Несколько мужчин в одинаковых темных плащах с меховыми воротниками проходят мимо нас и усаживаются за столик у самого окна. Дождь почти закончился. Ночь черна и холодна – далеко, там, где граница летного поля переходит в лесопосадку, ветер нещадно треплет почти облетевшие верхушки деревьев. Погода окончательно испортилась буквально за несколько часов…
– Знаешь, я пойду пройдусь, – говорю я. – Ноги разомну.
– Угу. Не заблудись! – напутствует меня Иван, снова принимаясь за журнал. – Да, кстати, ты это есть будешь? – тычет он в мой нетронутый сэндвич.
– Нет. Вэлкам!
За моей спиной захлопываются двери индивидуального рая для избранных, и я оказываюсь в основном здании.
Любой аэропорт, как казино, не имеет времени. Здесь вечно бодрый персонал, вечно горячий кофе, вечно свежие булочки и вечное чемоданное настроение. Отсюда навсегда улетают в лучшую жизнь герои голливудских фильмов, здесь встречаются закоренелые романтики в книгах о настоящей любви (для дам и прочих чувствительных натур), и небо здесь куда ближе, чем на остальной поверхности планеты. Территория любого аэропорта – это совершенно отдельное от прочего мира пространство, где протекает совершенно иная жизнь. Вечная зависть человечества к птицам материализуется здесь в виде алюминия, стали и реактивных двигателей. И пусть крылья – всего одни на пару сотен человек, усевшихся внутри хлипкого продолговатого цилиндра, и пусть самолеты регулярно валятся с неба или горят прямо в воздухе, большая часть путешественников отказывается от перелетов в пользу наземного транспорта лишь потому, что по земле передвигаться дешевле.
Оглядевшись по сторонам, думаю, куда бы мне податься. Слева на меня надвигается аппарат для мытья полов под управлением улыбчивой тетки лет шестидесяти. Справа, украшенный яркой вывеской, крохотный филиал какого-то банка предлагает совершить перевод денег. Рядом прилепились авиакассы. Скука! Плевать на VIP-сектор – пойду вниз, к простым смертным. Там хоть поглазеть есть на что.
Первый этаж встречает меня стойким запахом еды и негромким гулом множества голосов. Здесь аншлаг! Все сидячие места в холле, а также места за столиками в кафе заняты. Бессонница запивается литрами кофе, предполетная скука зажевывается свежими газетами. К стойкам регистрации тянутся сразу несколько очередей. Если в стране и есть кризис, то авиаперевозок он, кажется, не коснулся. Публика вокруг более рафинированная, чем на вокзалах: больше хорошей обуви, больше скучающих взглядов, через одну – дорожные сумки от Луи Виттон. Треть "Луи Виттонов" даже, кажется, настоящие.
Вокзалы вечно утомляют вас грязью, гарью, суматохой, дешевой шаурмой подозрительного происхождения и пустыми бутылками по углам. Одна только площадь трех вокзалов, со своими бомжами, бродячими собаками, попрошайками (которые, кажется, в доле с полицией) и вечным межсезоньем достойна отдельного трехтомника. Стоит взяться за ручку любой двери, и вот уже ваша ладонь – рассадник разнообразных бактерий и палочек. Стоит отвлечься, и вот уже содержимое ваших карманов становится чьей-то собственностью. В аэропортах все иначе – грязь и слякоть мегаполиса остаются за идеально надраенными стеклянными дверями терминалов. Интерьеры нарядны, полы натерты, пассажиры, помимо багажа, обременены также солидным социальным статусом, и даже столпотворение у ленты с багажом выглядит стильно. Ну и вообще, тот факт, что вы смогли оплатить авиабилет, а также чай с булочкой в местном буфете, значительно поднимает вас в собственных глазах.
Прогулявшись туда-сюда по залу, останавливаюсь возле табло. В течение ближайшего времени ожидаются рейсы из Перми, Челябинска, чуть позже – из Сургута и Екатеринбурга. Пока я бесцельно глазею на информацию о прилете-вылете, с диспетчеров наверняка сходит семь потов. А чего это мы, собственно, собрались в Санкт-Петербург? Надо было выбирать смелее, к примеру, Париж! Если я и мечтала улететь куда-нибудь спонтанно, то, наверное, в Париж. Да, я знаю, это дурацкий киношный штамп – улетать в Париж. Но, согласитесь, Париж куда романтичнее, чем Питер, Хургада, Рим, Амстердам и даже Нью-Йорк. Открыв воображаемую записную книжечку, я делаю в ней пометку – после того как вся эта история с Иваном закончится, я обязательно слетаю в Париж. Точно так же – без вещей, без особых целей и без обратного билета. В одиночестве. Теперь я могу себе этой позволить.
