Утром его разбудил стук в ставни, и Дея на цыпочках подошла к окну и выглянула - стоял Балтазар, красный и запыхавшийся, и Дея, в вановой рубашке, пошла ему открывать. Балтазар сперва опешил, а потом сказал, что бежал предупредить, ходят по домам двое с автоматами и ищут Дею, ну, я побежал. Дея спустилась в подпол и спряталась под пустые мешки. Двое пришли через полчаса, искали, расспрашивали, Ван притворился похмельным, один заглянул в подпол, другой под кровать, но оба ничего не увидели и ушли, напоследок двинув прикладами кошку. У двери один из них, кривоносый и рябой, как показалось Вану - сифилитик, - оглянулся и усмехнулся нехорошо, и Ван испугался, но только на секунду. Он знал этих - напугать, оставить холодок в груди, чтоб запомнил, жаба. Когда звук их шагов растворился в потоках зноя снаружи, он постучал костылем в пол.
Вечером прибежал мальчишка: приехал тятин брат, сидит смурной, ноги у него не ходют, посмотрите, дяденька доктор… Ван пошел, а через двадцать минут пошел "тятин брат", и Ван завалился домой измученный и счастливый, и благодарно принял у Деи овсяный кофе, и провалился в сон. Его разбудил грохот, ломились в дверь, кричали: открывайте, военная полиция, говор был чужой, жесткий, это были полицейские из города, Дея помчалась вниз, в холод и мрак подпола, едва не срываясь со стремянки, и он слышал, как она устроилась там и затихла, и только тогда пошел открывать. За дверью были двое, Вану тут же заломили левую руку и потащили к машине, он покорно шел, опираясь свободной рукой на костыль, надеясь только, что они не полезут обыскивать дом, но оба полицейских сели по бокам от него, и машина тронулась. Они приехали в госпиталь, и худшие мысли Вана таким образом подтверждались. Он надеялся, что это из-за плена или кто-то из крестьян, позавидовав его "пищевым доходам", настучал на него, как на изменника, - мол, анекдоты рассказывал и т. п. Но дело явно было в Дее, и Ван испугался всерьез. Его вели коридорами, потом по лестнице - вниз, в подвал, а потом один конвоир ушел, а второй велел Вану сесть и ждать, и через пять минут из двери напротив выкатился колобком господин майор военной службы доктор Веррер.
- Зря ты сопротивляешься, - сказал Веррер, - ты же врач, Ван-разливан, да еще какой, я же помню. Не нужна мне эта девчонка, я уже что хотел понять через нее - все понял. Да и вообще, - хохотнул он, - ты же знаешь, у меня правило: я с пациентками - ни-ни, пусть даже и с бывшими.
- Знаю, сказал Ван, а про себя подумал: это правило ты, сука, выработал, когда одна тетка подала в суд на Януса, сильно ты тогда испугался, видно, совесть была нечиста.
- Ну вот, сказал Веррер, заберешь ее сюда с собой, я вам комнату дам, ты же хороший специалист.
- Паул, - сказал Ван, - что ты с ней делал?
- Е, - захихикал Веррер, - ты мне сейчас не партнер, не коллега. Соглашайся - все расскажу, ты же врач от бога, Ван, ты же мечтал об исследованиях, у меня тут такие дела - ты упадешь, мне ничего не жалеют, любые материалы, любые анализы, прямо от правительства все идет.
- Паул, - спросил Ван, - как они ее у меня нашли?
- Бирка у тебя под кроватью валялась, госпитальная, - сказал Веррер.
- Ясно, сказал Ван.
- Ну так как? - спросил Веррер.
- Слушай, - сказал Ван, - ты же во мне не невропатолога ценишь? Знаешь, да?
- Знаю, - сказал Веррер, сразу очень серьезно. - Мальчишку тут привезли со сломанной ногой, я его помнил, его уже привозили к нам раз, у него был спастический паралич, ты не поверишь, но я его узнал, мать мне все рассказала, слезами обливалась и молитвы за тебя возносила.
- Ясно, сказал Ван.
- Не знаю я, что ты делаешь, сказал Веррер, - не верю я, что у тебя лаборатория на дому, и в лекарства, которые такие вещи за 20 минут лечат, не верю.
- Правильно делаешь, - сказал Ван.
- Знаю, что правильно, - отмахнулся Веррер, - ты мне скажи: пойдешь ко мне?
- Нет, Паул, не пойду, - сказал Ван как-то даже весело.
- Почему? - спросил Веррер. Он явно ничего другого не ждал.
- А не люблю я, Паул, правительственные проекты во время войны, - так же весело ответил Ван. - Я, Паул, тоже не знаю, что ты делаешь, но делать то же самое не хочу и не буду.
- Подумай, - сказал Веррер.
- Я подумал, - улыбчиво ответил Ван.
- Жаль, - сказал Веррер, - я тебя заставлю.
- Хорошо запел, Паул, - сказал Ван.
- Выбора нет, - сказал Веррер, - ты мне нужен. Сам прибежишь. А сейчас иди.
- Прощай, Паул, - сказал Ван.
- До свиданья, Ван, - сказал Веррер, и Вана отвезли домой.
Весь следующий день они провели запершись, отдыхая от страха и не думая ни о чем, кроме друг друга, а в пятницу с утра Ван пошел выменять зерно на молоко. Когда он вернулся, Дея была в слезах и рассказала, что в его отсутствие двое в масках ворвались в дом, тихо подкрались, она не успела спрятаться и от испуга взлетела к потолку и там забилась в угол, один чуть не грохнулся, а второй очень спокойно сказал: так, так, - и они ушли.
