Измученный жуткой неопределённостью дня, я заснул одетый на постели.
Дерево отдает свой аромат ветру. Бабочка, залетевшая в комнату, где ей не выжить. Персиковая косточка, брошенная в снег, где ничего не вырастет из неё. Слова на ветер. Всему – своё место. Сизиф, который под вечер груз смысла – камень своей надежды – закатывает на своих плечах на жизнь в сон (там день не клонится к вечеру – взбирается!), чтобы ранним утром начать всё сначала. Вроде как река стекает вхолостую, а могла бы вертеть турбины. И есть только одно: усталость землекопа на склоне дней, когда заходит багровое солнце. Пойду и я за ним, и вот и всё, и больше ничего не надо ни спрашивать, ни говорить… Солнце на той стороне земли, засни снова, солнце на той стороне земли… Так обнимает усталость. По правде сказать, смысла в этом не больше, чем в мыльном пузыре и, значит, так же не нужно и ни к чему, как твердый знак в азбуке глухонемых. Так, некоторые люди умеют шевелить ушами, хотя никакого практического эффекта это умение человеку не дает, а для животных – это один из факторов, способствующих лучшему восприятию звуков, что важно в борьбе за существование. Как в сказках: старший сын получил в наследство богатство, средний, скажем, осла, а младший кота или крысу – какое-то совершенно ненужное, на первый взгляд, существо.
Ведь всё это – как рыбке зонтик. Так же, как заслониться руками и крикнуть это пуле: вы ещё слышите своё смешное "не надо", а пуля – уже прожгла, уже вы корчитесь на полу. И все его однообразные "не надо" разбивались о ее не менее однообразные "надо". Слово "смысл" во всех его смыслах – это не так просто. Как мало смысла в искренних словах и чувства распростёртые смешны. Любое начинание, боюсь, оценивается по его результатам. Не раскрытые видом гребешки душистые ломтики смысла, лезвие мысли. И зараза бессмысленности перекидывается, обжигая мозг и ставя мат. А теперь все кончилось, и он не знает и никогда не узнает. "Ни-ко-гда", – мысленно, по слогам, произносит он, чтобы убедиться, что такое слово существует и имеет смысл.
Тебе никогда не казалось, что ты вот-вот проснёшься, и всё начнётся с начала? Чувство это было похоже на воспоминание, но воспоминание чего? Казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было. Вот и сейчас – подошла к окну, на улице тысячи, тысячи огней, ездят машины, ходят люди. И мне кажется, что всё это уже бывшее, всё умерло, эти люди – мёртвые, будто я вижу то, что кончилось, а того, что происходит сейчас, когда стою и гляжу, – не вижу, но знаю, что всё кончилось.
Потянулся ряд вялых, безобразных дней, один за другим утопающих в серой, зияющей бездне времени. Дни проходили за днями, один как другой, без всяких перемен. Обширная серия восходов и заходов. Дни чередовались днями с тем удручающим однообразием, которым так богата наша жизнь и так похожа на капель весною – кап, кап, кап… Настаёт завтра – всё то же, настаёт другое завтра – всё то же, утомительное повторение "Всегда Одно и То Же". Действительно, нет ничего более ужасающего, чем назойливые обои, рисунок которых привлекает к себе внимание. Об этом могут поведать бредовые сны нашего детства.
Так все быстрее по черному диску (пластинки) чувствуя над собой иглу и переводишь дух между сменой иглы или диска. Покачиваешь качелью головы: опять эта шарманка.
Неудовлетворенная, холодная, ненормальная, пережившая сотню абортов, нимфоманка, лесбиянка – я была всем, и даже подпольной матерью. Предлагали вылечить меня от фригидности, утолить мои вампирские аппетиты, в грязных выражениях обещали мне откровения, но все это во имя истины, красоты, добра, здоровья и даже поэзии, недостойно попранных мною. Понимаю, скучно оставлять надписи на стенах в туалетах, и не осуждаю сексуальных маньяков, присылавших мне свои измышления.
Ненавижу целый день дома сидеть и ждать, когда позвонит кто-нибудь. Когда одна остаюсь, такое ощущение, что тело как бы гниёт по чуть-чуть. Всё сгниет, разложится, и в конце останется только мутная зеленая лужа и в землю впитается. Останется одна одежда. Такое ощущение у меня, когда целый день сижу одна. Я мастурбирую по пять раз на дню, чтоб подкормить гниль внутри меня. Вы проиграли, я – просто мягкая гусиная лапка, и только под вашей стимуляцией я могу бредить. Я мертва внутри, но мы устроим маскарад. Малыш, всё ужасно просто… Ну а те, все те, кто был со мной хоть раз, хотят меня ещё. Просто в конце начинаешь думать о начале. Я всегда буду помнить это, потому что всё было очень просто.
