"Да некогда мне с билетом. В кассах очередь на сутки. У меня отпуск всего ничего, короткий. Берете? Да не подумайте, что задаром. - Он попытался сообразить: если раньше полагалось за ночь в поезде десятку, то сколько же сейчас? - Четвертак плачу".
"Я не могу на себя ответственность брать. Идите к начальнице поезда, проситесь. Во втором вагоне она".
Он быстро пошел ко второму, вспомнив, что да, конечно же, и четверть века тому назад следовало проситься не у лишь бы какой проводницы, но именно у начальницы. В пуховом берете, в туфельках, а не в сапогах, напудренное лицо, начальница оказалась миловидной. Краснощекая толстушка в железнодорожной шинели стояла рядом. Постукивая сапогом о сапог.
"Девушки, милые, возьмите матросика! К матери еду. Отпуск всего ничего. Короткий. Каждый час дорог. Много лет без отпуска служил в чужом прибалтийском краю. Четвертак дам".
Начальница оглядела его с головы до ног. Заулыбалась чему-то.
"Я хороший, - сказал он, - Тихий. До Харькова".
"Ну что, возьмем морячка? - Начальница поглядела на краснощекую.
"Да вроде нормальный чудак".
"Полезайте в тамбур, - сказала начальница. - Как поезд тронется, мы вас на место определим".
"Спасибо, девушки". Он взбежал по ступеням и встал в тамбуре. Стал глядеть в окно, выходящее на другой состав. На заснеженные рельсы. Порядки на железной дороге не изменились. И он не разучился общаться с народом. Получив доказательство, что он не чужой, Индиана приободрился.
"Обои, девоньки, вам не нужны часом? Золото с бронзою. Большие звезды, разводы, молнии. Хотите посмотреть?" - сказал кто-то на платформе. - "Какая ширина?" - "Метр ширина. Лучше не бывает". - "Сколько у тебя их?" - "На две двадцатиметровки точно…" - "Лида, подымись с ним в купе, посмотри…" Краснощекая и щуплый мужичишка в синтетической куртке, мешок в руках, за плечами рюкзак с торчащими из него рулонами, прошли мимо Индианы.
За десять минут до отхода поезда проводницы успели закупить обои, кофточки, несколько мужских рубашек. Поезд тронулся. Появилась краснощекая, сказала: "Давайте ваши деньги". Получив от Индианы двадцать пять рублей, провела его вперед через несколько вагонов. "Самое лучшее место вам даю. Первое. Нижнее. Цените заботу". Ушла, препоручив его проводнице вагона, спокойной и низкорослой.
В купе уже сидели двое, в пальто, и жевали. Припасы на столе у окна. Меж ними бутылка водки. Цветной. Должно быть, зубровка или перцовка. Пахло крепкой едой, водкой и… (он задумался о происхождении запаха) ваксой или жиром для сапог (чтоб не промокали?).
"Добрый вечер!" - сказал Индиана.
Не спеша обернувшись к нему, двое (одна рожа старше и лысая) выдавили "Вечдобры" и углубились вновь в беседу на провинциальном языке, густо пересыпанную некрасивым и ненужным матом. Индиана опустился на лавку, указанную ему проводницей. "Его" лавку. Рядом с рожей помоложе. Сумку он оставил в проходе. Низкорослая проводница попросила его убрать сумку, она мешает ей.
"Извините, - обратился Индиана к соседу, - не могли бы вы привстать на секунду. Я хочу сумку под сиденье определить".
"Успеешь. Дай людям пожрать спокойно, - грубо сказал жлоб с лысиной. - Пожрем, будем укладываться".
Агрессивные какие, подумал Индиана. Может быть, поняли, что я иностранец? Маловероятно. И сапоги я купил себе для поездки бесформенные, и бушлат мой с якорями не обязательно иностранная вещь, Союз окружает множество морей. Выглядел бы я иностранцем, меня бы и проводницы не взяли ни за что, на хуй им проблема с иностранными гражданами. Мужики эти просто грубые, как колючая проволока, вот и все. "О'кэй!" - сказал он и испугался, вспомнив, что это иностранное выражение. Жлобы однако не прореагировали на его восклицание. Не расслышали. Или "о'кэй" успело стать нормальным выражением в Союзе?
Он уселся на боковое место по другую сторону прохода и стал глядеть в окно. Поезд уже высвободился из тесных московских пригородов и шел в снежном темном поле. Это тебе, бля, не Европа, думал Индиана, вздыхая, вон огни какие редкие. Время от времени мелькали полустанок с водокачкой, снежная пустая платформа с двумя фонарями, и опять темнота неба, целинный снег. Какая жизнь может быть в этих снежных равнинах у человека? Работа, тоска, инцест? Почему инцест? Потому что чудовищно скучно. И чем ходить в соседнюю деревню за сексом, легче иметь его с членом своей же семьи… Индиана понял, почему ему в голову забрел инцест. Последний месяц в Париже газеты и телевидение много писали об этой проблеме в связи с публичным судебным процессом юной некрасивой девушки против отца-любовника… О родителях и Харькове Индиана старался не думать. Приеду, буду эмоции разводить. Ему было стыдно за свой побег в аэропорт, за уже разведенные эмоции.
