Я сидел под обаянием жизни без цели, я сидел в ожидании, и я не ждал ничего. Суть учения находится в самом учении, так же, как и смысл жизни – в жизни (живи как живется), вода реки – в реке, а сердце человека – в человеке. Смысл жизни в том, на что она потрачена. А дело, которому человек служит, слишком недолговечно. Этот запутанный клубок скользящих и ускользающих смыслов. Обнять в отвлечённых понятиях весь мир. Всё казалось абстрактным, мир давил своей бессмысленностью.
Что, если правда в наши дни (и с каждым днём все больше) жизнь – самодостаточное действо. Это жизнь, и мы её живем. Эмерсон говорит: "Жизнь – это мысли, приходящие в течение дня". "Не стоит жить, не размышляя" – говорит Сократ. Можно взять как хороший эпиграф.
Ведь должен быть смысл в жизни, который важнее самой жизни? Или жить, как трава – от лета до зимы?
Смысл один – гадостей не делай. И никому не давай. И другого смысла не надо.
Всё было грустно и звучало, как колыбельная песнь матери, не имеющей надежд на счастье своего сына. Похоже было на знак надежды перед концом света, на какое-то желание, ещё не ведающее, что оно напрасно, на счастье, родившееся, чтобы сразу умереть.
Вялое бормотание: суть жизни в том… "сие есть необъяснимо". Достаточно десяти секунд, чтобы всё уразуметь. Самое главное на свете это дух – звенящая свобода. Всё есть тёплое дыхание, живое. – Так же и со всем остальным, а всё вообще свято, как я уже давно говорил – давно, задолго до того, как появилось "я", чтобы сказать это, – слова по этому поводу, ну и хрен с ними. В жизни нет другого смысла, кроме того, какой человек сам придаёт ей. А это как раз то, что я делаю, видишь? – просекаешь? понимаешь?" Быть может, единственный смысл жизни – наделать как можно больше дел, чтобы тебя помнили и сволочи. Всё есть и не есть. "Трям…" – вот самое лучшее объяснение сути бытия. Вот это – точно. Проще – некуда… Вуаля, такова се ля ва. Добавить больше нечего, да и не нужно. Мдэс… Стоило ли, право, делать умное лицо и произносить "кгхм"… Вот так всё должно быть. Чудесно…
Грустно и радостно трогала мысль о весне. И жить ещё хотелось – жить, ждать весны, жить, покоряясь судьбе, и делать какое угодно дело… Вам это ново, потому что вы никогда не думали об этом. Не все вмещают слово сие: но кому дано. Кто может вместить, да вместит, кто хочет, тот поймёт смысл этих тайных слов и не ощутит вкус смерти. Это можно понимать или не понимать. Объяснять тут нечего. В ответ ему все люди насмешливо улыбнулись, хотя не все они были идиотами. И когда они скажут – мы ничего не видим, ты в ответ промолчи: вам и не должно. Овцу принесут в жертву, спасутся только избранные блохи.
Всё в жизни казалось мне преступлением. Я думал, что семейные обязанности наполнят мою жизнь и помирят меня с ней. (Внешняя сторона жизни не давалась ему, его предприятия не шли).
А оставшись один, читал Евангелие, искал утешение, но не находил, вспоминал книги про неудачников, разнесчастных горемык, повсюду лишних. Но читая их и перечитывая, он стал наслаждаться именно этим болезненным ощущением, словно ему нашёптывали – забыться, обессилеть, расточить что-то драгоценное, затосковать по тому, чего никогда не бывает. Того, кто прячет проигравшие глаза.
Бывают ужасные моменты, когда театр жизни затуманивается, зрители исчезают, наши роли сыграны, и мы стоим, одинокие, в сумерках, ещё одетые в наши театральные костюмы, оглядываемся и спрашиваем себя: что ты, и где ты теперь…
Я даже не умею жить. Об себе я так понимаю, что я преждевременно износившийся, пропащий, так себе человек и больше ничего. Жизнь свою в корову превратил, то есть изуродовал. Сбитая с винтов, она текла у него, как течёт хроническая болезнь. Жил неважно, стараясь устроиться как можно уединённее и скучнее. Несчастный, раненый жизнью человек. Жизнь надо устроить проще, тогда она будет милосерднее к людям… Жизнь должна быть любима.
От всех обиду терплю и ни от кого доброго слова не слышу. Я – пёс бездомный, короткохвостый, а народ состоит из цепных собак, на хвосте каждого репья много: жёны, дети, гармошки, калошки. И каждая собачка обожает свою конуру. Не укуси, сделай милость. Вы удивитесь, узнав, что они поступают так лишь из-за своей несколько странной позиции по отношению к своим недругам. Я сейчас поясню.
