Вообще-то он славный малый, несмотря на то, что его южный полюс говорит более разумные вещи по сравнению с тем, что изрекает его северный полюс.
Он прикладывает к носопыре носовой платок, но кровь не останавливается.
– Надо сходить в санчасть и все продизенфицировать, – советую я. – Пойдем, я тебя обработаю.
Санчасть размещается как раз на нашем этаже. К моему великому удивлению я вижу, что из-под двери пробивается узкая полоска света.
– Надо же, – удивленно говорю я, – фельдшер занимается сверхурочной работой!
– Не может быть, – возражает Ракре, – просто забыли выключить свет.
Он толкает дверь и входит, я – за ним.
Едва мы вошли в помещение с застоявшимся запахом эфира, как там послышалось какое-то шевеление. Как, что и почему, я не успеваю проверить, потому что что-то тяжелое со страшной силой обрушивается мне на голову. Комната складывается пополам, и все погружается в темноту.
– Интересно, – бормочет Ракре плывущим голосом.
Мы сидим на кафельном полу санчасти, я и он. У него хлещет кровища не только из носа, но и со лба. На лбу страшная резаная рана, как будто специально вырезанная для носа. Можно подумать, что кто-то пытался разрубить лоб моего двухтактного горемычного товарища пополам, как полено.
– Что, интересно? – со стоном произношу я, потирая шишку на голове.
– У тебя же ноги белые! – отвечает он.
От этих слов у меня на лице появляется кислая мина. На время операции в школе следовало бы покрасить и мои костыли.
– Все дело в пигментации, – успокаиваю я его. – Дерматолог заверил меня, что, если я буду делать примочки лосьоном «Черный лев», это пройдет.
Он качает своим треснутым черепком.
– Что с нами случилось? – спрашивает он меня.
– Принимая во внимание 13 что сейчас время позднее, – отвечаю я, – я сомневаюсь, что это был солнечный удар.
Он поднимается и в нем просыпается опытный потенциальный сыщик.
– В санчасть, я думаю, залез вор, и когда мы вошли, он нас оглушил.
– Десятка, Ракре. Тм настоящий Шерлок Скудоумный. Мне сдается, что полиция в твоем лице приобрела отличного новобранца.
Он хмурит брови и снова готов начать мордобой.
– Ну, ладно, кончай. А у тебя есть другие объяснения?
– Нет, нет, сынок, никакого другого.
Я подхожу к застекленному шкафу с лекарствами и беру пузырек йода.
– Иди сюда, я перевяжу твои раны, богатырь!
Он с нежеланием садится на металлический табурет, и я прочищаю его раны. В моей башке все гудит. Как будто туда залетел большущий шмель и в отчаянии бьется о стенки, стремясь вырваться на свободу.
– Объявляем тревогу? – спрашивает Ракре.
– Не стоит, завтра доложим обо всем директору. Зачем поднимать шум на всю контору, наш обидчик уже далеко!
Я останавливаюсь на полуслове, рука с тампоном замирает в воздухе, глаза широко открываются, и я становлюсь похож на сову, которая, потоптав прошлогоднюю траву и посмотрев в темноту, чтобы прогнать дремоту, замечает сквозь опавшую листву необычную плотву, которую принимает за халву*.
– Что с тобой? – озабоченно спрашивает Ракре.
Я показываю на раковину.
– Смотри!
Под раковиной, на кафеле, вместе с новыми прокладками, лежат отвинченная труба и отстойник.
– Ну и что? – спрашивает он.
– Я, кажется, догадываюсь, чем нас оглушили, мой дорогой сыщик, – уверенно говорю я.
– Чем?
– Огромным разводным хромированным ключом. Этот тип возился с раковиной, когда мы вошли.
Самозарядный ночной горшок смотрит на меня и презрительно крутит указательным пальцем у виска.
– Кончай заливать, Белоснежка! Чинить раковину ночью! Он что, лунатик!
– Скорее всего, дух, бьющий по голове! – поправляю я.
Он переваривает рагу, образовавшееся у него в голове, и возражает:
– А что подтверждает, что он чинил раковину? Может быть, это слесари оставили?
Вместо ответа я указываю ему на кран. Из него капает. Медленно, но капает.