Актриса принесла все имеющиеся сосуды. Грек разливал виски. Женщины (Индиана встал, чтобы помочь), сдвинули к столу тяжелые кресла и стулья. Все выпили. Грек тотчас наполнил стаканы опять.
"А вы кто? - спросила пролетарского вида блондинка. Ее усадили в кресло рядом с Индианой. - Вы очень известный?"
"Он известный, но не у нас, а за границей", - сказал Пахан.
"Да я и тебя-то не знаю, - сказала блондинка. - Викторию вот все знают. Мой муж не поверит мне…"
"Я - еврей! - Пахан расхохотался. - Слышала о таких?"
"Чего ты болтаешь, ты - полукровка, - актриса вложила кипятильник в чайник. - Даже по еврейскому закону ты русский".
"Ага, - сказала блондинка, - то-то я смотрю на вас и что-то в вас не то".
"Давайте все поцелуемся", - предложила шатенка с шиньеном. И посмотрела при этом на Индиану.
"Если тебе хочется отдаться французскому писателю, так и скажи, а не придумывай игры в бутылочку, - загоготал Пахан. - Подойди к нему и поцелуй".
"А что, - шатенка встала, - подойду и поцелую".
И обойдя стол, шлепнулась тяжелая к нему на колени. Присосалась к губам Индианы.
Он увидел близко серые размытые глаза девушки. Чувствуя себя неловко, высвободился от мягкого и мокрого поцелуя. Судя по сильному запаху алкоголя, стаканчик виски был не первым и не единственным стаканчиком, выпитым шатенкой с шиньеном за этот вечер. "А вы правда французский писатель. Вы так хорошо говорите по-русски…"
"Но я русский. Уехал отсюда двадцать лет назад".
"И совсем не забыли наш язык", - сказала она, глядя ему близко в глаза. Имея в виду нечто совсем иное. Не язык, но другое менее безопасное средство коммуникаций. Осязание, вот что она имела в виду. Кожей пальцев, языком и другими, более утонченными орудиями чувств.
"Совсем не забыл", - сказал он, чувствуя, что краснеет. Он не думал, что умеет это делать. Что способен.
"Вогнали писателя в краску, - заметила актриса. - Вот уж никогда не подумала бы, что тебя можно заставить покраснеть".
"Отвык я от советских женщин, - оправдался Индиана. - У вас все такие агрессивные?"
"Но баба-то твоя русская… - поднял лицо Пахан. Он облупливал мандарин. - Он живет в Париже с русской женщиной", - пояснил он присутствующим.
"Красивая?.. - ревниво спросила шатенка. - Не побоялись оставить ее наедине с французскими мужчинами?" - Провезя по коленям Индианы задом, шатенка встала с его колен.
"…Красивая", - пробормотал Индиана.
"Шальная, говорят, и что называется "нехорошая"", - бестактно добавил Пахан и вернулся к своему мандарину.
С большим содержанием алкоголя в крови Индиана был менее защищен от сантиментов. Он попытался представить, что делает сейчас его женщина и мгновенно покрылся холодным потом. И разгневался на себя. Почему он позволил себе сделаться зависимым от нее? Крепкие узы связей выросли между ними за годы. Столько пота, секса, спермы, ласки, стонов… Вот и создались невидимые узы. Воображение сфокусировавшись, поймало в объектив московскую квартиру на окраине. Повсюду пустые бутылки, голая, с пушком между ног, с далеко отставленной сигареткой, идет она, качаясь к матрасу в углу… где ждет ее мужик. Приехала на родину женщина. После долгого отсутствия явилась повидать близких…
"Нет, вы должны написать: Аркадию, от Вики, с любовью. Он сойдет с ума. С ума сойдет!"
Сигаретка в губах, Виктория стоя подписывала для мужа пролетарской блондинки календарик. Грек с улыбкой наблюдал за сценой. Так папаша оглядывает, довольный, веселых своих, сытых, играющих детей.
"Давай и ты подпиши, Индиана. И я подпишу", - проговорил Пахан. Вновь, кажется, отяжелевший от алкоголя. Он потер голову рукой. Крепко. Может быть: чтобы отрезветь.
"Тебя мне не надо, такого. Некрасивого и старого. Да и кто ты такой?" - злая, блондинка налила себе полный стакан виски.
"Тебе что, шлея попала под хвост, Людка?" - старшая встала и забрала у блондинки стакан.
"Ты что, Людка, не видела серию "Семь последних Дней" по телеку? Ты что, "Дзержинку-32" не читала?" - строго сказала та что с шиньеном.
"Не читала и не видела. Из-за того, что он богатый, что у него есть деньги, - блондинка обернулась к актрисе, та, насмешливая, отошла к окну и стала там, подбоченясь, - он вас содержит, Виктория, вот! Вы и живете с ним, со стариком!"
"Во-первых, мне самой, милка, сорок уже некоторое время как стукнуло. И я не живу со стариком, - Виктория улыбнулась, - денег мне своих хватает. Но ты мне подала идею. Может, мне стоит жить с ним. Он хороший, Кактус…"
"Вот говнюшка какая, - Соленов зло улыбнулся. - Надо же… Пришла к нам, незванная, и еще хуйню всякую не стесняется лить. Тебя мама не учила, что, если ты пришла в гости, то негоже хозяевам в углы гадить?"
"Действительно, перестань, Людка, как тебе не стыдно!" - прикрикнула старшая в форме.