Нет, скажи ты мне… почему я не могу быть покоен? Почему люди живут и ничего себе, занимаются своим делом, имеют жён, детей и всё прочее?.. И всегда у них есть охота делать то, другое, некоторые дела. А я – не могу. Тошно. Почему мне тошно? Э-э-эх, эхма! А потому что потому. Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай – вот и всё. Отзвонил – и с колокольни долой! Соблюдай осторожность, эти скандалы не для нас; будь человеком независимым, ни туда, ни сюда. Это шум для дураков, а твоё дело умное: поел, попил, полюбил да помер. На остальное – плюй с горы. Все так: родятся, поживут и умирают. "Всякая натуральная вещь дотоль растёт, пока в своё обыкновенное совершенство не придёт; а достигши своей зрелости, убывает". Детей родить да убить себе подобного. Устать ходить, ткнуться носом в землю. Монетку в копилку, цветок на могилку. Запомни: наша с тобой песенка спета, ничем не отличаемся мы от других, которые кашляли у себя в квартирах.
Ну, а как быть относительно несчастий с людьми, которых вы любите? И всё та же ржавчина недоумения и яд дум разъедали его, рождённого к его несчастью ещё и с чутким сердцем. "Я всё-таки не понимаю, – ты красивая, прелестная, добрая. Таких, как ты, я больше не знаю. Но почему ты несчастлива? Всегда у тебя грустные глаза". – "Сердце, должно быть, несчастливое. Я об этом сама думаю всё время. Должно быть, когда у человека есть всё, – тогда он по-настоящему и несчастлив… Человеку для счастья нужно столько же счастья, сколько и несчастья".
Не хуже всякого маленького человека знает он, как можно взять жизнь с лёгкой стороны и как мягка постель, в которой он мог бы растянуться, если бы стал обходиться с собой и со своими ближними прилично и на обычный лад; ведь все людские порядки устроены так, чтобы постоянно рассеивать мысли и не ощущать жизни.
– Ну и что вы хотели показать мне здесь? Надеюсь, не что-то непристойное? Если вы пришли взаимодействовать со мной, взаимодействуйте. Когда люди имеют мнения, они обмениваются ими; когда люди не имеют мнений, они обмениваются отсутствием мнений. Кроме того, меняются обстоятельства – меняются мнения. Людей можно классифицировать по самым причудливым критериям. Один идёт к ближнему, потому что ищет себя, а другой – потому что хотел бы потерять себя. А тут человек без толку пропадает, ведь угрязает, как в трясине, символом чего является тающая, угасающая свеча в тёмной келье. Свеча горит, и когда с нею покончено, воск ложится хладными художественными кучами – вот, пожалуй, и все что знаю я. Наблюдать как распадается человеческая душа, как будто присутствуешь при конце света, ведь душа – это, неким образом, всё сущее. Как может человек знать себя? Он есть существо тёмное и сокровенное. Ты… пожалей меня! Несладко живу… волчья жизнь – мало радует. Если соль теряет вкус, чем тогда солить? – Всё, что нельзя изменить необходимо перетерпеть. Христос терпел и нам велел… На одну чашу кладут его радости, на другую – печали, он умирает, когда печали перевесят… Но ничто, ничто не радует. И это очень тащит руль.
Явление своей воли приводит людей к разным достижениям. Кто приучил себя думать о мусорной яме, наверно найдёт её. Прекрасен закон, что мысль ведёт человека. Прекрасная мысль не допустит до тьмы. Нельзя оправдываться отчаянием, ведь этот мрачный признак зарождается от собственного слабоволия. Вселившийся призрак в духе, действительно, повреждает его здоровье. Призрак не имеет общего с действительностью. Если люди проследят истинные причины отчаяния, то можно поразиться их ничтожности.
Погудим не на трубе, на самих себе, на самих себя смотря, даже несмотря на малоприятный вид кляуз и обид, в середине сентября прогудим зазря. Опять эта проклятая раздвоенность – делаешь одно, думаешь о другом. Вот ты говоришь – читаю книгу и вдруг бросаю её и без движения лежу подряд несколько часов…
"Да, не дури!" – отрывал он коротенькие мысли от быстро вертевшегося клубка. Чёрт возьми, – растерянно и нерешительно пробормотал он. "Но что же делать теперь? – спросил он себя. "Так вот как" – снова проговорил он мрачно. Прошёлся несколько раз по комнате, и, когда сел на прежнее место – лицо у него было чужое, суровое и несколько надменное. С этим надо покончить, так или иначе… И продолжительное озлобление делает их отчаяние… Немного злой и насмешливый, с несколько издевательской интонацией, горько усмехнувшись: смеясь над людьми, кого ты радуешь? Истерический дребезжащий смех, рвущий нервы человека, не нуждающегося в сочувствии.
Сердито раздевался и кидал одежду, вздыхал осатанело. Сердито взглянул на часы и довольно свирепо сплюнул, с ядовитым весельем. И ты пытаешься желток взбивать рассерженною ложкой. Он побелел, он изнемог. И, всё-таки, ещё немножко. Не достаточно быть счастливым самому, нужно, чтоб другие не были. – Не нервничайте, больной. По-моему, ты должен быть добрей. Все мы в сущности своей добры.
Ему не хватает органического чутья. Он от него отворачивается, он его боится, он делает свою жизнь все более и более остервенелой. Он рвется к смерти резкими рывками той самой материи, которой ему всё мало… Самый хитрый, самый жестокий тот, кто выигрывает в эту игру; в конечном счёте получает на руки только большее оружие, чтобы больше убивать других, себя.