- Ой, погоди… - Она отпихивалась, но слабо. - Отцепись, у меня и так ноги подгибаются. Я, что ли, в дыш сначала… Есть дыш?
- Есть, есть. Есть даже хылыт.
- Слушай, - обернулась она уже на пороге ванной, - а я ведь совершенно не в курсе твоей жизни.
- Очень своевременный, оправданный интерес. - Он выпрямился рядом с полузастеленной кроватью и скрестил руки на груди. - Я родился от бедных, но благородных родителей, получил порядочное образование, на землю попросился добровольно, будучи наслышан о трудной, но благородной работе разведчика…
- "Мертвый сезон" не смотрел?
- Обязательно. Все приличные люди начинали в разведке. Это мой третий рейд к вам. Если хочешь узнать мое настоящее имя, наберись терпения. В нем тридцать три слога, и еще сорок пять в титуле.
- Ты аристократ?
- Прямо скажем, не под забором найден. Катя, иди уже в душ, пожалуйста, а? Хочешь, я тебе потру спинку?
- Не надо, я сама потру себе спинку. Но меня мало интересует твое происхождение. Меня волнует, например, был ли ты женат. Вот в этом халате до меня многие гостили?
- Честное слово, ты первая. Я купил его неделю назад в предвидении именно такого случая.
- Честно? Выглядит подержанным.
- Что ты хочешь, свибловский рынок. Теперь его закроют, хоть память будет.
- Ты раздевайся, не стесняйся, - сказала Катька.
- Да? А ты будешь стоять и смотреть?
- Ага. Очень интересно.
- Знаешь что, Катя!
- Ну, у вас же все совсем иначе устроено…
- Я не могу тебе вот так показать. Я должен тебя подготовить.
- Что, настолько страшно?
- Нет, просто очень красиво. Иди, пожалуйста, куда шла.
Под душем Катька пела. Она нарочно мылась долго и шумно - надо было оттягивать счастье еще и еще, а между тем в самом деле было поздно, седьмой час, и у нее впервые мелькнула мысль - плюнуть на все, остаться у него, - но это было вовсе уж безответственно; и вообще надо посмотреть… Как странно, сейчас мы будем изменять мужу. Но какая же это измена? Счастье накатило и не отпускало: счастье - это когда все можно.
Когда она вышла наконец из ванны, завернутая в явно великоватый халат, горячая, влажная, с полотенцем на голове, - он уже лежал под одеялом и читал какую-то фэнтезийную ерунду с когтистой красавицей на обложке. В зубах красавица держала меч, а в когтях - рыцаря в полном прикиде. Рыцарь тоже кого-то держал, но Катька была близорука.
- Читаем, да?
- Да, знаешь, что-то взгрустнулось. Захотел почитать про Родину.
- Взгрустнулось? - Катька села на кровать. - Всякая тварь грустна перед соитием. У нас после, а у вас перед.
- Слушай, - он оторвался от книги. - Может, не надо соития, а? Я тут подумал… ну, все это так серьезно… Мы еще не готовы, ты недостаточно про меня знаешь, мы не проверили свои чувства… По нашим законам, юноша должен совершить три-четыре подвига и только потом взять девушку за, я не знаю, подбородок…
Она смотрела в его хитрые глаза и сияла: это было то, что надо, и с самого начала не надо было ничего другого, и какая несправедливость, что все вышло только сейчас. Катька всю жизнь стеснялась своего тела, да и вообще себя - словно каждый день вынужденно доказывала кому-то собственное право на существование; она привыкла к этому грузу, и несла его без усилий, как улитка домик, но только теперь, когда ноша спала, - стало ясно, какая тяжесть пригнетала ее к земле с первого класса, с первого контакта со средой. Нам так редко и неохотно подбрасывают своих, чтобы мы не понимали, какой ужас - чужие. После одного дня со своим невозможно сидеть с чужими в классе или на работе, входить в метро, полное чужих тел, ложиться в одну постель с непонятным полузнакомым человеком. В своем все устроено, как надо. Нет ничего, что резало бы глаз или заставляло в смущении отворачиваться. Нет ничего, что надо преодолевать. Такая полнота совпадения невыносима, как чистый кислород: после этого все оскорбительно и грязно, и лучше вообще не разлипаться. Кощунственна была сама мысль о том, чтобы перед этим пить - тогда как с прежними своими мужчинами Катька до такой степени стыдилась самой ситуации, что обязательно опрокидывала банку-другую джин-тоника, а то и прибегала к чему покрепче. Здесь пить - значило замутить грязным дыханием тончайшее стекло, захватать пальцами кристалл.
- Нет, погоди. Я должна тебе все объяснить. Ты можешь сделать не так, мы хрупкие существа. Значит, есть три дырки.
- Больше, больше…
- Уши не в счет. Пусти, дурак, ты приехал информацию собирать или зачем? Тебе неинтересно, что ли?
- Нет, почему, очень увлекательно. Продолжайте, профессор.
- Ну вот. Есть три отверстия. Одно, основное, расположено здесь и скрыто от глаз. Некоторые бреют, но мы считаем это неэстетичным.