Судя по отдельным фразам, два жлоба возвращались домой в Запорожье, проведя несколько дней в Москве. В Москву они ездили (они употребили слово, бывшее в ходу на Украине и за четверть века до этого) "скупиться", то есть накупить товаров, того, чего в Запорожье не достать. Сейчас они обменивались впечатлениями об атаках на московские магазины: ГУМ и ЦУМ. Лысый, очевидно, упарившись, встал и осторожно расстегнул пальто. Вынул из внутренних карманов бутылки цветной водки. Положил их на сидение. Снял пальто. Разложил пальто на сидении, встав для этого на колени. Закатал водку в пальто. Взгромоздившись на сидение ботинками, поместил сверток осторожно на вторую полку и прикрыл его подушкой.
В одиннадцать жлобы завернули свою пахучую еду в бумагу, рассовали по сумкам бутылки. Забили чемоданами и сумками пространство под "своим" сидением и остаток багажа поместили на третью полку. Корректно не посягнув на "его", Индианы, пустоту под "его" лавкой. Индиана сидел себе безучастно, неудобно оплетя ногами сумку.
"Вы того, - сказал, помявшись, младший жлоб с пегими усами, - вы уж, наверное, спать хотите. Так вы ложитесь, первая полка-то ваша".
"Спасибо", - поблагодарил Индиана односложно. Удивившись проявлению совести у грубого жлоба. Спать он не хотел. Спать он не сможет. Лечь, конечно, следует. Он попытался вспомнить этимологию слова "жлоб". Не вспомнил. В Харькове так называли в свое время "сквэр-пипл", "рэд-нэкс", мужланов, куркулей. Бывшая столица Украины, Харьков, сумела сохранить свои интеллигентские традиции. Харьковчане презирали южные украинские города: Запорожье, Кривой Рог, Днепропетровск. Полудеревенские города, населенные, с точки зрения харьковчан, именно "жлобами", обывателями, "нон-софистикэйтэд" населением. Усатый, сняв сапожищи на молниях, стал стаскивать с себя брюки. Под брюками он был одет во вполне приличные джинсы. В этих джинсах он и полез на свою вторую полку. Джинсы под советскими штанами, отметил Индиана, были несомненным признаком прогресса. В его время жлобы носили под штанами тренировочные трикотажные…
Он занял свою полку последним. В брюках и рубашке, потому что ему было холодно. И от волнения (двадцать лет спустя все-таки!) и от того, что вагон отапливался слабо. Рельсы и колеса постукивали согласно под подушкой. Уткнувшись носом в угол, он стал думать об относительности времени. Он не заснул, но забылся в прошлом, застрял на заводе "Серп и Молот", где работал в литейном цехе. Как бы через большую и солнечную замочную скважину разглядывал он ребят: вот Юрка-боксер вышел из раздевалки, вон Жорка идет. Утро. В шляпах они! Они все носили в цеху старые шляпы с завернутыми по бокам краями. Как ковбои. Пели в цехе:
Была бы шляпа,
Пальто из драпа,
А остальное - трын-трава…
Цыпленок жареный,
Цыпленок вареный,
Цыпленки тоже хочут жить…
Его поймали,
Арестовали,
Велели паспорт предъявить…
Тогда только что прошел по советским экранам фильм… Какой, он забыл. В фильме "Цыпленка" распевали анархисты. Им хотелось быть фашистами, анархистами, кем угодно, но только не советскими рабочими ребятами…
"А ну-ка отойди к свету, я на тебя посмотрю… Музыкант, все мы музыканты… На нервах играем…"
Индиана приподнял голову. В проход из соседнего купе (в так называемых "плацкартных" вагонах советских поездов купе не отделены от коридора дверьми) вышли несколько молодых парней.
"А хуй тебя знает, может, и ты! Ты где же сидел-то?"
"Я ж уже говорил. Если из зала глядеть, то справа, во втором ряду. Над самым крайним на сцене усилителем. Черный ящик помнишь?"
"Чего шумите, ребятки?" - вмешался свежий голос.
"Вот парень утверждает, что играет для Вилли Токарева. Что музыкант. Работает с ансамблем Кроля. А я был в Лужниках и его на сцене не видел…"
"Ну-ка дай мне на тебя взглянуть, музыкант, я тоже на концерте был… Поверни физию-то к свету… Он это, ребята, я узнаю! Он! Не врет парень! От тебя слева еще тощий такой блондинчик, стоял, совсем мальчишка…"
"Ну да, Юрка… Кларнетист".
"Сколько же тебе платят-то, парень? А почему ты в плацкарте едешь?" - "Они тебе что, в мягком не могут заплатить?" - "А какой он, Токарев, сам-то будет?" - "Да чего, хороший мужик…" - "Евреи…" - "Ха-ха…" - "Я ему не поверил: музыкант, говорю, хуев, мы все музыканты. На нервах… Извини". - "Соленов, сам Соленов его из Америки вызвал…" - "Ну Токарев…" - "Я слышал, что Токарева в Нью-Йорке черные застрелили в ресторане…"
Индиане захотелось встать, выйти к ним. "Ребята, а меня помните?.. Я с Викторией Федоровой выходил. Речь произносил…" Он удержал себя от искушения. И натянул одеяло до самого носа. Еще узнают вдруг. Водку придется пить.