. Авдотья Петровна вновь вызвала Эжени, явившуюся уже без банта и с покрасневшими глазами, и сказала, что сердце у нее доброе и она попробует устроить Эжени горничной к своему племяннику, князю Орловскому.
Эжени следует знать, что князь – большой оригинал, запустил весь дом, так как ежеминутно занят "микроскопическими изысканиями" (это словосочетание прочно засело в голове княгини). Но она надеется, что Эжени сумеет навести в доме князя хоть какой-то порядок. При этом княгиня выразительно поглядела в заплаканные, но начинающие оживать глаза своей бывшей горничной.
Ей было дано рекомендательное письмо, которое надлежало передать непосредственно в руки рассеянному и забывчивому князю Орловскому.
Предложение княгини Эжени приняла с искренней благодарностью, говоря, что всегда верила в доброе сердце Авдотьи Петровны. Лакей Осип и камердинер Семен, не глядя друг на друга, с начинающими багроветь синяками, снесли вещички бывшей горничной в тарантас, выделенный в честь такого дела княгиней Авдотьей, обычно скуповатой.
Стоя у парадного входа великолепного своего особняка, княгиня крикнула зычным голосом:
– Трогай!
И тарантас покатил.
Но в тот самый момент, когда тарантас остановился у дома князя Орловского, к крыльцу подкатила роскошная карета приятеля князя – князя Мишеля Холмского, который резво вбежал по ступеням и скрылся в дверях. С некоторых пор он бывал у Орловского ежевечерне. Оба, выпускники Кембриджа (правда, князь Холмский кончал по историко-философской части), смертельно скучали в Москве, не находя ничего интересного ни для глаза, ни для слуха. "Микроскопические изыскания" и в виде журнала, пылящегося на полках, и в виде собственных исследований, князю Орловскому давным-давно приелись, но светские балы казались еще скучнее, а попытки тетушки ограничить его свободу безмерно пугали. Князь Холмский был снисходительнее к балам и милым дамам, но и ему надоели лицемерные улыбки мамаш и алчные взгляды засидевшихся московских невест. В живой беседе приятели, как правило, коротали осенние вечера. Они друг друга дополняли. Один – чудак с аскетическими привычками, другой – эстет и гурман, но оба презирающие свой "торгашеский" век и корыстных, мелких, приземленных своих соплеменников.
Услыхав от лакея, что к нему пришла девица с рекомендательным письмом от тетушки, князь Орловский обрадовался, что эта деловая встреча произойдет в присутствии приятеля. Сам князь в обыденных делах ничего не смыслил. Холмский, на его взгляд, гораздо более разбирался в жизни и людях.
И вот в кабинет князя Орловского, где уже удобно расположился князь Мишель Холмский, вытянувшись на мягком диване во весь свой немалый рост, пугливо вошла скромная девица, невысокая, пухленькая, с опущенным взором и в серенькой блеклой одежонке, на ходу снимая с волос серенькую же шляпку, и протянула князю Холмскому рекомендательное письмо.
– О, не мне!
Холмский, довольный ошибкой, рассмеялся и направил ее к высокому, очень худому и сутулому от постоянного сидения у микроскопа Орловскому, который нервно расхаживал по кабинету.
– Не знаю, что это тетушка выдумала! Горничной сроду у меня не было!
Князь говорил это Холмскому, одновременно с некоторой опаской беря из рук Эжени письмо. Но по привычке замечать не то, что относится до дела, он заметил вдруг на пальце у девушки нечто, блеснувшее ярко и загадочно.
– Что это?
Орловский внезапно остановился, в рассеянности отложив письмо тетушки на столик, и внимательно поглядел на руку Эжени с блеснувшим перстнем, а потом вскользь на саму девицу.
– Откуда это?
Эжени подняла наконец глаза, блеснувшие в полутьме кабинета не менее ярко и загадочно, чем драгоценный камень.
– Это старинный перстень-талисман. Мне удалось его сохранить. Подарок моей бабушки. Моей голландской бабушки. Была еще и немецкая…
– Занятная горничная!
Холмский проговорил это по-английски, пошевельнувшись на диване и приподняв светловолосую голову.
– И хорошенькая!
Эжени оглянулась на Холмского и слегка пожала плечами в скромной серенькой пелеринке.
– Осторожнее, господа. Я понимаю по-английски.
Мишель привстал с дивана и проговорил по-испански:
– Ба, да она сама драгоценность!
– Испанский мне тоже известен.
Девица склонилась в почтительном реверансе.
– Мои предки из Испании.
Князь Мишель Холмский снова рассмеялся и стал напевать бархатным баритоном недавно вошедший в моду романс "Пред испанской благородной…".
