Болезнь присуща человеку внутренне. Человек не может не болеть по самой своей природе. Мир, окружающий человека, полон опасностей для его здоровья, агрессивен по отношению к человеку, враждебен ему и единственная возможность выжить в нем – это создать искусственную защиту. Болезнь возникает в результате нарушения человеком каких-либо природных законов. Гармонизация жизни с законами природы имеет следствием здоровье человека. В это время ребенок симбиотичен с природой, он с ней – одно целое. Не женщина, а вся природа беременна этим ребенком. Женщина лишь инструмент, посредник. И мы не имеем права диктовать свои условия. Мы можем быть лишь хорошими посредниками. Рождение – это акт своеобразного "отвержения", потери симбиоза. И это само по себе травма. Но природа дает человеку интеллект, чтобы прийти к гармонии в отношениях, и разум, чтобы снова прийти к утраченному симбиозу.
Гений не есть нечто субъективноличностное, противостоящее миру как чему-то объективно-безличностному. Сила и мощь гения есть сила и мощь самого мира. Так, Кант считал гениальностью прирожденные задатки души, через которые природа дает правило искусству. Гегель же признак гениального воодушевления видел в стремлении стать всецело наполненным вещью, всецело быть наличным в вещах. Способность к гениальному видению мира как раз и есть способность воображения форм, являющихся сферами тождества идеально-субъективного и реально-объективного аспектов бытия. Таковые формы, по сути дела, есть реальная идеальность или идеальная реальность.
Некоторые одарённые люди просто живут, откровенно развлекаясь и издеваясь над окружающими, и при этом без видимых усилий создают бессмертные произведения. Другие таланты затрачивают всю жизнь на решение своих самых примитивных проблем и умирают, не разобравшись ни в одной. Иногда стремление человека к определённому занятию разумным способом объяснить нельзя. Тогда предполагается, что гениальность близка к помешательству.
Никто не согласится добровольно ограничить свой выбор и не станет стремиться к тому, чтобы выбора вовсе не было, принимая во внимание, что ничто из того, что глубоко трогает нас, не является желанным. Мы, конечно, можем придумывать для себя разные мучения; в основном это поза и видимость; настоящие же муки – это такие, которые возникают в нас помимо нашей воли. Имеют значение лишь те из них, которые неизбежны и зависят от наших недугов и наших испытаний, словом, от нашей несостоятельности.
Глава 16. Однообразие дней
Я проснулся в пять утра, незадолго до рассвета, и энергично привёл себя в порядок, завершив туалет ледяным душем; у меня возникло необъяснимое – а, впрочем, как выяснилось, обманчивое – ощущение, что впереди решающий день.
Сидел, словно бы совсем сирота в этой жизни. Такой богатый и такой унылый. И начался пьяный рассвет, и выкатился оранжевый бубен солнца. В раме окна качнётся человек. Упорно и вопросительно. Глядит уныло в пыльное окно, видит, как умирает закат. Ничем не заменишь того пронзительного чувства грусти, которое возникает в этот час. Наступает то странное оцепенение… охватывающее его… пытаясь стряхнуть, он смотрел в окно и старался отогнать мрачные мысли.
Послушать, так во всём своя логика, а отойди в сторону, глянь на всё беспристрастно – сумасшедший дом… О чём еще думать? Если всё равно ничего нельзя сделать, незачем доводить себя до безумия. Это было трогательно, героично, смешно… и бесполезно. К чему пытаться что-то строить, если вскоре всё неминуемо рухнет?
У него уже почти ничего не осталось. Он жил, и этого было достаточно. Он видел, как он сам и его жизнь, как весь мир ведом, упорядочен и осмыслен. Находил, что всё, в сущности, очень просто и можно жить легко, уютно. Наконец, он опамятовался и оторвал взгляд от окна, но долго ещё не покидало его ощущение бессмысленности…
И тоска очищает. Отдыхай, душа. Внутренний плевок попадает в тебя же, а внешний вызовет бурный коллективный ответ – блевотину судьбы. Выполняя назначенную судьбой работу… – Чтобы я кошкой интересовался?! Да я душе своей не рад. И подумал, что он всегда ошибается в людях, думая о них слишком хорошо.
Я сажусь около будничной кошки… Проходит час, может быть, два… Лечь в постель. Не думать, не вспоминать. А чего вспоминать? Место, где растут цветы? Море или, может быть, рижское кафе и женщин на улицах? Нет, и это не так, я нигде не был и ничего не помню. Я всю жизнь сидел за столиком из Финляндии и записывал разные и не очень уж весёлые вещи.
Молчал, смотрел, подняв брови на потолок. Разлеглась на облезлом диване скука как сука, я подошёл и рядом лёг плевать в потолок. Полежу почему полежу подумаю почему. Лёжа в постели, собираясь с мыслями, выкурить 2 папиросы и поразмыслить одновременно, достойна ли протёкшая ночь занесения в отроческие мои записки. Если всё-таки достойна – выкурить третью папиросу. Затем подняться с постели и послать заходящему солнцу воздушный поцелуй, дождаться ответного выражения чувств и, если такового не последует, выкурить четвёртую папиросу. Когда лежать уже невмочь, я сажусь на кровати, включаю телевизор, больше не для того, чтоб смотреть, а из-за мягкого света, который он излучает.