- Ты их узнала? Они из госпиталя? - спросил Ван.
Нет, не узнала, но один по одежде и осанке из местных крестьян, тот, который испугался, а второй как будто горожанин. - Пей молоко, - сказал Ван, - и ложись спать. Это чья-то дурацкая выходка, наверное, искали меня, не хотели быть узнанными, психи какие-нибудь лечиться приходили. Никому они поэтому и не расскажут, что они здесь были вообще. Даже если они и расскажут про тебя - кто им поверит?
Дея поплакала еще немного и пошла спать, а он проверил засовы и до утра курил у дверей. Кто именно приходил, он не знал, но смысл происшедшего был ему вполне ясен: кто-то приводил "представителя местного крестьянства" посмотреть, какие тут личности проживают. Кто-то, кто хорошо знал свойства этих самых личностей, и хорошо понимал, что местные его любят, не слишком легко это перешибить… О Дее вообще никто не знал, Балтазар не рассказывал, значит, из госпиталя, сидел, гад, в засаде вместе с мужиком, ждал, когда я уйду. "Ах ты падла, Веррер, - думал Ван, ты хочешь, чтоб нас отсюда кольями гнали и я к тебе за помощью прибежал. Может, - мелькнула мысль, - сорваться сейчас, пока не поздно, и в город?… Хрен, - зло подумал Ван, - в городе ничего не скроешь, а не лечить я не могу, умру я, если не лечить, замучают нас там". Как именно замучают - Ван точно не знал, но вполне предчувствовал. "Ладно, - решил он, - не быстро они управятся, слишком многие мне тут благодарны. И потом, двадцатый век, ну не такие ж они тут темные. Вон у Балтазара машинка пишущая, цивилизация. Что он на ней пишет, интересно? Хоть бы не доносы…"
Утром Ван нашел под дверью записку, смятый комочек, хранивший запах потной руки, на бумажке было накарябано: "куры вашего зерна поели и потравились по селу говорят колдун кур потравил". Ван сложил бумажку вдвое, вдвое, еще вдвое, пока она не превратилась в твердый шарик, и спустил в унитаз. К девяти должен был прийти Рожер и привести своего племянника из соседнего села, у мальчика плохо слушались ручки, но Рожер не пришел, и Ван решил сам пойти в деревню. Однако у дома Рожера ему не открыли, сколько он ни молотил по калитке подвешенным на веревку камушком. Рожер явно был дома, в доме слышалось шушуканье, однако никто не шел, и Ван поплелся домой. Дома все было в порядке, никто не приходил, и вспыхнувшая опять тревога начала притупляться. "Мало ли что, - подумал Ван, - заняты были. Свиньи, конечно, но - бывает". Он принес пива в кружке и до вечера развлекал Дею побасенками из жизни госпиталя, так что от смеха у нее выступали слезы на глазах. "Интересно, - подумал Ван, - в госпитале так страшно - а анекдотов тьма, и врачи всегда стараются рассказывать посмешнее, сами себя заговаривают…" Любимой историей самого Вана была сказка о двух студентах-стажерах, везших труп из реанимации в мертвецкую, в подвал. Дело было поздно вечером, в госпитале оставались все свои, и ребята везли труп быстроходным пассажирским лифтом. На втором этаже ребята выскочили купить по бутербродику, а лифт с каталкой кто-то вызвал. Ребята не сильно переживали - поймут и отошлют обратно, на второй этаж, ждут минуту - лифт остановился наверху и стоит. Вызвали его сами. Лифт приехал - каталки нет. Что оказалось: задержались, посещая больную родственницу, жена и дочка главврача. Вызывают лифт. Двери открываются, стоит каталка, на ней человек лежит и не дышит. Они с воплями - негодяи, забыли больного в лифте, он умирает! - а ребята все уже сменились и сестрички тоже, никто этого покойного не видел - и поволокли его… в реанимацию. Тут, прибавлял Ван, люди бессовестные говорят, что мужика откачали, но его, конечно, никто не откачал, зашла случайно сестра с прошлой смены, и все разъяснилось.
- А студенты? - захлебываясь, выдавила Дея.
- А что студенты? - Рассудительно сказал Ван, - выговор получили, за непрофессиональное поведение, - и сам рассмеялся.
В дверь постучали, Ван доковылял до окна и отдернул занавеску, тут же задернул ее и инстинктивно прижался спиной к двери, как если бы в дверь уже ломились. "Дея, - сказал он, - за нами пришли люди из села", - и Дея, еще ничего не поняв, но уже начав понимать, еще держась на прежней светлой волне, сказала: "Что, твои пациенты пришли с песнопениями тебя благодарить?" - но голос ее уже дрожал, и Ван сказал: "Нет, Дея, нас пришли изгонять". И она поняла все тут же и закричала, как птица, и смяла руками лицо.
- Беги! - зашептал он яростно. - Через то окно беги!
- Я не побегу без тебя, - сказала Дея.
- Побежишь, - сказал Ван, сейчас встанешь и побежишь.
- Нет, - сказала она.
- Тогда я тебя пристрелю, - сказал Ван, потому что это лучше, чем то, что они могут сделать.
- Хоть на костер, но с тобой, - сказала Дея.
- Дура, - сказал Ван, - подержи костыль.