Князь Владимир Орловский до неприличия близко подошел к девице и воззрился на нее уставшими от "микроскопических изысканий" глазами.
– Дайте мне взглянуть на ваш перстень!
Эжени ловко сняла с пальца сияющий светлым пламенем подарок своей голландской бабушки и осторожно положила его в раскрытую ладонь князя. От этого простого движения князь ощутил столь неожиданный и странный толчок в сердце, что даже раздумал класть перстень под микроскоп. Волнуясь, он поднес его близко к глазам.
– Мишель, погляди! Как я и думал, тут есть надпись на древнееврейском. Мой кембриджский профессор Исаак Врей носил на безымянном пальце очень похожий перстень. Я сразу это заметил. И тоже с древнееврейской надписью.
Князь Орловский повернулся к девице и даже слегка зажмурился, встретив ее внезапно ставший ярким и почти дерзким взгляд.
– Скажите, имя профессора Исаака Врея из Лондона вам ничего не говорит?
Он разговаривал с Эжени, как с дамой, а вовсе не как с особой, пришедшей наниматься в горничные. Но и Эжени на глазах преобразилась, ожила и разрумянилась. Особенно ее красили черные вьющиеся волосы, не по моде короткие и пышные, как у молодого венецианского пажа.
– Я припоминаю, что в детстве слышала это имя от дедушки. Он был ювелир. Это наше семейное занятие. Я ведь еврейка. У меня много родственников по всему свету. Из Испании кто-то бежал в Голландию, кто-то в Германию. Мои двоюродные братья живут в Англии. А вот мой отец, он тоже был известный на всю Баварию ювелир, приехал искать счастья в Россию. Но тут разорился и умер. Он говорил, что вся беда России в чиновниках и воровстве.
Оба князя невесело рассмеялись.
– Неискоренимо!
Мишель Холмский встал с дивана и, прислонившись к книжной полке, с интересом разглядывал Эжени.
Владимир Орловский осторожно взял руку Эжени и надел ей на палец перстень. При этом он испытал точно такой же необъяснимый толчок в сердце.
– Я не знаю, зачем вы пришли. Но уверяю вас, это очень приятно.
По своей обычной рассеянности, князь и впрямь забыл причину появления Эжени в его доме. Он неотрывно смотрел на неуловимо меняющееся ее лицо, на котором удивление сменилось выражением легкой досады.
– Как не знаете? Ваша тетушка дала мне к вам рекомендательное письмо. Вон оно лежит на журнальном столике. Я сочла бы за счастье служить у вас горничной.
– Горничной?
Мишель Холмский шумно захлопнул книгу, которую только что взял с полки, и сильно покраснел.
– Что? Что?
Князь Орловский совершенно потерялся.
– Как вы сказали – горничной?
– Ну да! Чистить ковры, стирать пыль с ваших журналов.
– Простите, но это невозможно. Я не могу взять вас горничной…
Князь Орловский в растерянности не находил слов.
– Вы… вы так образованны, так милы… так удивительны. Так отличаетесь от наших дам…
Эжени с ужасом поняла, что ей отказывают. Идти ей было решительно некуда.
– Я просто мечтаю быть горничной!
– Возьми, Вольдемар! Или я ее возьму!
Мишель Холмский, чуть красуясь, встал за спиной Орловского, который в полном смятении, почти в отчаянии не знал, что делать.
– А ко мне?
Холмский выпрямил стан в красиво сшитом из английского сукна синем сюртуке и тряхнул светлыми волосами.
– Ко мне вы… пошли бы в услужение?
– О да, с радостью!
Эжени тоже тряхнула жесткой своей гривой.
– Нет, Мишель, постой!
Князь Орловский пытался разобраться в этой сложной житейской ситуации.
– Тетушка послала ее ко мне. Вот и письмо у меня от тетушки. – Князь победно помахал письмом и даже зачитал его начало: "Дорогой Владимир, рекомендую тебе в горничные благонравную девицу". – Как вас зовут, милая фея?
– Эжени.
Оба князя про себя произнесли это имя, и было ясно, что обоим оно по нраву.
– Вольдемар, я не понимаю, зачем тебе горничная! Разбирать твои журналы и стряхивать с них пыль может лакей Степка. А у меня ковры, красивая мебель, картины. Мне больше нужна… словом, женское существо, которое приведет все это в порядок и само будет украшением…
Орловский в растерянности смотрел то на приятеля, то на Эжени.
– А вы к кому хотите, милое дитя? Ко мне или вот к Мишелю? Это князь Холмский.
Эжени поглядела на обоих раскрасневшихся мужчин, тихо рассмеялась, потупила взор и ничего не отвечала…
Через некоторое время свет был как громом поражен неожиданной вестью.