- Действительно. Такой милый хвост.
- Это у тебя милый хвост. У нас это как бы ежик. Ежик - насекомоядное животное, живет в средней полосе практически повсеместно… Погоди, не трогай зверька. Он испугался и свернулся. Мы имеем также другое отверстие, противоположное, в него тоже можно, но в основном оно не для этого. Бывает типа банальный секс и анальный секс…
- Но это ужасно больно, наверное.
- Ты знаешь, у наших мужчин считается очень оскорбительным, если их кто-нибудь в это отверстие. Но для наших женщин это почему-то знак особенного расположения. Мы посмотрим, может быть, у нас до этого дойдет, но вряд ли. И наконец, есть третий способ, но при нем не поговоришь.
- Ага. Я, кажется, догадываюсь.
- Я в это время не то чтобы очень болтлива, но понимаешь… если иногда приходит важная мысль… просто поделиться…
- Да, да. Я понимаю. Скажите, профессор, а там, внутри… там нет ничего опасного? Ну, в смысле зубы… или бездна… Я слышал, что в вашем фольклоре это место имеет очень негативные коннотации…
- Знаете, Игорь, в нашем фольклоре практически все места… ох… имеют негативные коннотации. Игорь! Игорь, дурак! Какое счастье, что можно вот так трепаться, а? У меня ни с кем не было ничего подобного.
Некоторое время они просто лежали рядом, он гладил ее и терся носом о щеку, было ясно, что будет замечательно, и еще более замечательно, но главное - она была необыкновенно хороша и сама это чувствовала, хотя и не видела в комнате ни одного зеркала; даже в ванной оно было маленькое, ровно для того, чтобы побриться.
- Подожди, но мы не обговорили всего разнообразия способов…
- Ка-а-атька… Ты абсолютное чудо, ты в курсе вообще?
- Знаешь, да. Сейчас почему-то в курсе.
- Ну, а когда у вас считается, что уже можно? Что можно как бы приступать?
- Это по готовности. Но вы, кажется, были готовы еще в лифте?
- Мы готовы, всегда готовы… Я ведь член нашей этой организации, как ее… пыынер… знаешь, да? Мы всегда готовы, это годы тренировок…
- Ну что ты делаешь! Дай я сама.
- Ну, сама так сама… Что ты ржешь?
- Ой, погоди… Ты знаешь это выражение - "И он весь превратился в слух"?
- Да. У нас тоже такое есть.
- Ну вот, а в таких ситуациях надо бы - "И он весь превратился в…"
- Да, - сказал он, - это похоже. Поразительно, как ты умеешь чувствовать другого человека.
Некоторое время им было не до острот. Наглой натяжкой было бы утверждать, что с первого же раза она испытала неземное блаженство; точней - ее неземное блаженство было совершенно иной природы, и всякая там физиология никакой роли уже не играла. Было полное совпадение и блаженная вседозволенность, и милая раскрасневшаяся морда с виноватым и восхищенным выражением, и деликатность, столь умиляющая в мужчине, существе низшем, эгоистическом… Это же существо, наверняка инопланентное, думало не о себе, а о ней, продолжая помнить краем сознания, что она у него ненадолго, что все вообще ненадолго, - ее-то часто посещали такие мысли, и именно в постели: некоторым счастливцам почему-то в это время кажется, что они бессмертны, а она никогда не ощущала себя такой смертной, как во время близости. И сейчас тоже. Но сейчас к этой тоске примешивалось другое чувство, истинное счастье - рядом с ней тоже был необыкновенно смертный человек, и то, что они умрут оба, особенно сближало, позволяя принять и этот закон.
- Ну ладно, - сказал он. - Я чайку принесу.
- Чудесно. А потом?
- А потом я тебе покажу, как это у нас.
- Что, иначе?
- Совсем иначе.
- Ну прости, милый. Я тебя грубо изнасиловала, да?
- Что ты, Кать. Очень познавательно, правда. Но у нас совсем не так. Мы сейчас попробуем, только у нас так устроено, что нужно время восстановиться. У вас, наверное, не так, да?
- Так, так. Но вы же, пыынеры, всегда готовы…
- Всегда готовы только почетные пыынеры. А я обычный.
Он пошел в кухню - она успела заметить, что все-таки ей достался замечательный инопланетянин, высокий, тонкий, при этом без всякой болезненной хилости. Теперь было время рассмотреть комнату: она не видела толком названий его книг, но по обложкам угадывала стандартный набор плюс страшное количество фотоальбомов (главным образом природа; мы, значит, изучаем земную фауну?). Компьютер был титанически навороченный, с серебристым корпусом, идеально плоским монитором не меньше двадцати трех в диагонали, четырьмя колонками по углам жилища - вообще чувствовалось, что все деньги уходят сюда. Прочая обстановка была явно хозяйская; Игорь проговорился однажды, что квартиру снимает, потому что с родителями жить не хочет.
Он вернулся с двумя кружками жасминового чая, потом принес миску мелких желтых шариков.
- Это наша инопланетная еда.
- Ну ты подумай! Альфа Козерога, а жрут кукурузу с сыром.