– О, вовсе нет! Я работаю на дому. Я забираю планшеты для заполнения… Да, это называется планшетами, это листы с рисунками… Я приношу их к себе и здесь я спокойно работаю, в своем темпе, я подогреваю себе что-нибудь, когда проголодаюсь, я прерываюсь, когда заболят глаза, я разговариваю с моими кошками, я вывожу Саша делать его делишки… Я сама себе хозяйка, вот… Ну и вообще, видите ли, каждое утро в одно и то же время являться в контору, будильник, метро, нет, спасибо, это слишком просто, я бы не смогла. Я с этим уже сталкивалась, знаете ли. Я не выдержала. Однажды у меня было то, что называют хорошим местом. Только вот я задыхалась, я сходила с ума. Свобода для меня самое главное. Я ничего с этим не могу поделать, просто такой уж я уродилась. Если меня запирают, я умираю. А потом я не переносила коллег, начальство, повседневную рутину, сборища для того, чтобы сбрызнуть чье-то продвижение, уход на пенсию, день рождения этого, рождение ребенка того, новую машину другого… Нет, нет, я больше не могла! Простите меня: они слишком занудны… Вам кажется, что у меня слишком большие претензии, правда?
Все одинаковые, хоть плачь, и всё такое серое – зима, лето, не важно. Почему все так похоже? Если это люди, то почему они всегда серые? Почему разговаривают одними словами? Почему они слушают одну музыку и кто её пишет такую, одинаковую до тошноты? Почему только в зеркале можно увидеть цвет собственных глаз? Мне это непонятно, как ребёнку. Зачем они врут друг другу, зачем? Все люди лгут, но это не страшно, ведь всё равно никто друг друга не слушает… Одиночество – лучший друг. Тишина – лучший собеседник. Я настолько не люблю расстраивать людей, что предпочитаю вообще с ними не связываться. Нет, я не душевно больной человек… Скорее душевно пустой… Никому другому я бы не сказала этого, – примут за жалобу, подумают, что недовольна жизнью. Я ощущаю себя живым существом, которое много плачет, существом, которое даже обязано плакать, потому что вроде бы счастье нужно выстрадать, трудолюбием и терпением… Если всё будет, как было, едва ли я стану сюда приходить.
И все вокруг стало серым, унылым и плачевным, все уже было, и было много раз, и еще много раз будет, и не предвидится никакого спасения от этой серой унылой плачевной скуки.
Стечение взглядов в кем-то прожитом дне. Увядающий у окна ландыш. Должно быть, мне совсем плохо. Иногда лягу – и плачу, – жалко жизни, зачем прошла; как грустно и ненужно прожита, как коротка и бестолкова… И рыдала безумно, в отчаянной, нестерпимой муке, как могут только рыдать люди над потерянной жизнью, над чем-то большим, потерянным навсегда. Не нужно. Скажите только… – Она запнулась, подбирая слова. – Может быть, вы знаете, как поступить… когда… Когда что?
И потом – признайтесь! – у вас конечно же часто бывает эдакое неуловимое настроение, даже не "неуловимое" – а… "несказанное"… да нет, не "несказанное"… ну да ччёрт с ним; одним словом – признайтесь, вы часто заявляете, что у вас… гм… настроение, не находящее, так сказать, выражения словесного… В состоянии не то грустной неопределенности, не то неопределенной грусти.
– Да. В последнее время уже все не так. Временами на меня находит такое чувство, будто все, что я делала до сих пор, было неправильно, и мне страшно. Будто кругом – ночь, мне снится яркий сон, я вдруг просыпаюсь и какое-то время никак не могу понять, где же настоящая реальность. – Знаете, что? – Что? – Я совсем пустая. – Да ну? – Точно. Она прижимается затылком к косяку окна, и он видит, что она, прикусив губу, удерживает слезы. Она закрыла глаза, и потекли слезы. Они лились и лились по ее щекам. Ее тело тихо задрожало. Он обнял ее и бережно прижал к себе. Но слезы течь не переставали. – Ну честно, совсем ничегошеньки, – уже позже сипло сказала она. – Чистая пустота. – Понимаю. – Что, правда? – Я в этом немного разбираюсь. – Что же мне делать? – Крепко уснуть. Проснешься – и, считай, все пройдет.
Сон накрывает ее огромной мягкой волной, и слезы унимаются сами. За окном все светлее. Жизнерадостный лучик пробирается в щель жалюзи. Старое время сдается, отступая туда, откуда не возвращаются. Многие люди по привычке еще говорят вчерашними словами. Но смысл этих слов меняется в лучах нового солнца, требуя новых определений. И пусть эти новые слова проживут лишь до вечера, – без них нам не сдвинуться во времени и не сделать ни шагу вперед.
Вечер, смотрю немые фильмы в окнах противоположного дома – окна окна и в каждом хочется пожить. Отчего полукруглые окна с освещёнными шторами всегда выглядят так, словно за ними живут счастливые люди, мирно, уютно? …чтобы разделить одну и ту же мечту, с которой вывели пятна скуки, но жизнь чересчур коротка, а фильмы слишком длинны.