Однажды, когда я лежал на столе у массажиста в темной тихой комнате, ожидая начала назначенного мне сеанса, меня охватил прилив… тоски. И взяла меня за сердце, взяла и сжала клещами и стало мне так невыносимо тоскливо, что трудно было выговорить слово.
Тоска блядская, которая в сущности для того и создана, совершенно не зависит от обстоятельств… И наезжает, как паровой каток. Теперь я знаю, как это делается: берётся человек, разделывается под орех. Скука же играет с нами, – на минуту отпустит от своих тесных объятий и снова обнимет. Знаете, как это происходит? Сначала перестаёшь искать ответы. Затем – задавать вопросы.
И вдруг – точно озябнешь: сделается скушно. Одуряющая скучища – хоть на лампочке повисни, раскачивай. Нападает и грызет лихо. До печёнок проела. Сосок тоски сосущей прижму зубами. Печаль не печаль, тоска не тоска. Тоска – это когда хочешь чего-то, сам не знаешь чего… Этапы душной вязкой тоски.
Классификаций искусств по различным основаниям создано столь много, что их количество сопоставимо лишь со скукой, которую они вызывают. Поэтому я буду пользоваться самой простой, впервые применённой, очевидно, в начале XIX века Вильгельмом Трауготом Кругом. Моя жизнь проходит поселянкой, скучных детей осенних севера пасмурных дней. Проходит и не кланяется, как сердитая соседка. Я скучаю, как все скучают… У этого парня проблема: он считает скуку Искусством. Людей со скуки даже рвёт подчас. В конце концов, скука – наиболее распространённая черта существования. В конце концов, день длиннее ночи. Возьмём какой-нибудь пример; возьмём молодую, скажем, девушку. Девушка смотрит на часы, или, лучше, она пусть спрашивает время и каждый раз говорит: – Без двадцати час? Большое спасибо. Она смотрит на белый крашенный подоконник, на нём что-то написано карандашом, она думает – может мне тоже что-нибудь написать?
Был один момент, когда почудилось, что вот-вот она поймет все, и она отшатнулась от окна, чтобы соскочить с подоконника и уйти, но все опять запуталось и она осталась.
Весь день я искал одиночества, чтобы слушать тебя. Лежал, закрыв глаза. Я вспоминал тебя ужасно долго. Я вспоминал одно и то же. Ты приснилась зачем-то. Ты гудишь во мне, как орган в высокой церкви. Прости, память, может быть, есть вещи никому не интересные, может быть, я зря мучаюсь.
(Мужчина встаёт, высыпает на землю кучку колорадских жуков, тщательно давит ногами и продолжает собирать дальше.)
Бессмысленность начатого дня, смысл совершаемых действий не очень ясен, и я не знаю, зачем встаю. Остальное время я мучительно отсутствую.
Скука понижает уровень духа, делает его поверхностным, бессвязным, подтачивает изнутри и приводит в расстройство. Стоит ей овладеть Вами, и она будет сопровождать Вас повсюду, как сопровождает меня с тех пор, как я себя помню. Я не могу припомнить момента, когда бы ее не было рядом, когда бы она не окружала меня со всех сторон, не витала в воздухе, не присутствовала бы в моих речах и в речах других людей, на моем лице и на всех других лицах. Она и маска, и субстанция, видимость и реальность. Я не могу представить себя ни скучающим, ни живым, ни мертвым. Она превратила меня в говоруна, стыдящегося своих речей, в теоретика для маразматиков и подростков, для пустых бабенок, для метафизических менопауз, в клоуна, в одержимого. Она пожирает жалкий ломтик бытия, выпавший на мою долю, оставляя мне крохи от него, и то лишь потому, что для ее работы нужна хоть какая-то материя. Небытие в действии, она наносит большой урон мозгам, сводя их к нагромождению разрозненных понятий. Нет таких идей, которым она не мешала бы связываться между собой, которые бы она не изолировала и не дробила до такой степени, что сознание низводится в конце концов до череды бессвязных моментов. Разорванные в клочья понятия, чувства, ощущения – таков результат ее действия. Святого она превращает в дилетанта, Геракла – в опустившегося бродягу. Это зло, простирающееся за пределы пространства. Вам нужно бежать от нее как можно дальше, потому что в противном случае от Вас можно ждать лишь безумных проектов, вроде тех, что рождаются у меня, когда скука всецело овладевает мной. Я начинаю тогда вынашивать какую-нибудь едкую мысль, способную прокрадываться в вещи, дезорганизуя их, пронзая их насквозь, начинаю думать о книге, слоги которой разрушали бы бумагу, уничтожали бы литературу и читателей, о книге, превратившейся в карнавал и апокалипсис словесности, в ультиматум словесной чуме.
У всех ведь должны быть заботы. Канализационные трубы протягивают свои щупальца в наши квартиры. В штате Оклахома вкусная солома. По коридору лучше всего ездить на кровати или на бильярдном столе…