Мы пойдем с тобой к одному замечательному лейтенанту. Я покажу тебя ему. Ведь он показал мне свою Эдварду. Вы немножечко похожи – капризные, непостоянные, по-детски непосредственные. И гордые. Ужасно гордые…
– Я пошел, – сказал Сол. – Советую тебе поменьше о нем думать и побольше думать о работе. Кстати, ты нашла себе место?
– Место? Нет, не нашла. Завтра хочу пойти в соседнюю школу. Вдруг там нужен преподаватель литературы?
Сол приостановился.
– Так не делается. Ты кого-нибудь там знаешь? Рекомендации у тебя есть?
– Нету рекомендаций. И никого я там не знаю.
Раздался телефонный звонок, и Лиля, вспыхнув, побежала к телефону, но тут же вернулась.
– Реклама.
– Не примут, – заключил Сол, глядя на ее расстроенное лицо. – Тогда возьму тебя к себе подавать ведра с краской. (Не выйдет. Галя не даст!)
– А я верю в удачу! – неожиданно звонким голосом проговорила Лиля. – Вот надену завтра красные туфли на каблуках и пойду!
– Ну, если на каблуках, да еще красные, – то другое дело.
– Сол?
– Ну?
– Я просто так, не обижайся на меня и не обращай внимания на мои глупости.
– Да что ты, Лиля! Я перед тобой, как перед Спинозой. Ты умница, а я блуждаю в потемках. Одна интуиция, как у собаки.
– Сол?
– Да?
– Нет, ничего. Спасибо, что навестил. Вот тебе вкусная шоколадная конфетка.
Он взял конфету и положил в карман куртки.
– Отдам Андрею.
Она хотела чмокнуть его в щеку, но он сердито уклонился.
Вышел. Ноги дрожали. Что это с ней? И зачем она его испытывает? Он тоже не железный!
Глава 10
Срок, как говорится, настал. Сол упаковал портрет, постоял с ним немного в мастерской и вышел на улицу. Лето разгоралось. Солнце еще светило слабеньким светом, но скоро, по обыкновению последних лет, раскалится. Природа не знала пощады, свирепела в ответ на человеческие измены.
Он сел в машину. И снова помедлил, словно забыл, куда ехать. Он и впрямь забыл. Какие-то смутные чувства одолевали. Наконец завел мотор и тронулся. Они договорились встретиться в кафе на Тверской. Он отдаст картину, покупатель – деньги. А пересчитывать их он не намерен. Или попросить положить на его счет в банке?
Банкир уже сидел в кафе, и Сол издалека увидел его холеное лоснящееся лицо. Совершенно спокойное. Что ему этот портрет? Какая-то игра с живой человеческой личностью. Ах, тебе это дорого? Но ты все равно сломаешься, все равно продашь! Какие у него еще могут быть резоны? Не любовь же к живописи?
Банкир оглянулся на Сола и со спокойным важным выражением лица помахал рукой. Слуга явился. Принес добычу. И он сейчас совершит свою сделку. Дьявольскую.
Сол сам не понял, что произошло. Он развернулся, крепче сжал упакованную картину и покинул кафе.
Сел в машину. Сердце выпрыгивало из груди. Кажется, он совершил поступок. Вот уж, должно быть, недоумевает клиент!
Раздался звонок мобильного.
Бешеный шепот.
– Вы что, раздумали? Я сразу понял, что вы не деловой человек, но чтобы уж до такой степени!
– И даже больше! – прошипел Сол в трубку не менее яростно. – Больше, чем вы способны предположить.
Домой! Он едет домой, то есть в свою мастерскую, которая заменяет ему дом.
Поставив в угол упакованную картину, он набрал мобильный Ноны. Та была в это время на службе. Он попросил у нее телефон психованного братца, та удивилась, но дала. Брат тоже был на службе в своем банке, но обещал забежать в обеденный перерыв. Через пятнадцать минут.
– А для чего? – недоверчиво спросил он.
– Узнаете.
Сол уже не сомневался. Он отдаст портрет тому, кому он скрасит жизнь. Бедолаге, от которого отвернулась даже мать.
– Не пробовали с матерью помириться? – тут же и довольно бестактно начал Сол, впустив соседа.
– А, это Нонка нажужжала! – зло пробормотал Олег. – Вы ее меньше слушайте, она вам напоет. И мать с ней в один голос. Все время учат меня жить. Я для них неудачник, простофиля, нюня. Разве правильно, когда мать ни в чем не поддерживает сына?
Сол промолчал. Он тоже считал, что неправильно. Но кто разберется в чужом семейном клубке? Он и сам в своем не может разобраться!
– Зачем звали? – спросил Олег, косясь на дверь. – Говорите скорее. Я пойду хоть что-нибудь съем в кафе. Утром проспал и не успел позавтракать.
Сол показал на стоящую в углу завернутую картину.
– Ваша. Дарю.
– То есть как? – взвился Олег. – Это вы мне портрет дарите? Но я ведь хотел заплатить! Я могу частями…
– Вы, конечно, можете, но и я… Могу я исполнить свой каприз? Не надо мне портить настроение. Надоели мне вечные разговоры и мысли о деньгах. Могу я подарить свою картину? Могу или не могу?