Закрыв воображаемую записную книжку, я кладу ее на воображаемую полку и понимаю, что действие очередной чашки кофе закончилось. В теле начинается неприятная ломота – явный признак недосыпа. Перспективы на сон в ближайшее время у меня безрадостные – в самолетах я не сплю, а кровать и подушка еще не скоро составят мне компанию. Обычно я категорически против энергетиков. Но сейчас от пары банок не отказалась бы…
Кофейный автомат игриво подмигивает мне из своего угла. Иду, родной, иду. Пошарив по карманам, скармливаю блестящему монстру всю мелочь и уже через двадцать секунд получаю обжигающую бурду с названием "двойной эспрессо с молоком". Делаю глоток – недурно! Должна заметить, что кофе из аппарата внизу, за тридцать рублей, ничуть не хуже того, что подают наверху, в VIP-зале, за триста. Разумеется, разница в цене – плата за статус. С другой стороны, вам не кажется, что все это – обычное надувательство? Кажется, сама приставка VIP в нашей стране обозначает не столько разницу в качестве, сколько разницу в цене…
Проглотив кофе почти залпом, захожу в павильон, торгующий прессой, минералкой и шоколадом. Надо тоже запастись парочкой журналов, чтобы убить время до вылета. Та деловая пресса, что предлагается в нашем зале ожидания, мне, кажется, не по зубам.
С обложек глянцевых изданий на меня смотрят идеальные женщины. У них нет возраста, веснушек, прыщей, кариеса, целлюлита, и у всех – очень, очень хорошее настроение. Какой селекционер вывел породу этих сказочно красивых животных? Фотошоп, конечно, наше все, но глянцевые журналы в наши дни больше походят на научно-фантастические.
К черту глянец! Куплю какую-нибудь книгу, Виана или Воннегута, и все дела. Протиснувшись в узкое пространство между стеллажами с периодикой, подхожу к цветным корешкам художественной литературы, и тут где-то внутри меня рождается холодок.
Кажется, в поле моего зрения попало слово "смерть".
Неприятно екает сердце. Я еще раз, осторожно, оглядываюсь и перечитываю заголовок. "Смерть в воздухе". Какие идиоты разрешают печатать статьи с подобными названиями, да еще и на первых полосах газет? Разумеется, это газета "Жизнь". Кто же еще у нас отличается таким редким человеколюбием?
Рука сама по себе тянется к газете. Стоп! Тихо! Никаких газет! Никаких дурных предзнаменований!
Нет никаких знаков в газетных заголовках, в словах дикторов из выпусков новостей или в обрывках фраз, подслушанных в общественном транспорте. Я просто вижу то, что хочу видеть. То есть то, что не хочу, но что относится к происходящему со мной в настоящий момент времени. И разве вообще может взрослый здравомыслящий человек верить в то, что знаки судьбы напечатаны на дешевой газетной бумаге бульварных изданий?
Желание почитать улетучилось. Отойдя от стеллажа с газетами, я подхожу к кассе, взяв по пути с попавшейся под руку полки со сладостями шоколадный батончик. Приветливая продавщица улыбается мне, я автоматически улыбаюсь ей в ответ. Выйдя из магазинчика, я оглядываю многолюдный зал, стараясь вернуть себе былое хорошее настроение. Но неприятный холодок где-то внутри не проходит. Он растет, ширится и превращает мои внутренности в замороженный суповой набор.
Развернувшись, я бросаюсь обратно к лестнице, ведущей в наш сектор. Взлетев на второй этаж, пытаюсь выровнять дыхание. Ерунда, сердце стучит так быстро потому, что я поднималась бегом. Кровь прилила к лицу. Это все от недостатка физических тренировок – один пролет, и я уже задыхаюсь. Спокойно, спокойно. Что за паника?
Едва не проскочив мимо дверей VIP-зала, я вхожу внутрь, делаю глубокий вдох, снимаю куртку и, стараясь выглядеть безразлично-расслабленной, иду к нашему столику.
Пока меня не было, к нашей розовой малышке присоединилась красотка постарше – видимо, мамочка. Обтягивающий джемпер с откровенным вырезом на груди. Приятная меховая курточка, небрежно брошенная на спинку кресла. Точеные коленки, обхваченные блестящими леггинсами. И – да, вы догадались! – ее белые локоны поддерживают розовые заколки. Возможно, она не родила дочку, а просто клонировала саму себя…
Блондинка оживленно о чем-то беседует с Иваном, изредка весело хохоча и кокетливо поводя плечами. Интересно, Сереброва не утомляет круглосуточное женское внимание?
– А я уж решил, ты передумала и сбежала, – говорит он при виде меня.
Обе блондинки поджимают губы, пытаясь понять, кем именно приходится известному артисту девица в грязных кедах и мужской куртке.
– Ты почти прав, – говорю я, усаживаясь рядом.
– Так как насчет автографа? – снова переключает внимание Ивана на себя блондинка.
– А! Точно! Где расписаться?
Девчонка как по команде протягивает Ивану свой розовый блокнот и ручку. Хитрый стратегический ход – она, видимо, с самого начала достала блокнот с далеко идущими планами.
– Как тебя зовут? – интересуется Иван.
– Света… – тихонько произносит блондинка помладше.
– Напишите – для Светы и Аллы, – улыбнувшись, говорит блондинка постарше.
– Хорошо!
Иван, как всегда с удовольствием, принимается размашисто писать.
– Ты точно хочешь лететь? – тихонько спрашиваю я, наклонившись к его уху.
Тот, не поворачиваясь, кивает.
– Ага. Мы же решили!
Он выводит на листке последнюю завитушку. Блондинки, получив обратно блокнот, бурно выражают свою радость. Почему к нам вечно кто-то липнет?
– Слушай… Это… давай что-нибудь выпьем?