"Чего перестань! Я не хуже его. Но у него деньги есть, а я в отеле вынуждена грязные простыни за грязными армянами убирать".
Индиана подумал, что следует помочь Кактусу. "Слушай, девушка, - и так как они были рядом, сурово посмотрел на Людку. - Что ты перед нами тут демагогию разводишь! Хочешь иметь деньги, двигай свою задницу, делай для этого что-нибудь! Он, - Индиана указал на Соленова, - всю жизнь его вкалывает как тяжеловоз. Книгу написать, подруга, - это физическая поганая работа. А он их тридцать или больше сделал. У него работоспособность и талант есть. Ты что-нибудь кроме перестилания простыней умеешь делать?"
"Умеет, - Соленов встал и похлопал себя меж ног, - умеет двигать вот этим местом. И то я догадываюсь, бездарно!"
Все засмеялись.
"Да, умею, - вскрикнула блондинка, рассерженная. - Идем в спальню, я тебе покажу, что я умею. Не обрадуешься". - Она вскочила.
"Пролетарская рвань, вот ты кто! Завистливая пролетарская рвань! - Соленов встал. - В спальню я готов, пошли!"
"Ну это уж вы, пожалуйста, не в моей спальне будете делать", - актриса взяла Пахана за торс и опустила в кресло.
"Товарищи русские! Не ссорьтесь… Кушайте фрукты", - грек широко развернул ладонь, показывая, мол, вот они, фрукты.
"Лапочка, Панайотис!" Та что с шиньеном подошла к греку сзади и стала массировать ему шею.
"Суки вы все! Суки! - закричала блондинка и вдруг заплакала. - А я еще мужу своему хотела звонить, мол, с Викторией Федоровой сижу…"
"Хуй-то он сейчас дома, твой муж. Наверняка где-то бабу натягивает…" - пробурчал Пахан, прикрыв глаза.
"Мерзкий старик… - всхлипнула Людка. - И вы все мерзкие! Я всех вас ненавижу. Богатых!"
"Успокойтесь, - Индиана налил в свой стакан виски и пододвинул блондинке. - Выпейте…"
"И ты тоже сука! Такая же, как эти. Они! Только помоложе. Все вы богатые суки!" Ноги блондинки в черных чулках сжимались и разжимались. Полные, недлинные ноги девушки непородистого происхождения. Впрочем, Индиане приходилось встречать коротконогих баронесс и графинь столь же часто, как и коротконогих работниц швейных фабрик.
"Что ногами-то сучишь? Оргазм получаешь, понося богатых?" - загоготал Пахан.
В дверь постучали. Актриса открыла.
"Извините меня, пожалуйста, Виктория… Мои девочки не у вас случайно? Ах вот вы где все! Девочки, ну что же вы, этаж на кого оставили? Ну нельзя же так…"
Седая женщина в форме прошла вслед за актрисой к столу. Девушка с шиньеном подняла и увела всхлипывающую Людку. Двое в формах, много раз извинившись, ушли вслед за ними.
"Ну какая завистливая пролетарская стерва, а? Ведь мы как нормальные люди с ней, незаносчиво, как с равной общались. Блядь, да ни в одной другой стране мира не станут их звезды с простыми блядями какими-то разговоры заполночь разводить, виски с ними пить, да еще их истерики успокаивать. Правда, Индиана?"
"Маловероятно".
В дверь осторожно постучали. Вошла та, что с шиньеном. "Ох, извините, я забыла косынку".
Индиана встал. "Я пошел спать. Спасибо за вечер".
"Выеби кареглазую, - посоветовал Соленов, пожимая ему руку. - Смотри какая задница. - (Девушка с шиньеном стала на колени, заглядывая за диван). - Ласковая особа".
В коридоре кареглазая сжала ему руку. "Если чего нужно, мы всю ночь дежурим".
Девушка с шиньеном наверняка была ласковая и пылкая, но мадам Хайд неумолимо гипнотизировала его из глуби ледяных улиц. Он пожелал девушке спокойной ночи.
Ее мать
Окраина, где жила ее мать, была сравнительно молодой окраиной и потому изобиловала недостроенными зданиями. Заборами. Рвами и канавами. Вольно гулял по окраине холодный ветер со снежной крупой. Он видел ее мать на десятке фотографий и говорил с ней по телефону. Высокая как дочь, мать с костистым лицом, скуластая. В свитере и юбке. Потому сюрприза не было.
Сюрприз, но другого рода ожидал его в прихожей. Снимая бушлат, он увидел ЕЕ пальто, распяленное на плечиках. В этом пальто он посадил ее рано утром в такси на парижской улочке. Два месяца тому назад. Он оглядел пальто, но ничего не сказал.
"Вам не холодно?" - спросила мать.
"Меня все об этом спрашивают. Обещали достать старую шубу".
"Она позвонила вчера, - сказала мать. - Проходите".
"Нормальная?"
Из прихожей они прошли в единственную комнату. "Нет… - мать вздохнула. - Больная".
"Что ж, хорошо хотя бы жива. Не сказала, где она?"
"Отказалась сказать. "Я хочу тебе сообщить, ма… что я жива. Чтоб ты не дергалась".
"Вы сообщили ей, что я в Москве?"
"Да".
"И что?"
"Выругалась… А потом заплакала. И положила трубку".
"Если мне удастся встретиться с ней, я ее вытащу. В конце концов я занимаюсь этим бизнесом уже семь лет…"