– В принципе, конечно, можете…
– Вот я и дарю.
Олег смутился, просиял, нахмурился. Сделал движение к картине, потом отступил к двери, словно приготовился бежать.
– Это вы из жалости? Из жалости и презрения ко мне, да? Или, может, из-за Нонки? Я догадываюсь, что у вас роман. Скажите мне честно!
– А я всегда говорю честно! Я уже ответил – это мой каприз. Я это делаю не для вас, а для себя. Доказываю самому себе, что еще не стал винтиком.
Он подошел к столу и поймал на плеере нечто афро-американское, бурное и дикое. В самый раз для них.
– Не хотите попрыгать? Вы давно в последний раз прыгали? В школе это называлось – беситься.
И чудо – они, два взрослых, невеселых мужика, запрыгали в диком танце. Олег схватил картину и скакал, прижимая ее к груди.
В разгар танца он вдруг подскочил к окну и стал вглядываться.
– Это, кажется, Лилия Михайловна куда-то пошла, – проговорил он, еще задыхаясь от непривычной встряски. Картину он осторожно поставил рядом с собой, у окна.
– Лиля? Постойте, я возьму бинокль.
Сол взял со стола бинокль и навел его на улицу. И в самом деле увидел Лилю. Она решительным шагом, правда, порой слегка подпрыгивая, шла куда-то в сереньком коротком платьице и в красных туфлях на высоких каблуках.
– Как гусь! – рассмеялся Сол. – И куда ей на каблуках? Она и без каблуков постоянно спотыкается.
Сосед взглянул на него глазами, в которых еще горел восторг, явно не слыша его слов.
– И надо же, опять как совпало! Вы мне дарите портрет, а тут и сама Лилия Михайловна! Благоговею!
– Чушь, чушь! Нормальная женщина. Идет устраиваться на работу в школу. Что вы себе опять придумали? Погодите, погодите…
Сол зачем-то навел бинокль на кусты, росшие вдоль дороги, и ему показалось, что он видит прячущуюся за кустами темную фигуру человека, которого он видел однажды в лифте.
Может, и впрямь наблюдает? Следит за каждым шагом, но издалека?
Сол опустил бинокль. Как много непонятного в мире. И сам он себе не понятен. И его поступки ему не понятны. И что теперь вообще делать? Куда плыть? – как выразился Пушкин.
Сосед открыл окно и перегнулся через него так, что это уже было опасно для жизни. В мастерской загулял веселый ветерок. Музыка продолжала греметь, и Сол снова погрузился в стихию безумного танца, ощутив все свои клеточки и поры, всю свою буйную чувственную энергию и еще какую-то глухую смутную боль, непонятно где. Но если болит, значит, он еще живой?!
Новеллы
Из цикла "Анекдоты из пушкинских времен"
Триптих № 2
Оленина и Змей
В родном Приютные Аннет стало бесприютно. Ей казалось, что родителям невыносим сам ее вид. Да и то сказать, сколько можно испытывать их терпение?! Каждую петербургскую зиму, танцуя вальс или мазурку с очередным воздыхателем, она давала себе зарок: вот за этого выйдет непременно! Но посватавшийся к ней некогда поэт, вероятно, был сам дьявол. Он что-то такое с ней сделал, что скучны ей стали все мужчины!
Вот ведь даже разумнейший дяденька Иван Андреевич предостерегал, подняв кустистые брови. Не иди, мол, Анетка, за этого курчавого. Вертопрах! Повеса! Пиит! И родители к нему не благоволили. И ее сердце к нему не лежало. А вот как станет она сравнивать "вертопраха" с тем, кто танцует с ней мазурку, – и так скучно, так невыносимо скучно сделается! Словно тот "вертопрах" каким зельем ее опоил, чтобы в девах она засиделась, раз за него не пошла.
И наряды Аннет меняла, и прическу, но встретит матушкин придирчивый взгляд или отцовский – сожалеющий – хоть из дому беги! Вот и решила она летом доставить родителям удовольствие и на месяц покинуть Приютино. Пусть узнают, как живется без "милой Анетеньки"!
Покатила в подмосковную усадьбу к своей приятельнице Алине Разумовской, которая давно уж ее зазывала и письмами, и через общих знакомых.
Ехала Аннет без радости. Алина, хоть и была двумя годами младше, уже несколько лет как выскочила замуж за милейшего Ванечку Разумовского, и у нее уже было трое крошек. А Аннет все не везло да не везло! К тому же она боялась, что Алина замучит ее своими крошками. Малолетних детей Аннет не жаловала. В глубине души она сама считала себя малым ребенком. Росту она и впрямь была совсем невысокого, а о маленькой ее ножке "вертопрах" раструбил всему свету.
Но за детьми был уход и присмотр. Над ними тряслись няньки. Их лелеяли родители. А ее, бедную маленькую Аннет, все бросили на произвол судьбы. И судьба принялась ее терзать со странным ожесточением.