Они встают. Невысокий подходит к окну, берется за решетку, трясет ее, поворачивается к залу.
НЕВЫСОКИЙ. Они презирают нас. В этом – все. Они брезгуют нами. Они презирают нас! Их русские догмы источают избранность.
Он поднимает трубку, звонит.
НЕВЫСОКИЙ (в трубку). Эй ты, я в Интуристе, номер 535… Молчишь?… А, отозвалась! Кто я?! А ты кто? Утонченная бледешечка, декадентка…
ВЫСОКИЙ отключает телефон и выталкивает из кабинета сослуживца: "Иди, иди в гостиницу". Выходит следом, но секунды спустя возвращается, подключает телефон, набирает номер, говорит приглушенно.
ВЫСОКИЙ. Квартира Перетолчиных? Мне Надю. Это вы, Надежда? Надюша, я не знаю, что произошло этой ночью между вами и товарищем N, я его сослуживец. Найдите в себе силы думать о нас лучше. Прошу вас. Мы не ангелы, но и не изверги. Сумерки пройдут, ночь уйдет, и снова наступит утро. Я неясно говорю? Я не могу яснее. С Новым годом, Надюша. Я тоскую по России. Бедная Россия…
Он кладет трубку и уходит.
* * *
Сцена. Молодежь с одухотворенными лицами. В лицах дальняя решимость на поступок. Но и отвлеченность – в некоторых лицах. Голос – свыше.
Гитарный всплеск. Песня.
– Ах, это явь иль обман?
Не осуди их, Всевышний.
Старого кедра роман
С юной японскою вишней.
Юная вишня робка,
Но в непогоду и вьюгу
Сильная кедра рука
Оберегает подругу.
Этих возвышенных чувств
Необъяснимо явленье.
Вот почему в отдаленьи
Заговор зреет стоуст.
Как, говорят, он посмел
Нежных запястий коснуться,
Не испросив у настурций
Права на лучший удел.
Не поклонившись сосне,
С ней он безумствовал ране,
Терпкую влагу в стакане
С нею делил по весне.
У одиноких ракит
Он не припал на колена.
Быть же ему убиенным,
Коль на своем он стоит…
И увели палачи,
Серые, мрачные вязы.
Где ты, мой зеленоглазый? -
Слышалось долго в ночи.
И это все, мои соотечественники.
1987
7. Сокровенное
Дневник – традиционный жанр российской словесности. Жанр вполне самостоятельный и, надо сказать, коварный. В дневниковых записях не спрячешься, не заслонишься героем. Дневник, как жанр, требует безусловной и полной откровенности, записные книжки великих людей иногда поражают то мещанским самодовольством и пошлостью, то излишней, в расчете на потомков, экзальтацией.
Перед нами сегодня дневниковые записи Бориса Черных. Нет нужды представлять это имя читателю. Почему мы решили напечатать эти скупые, очень личные записи о давно миновавшем времени? Время ли интересно? Нет. Человеку всегда интересен человек, интересна история души человеческой, которая, как река, начинается не с устья, а с истока, с падюшки, с мари, с ручейка где-то в Богом забытой души. Как и река, душа растет, набирает снеговую воду, кружит, петляет, ошибается, рвется сквозь буреломы, перекаты, стремясь к большой божьей всечеловечности. Человек – сумма своего прошлого. Черных не прячется, не пытается как-то приукрасить, отретушировать себя тогдашнего.
В том, давно исчезнувшем юноше, который учился в Иркутском университете, уже просматривается непростая, ломаная судьба российского интеллигента, и юноша этот еще не знает, что придется ему пережить и допросы в КГБ, и Лефортовскую тюрьму, и Пермский лагерь для политзаключенных.
На праведниках, на неуступчивых резонерах, готовых идти в тюрьму, только бы жить не по лжи, от веку стоит Россия.
Тем и ценны эти строки – в них видно сокровенное начало поисков правды. Божественное течение этой великой реки помогает перемочь все.
Так пусть дневники Бориса Черныха и его судьба станут назиданием и примером нынешнему поколению русских мальчиков, готовых в очередной раз перекроить карту звездного неба.
В. Илюшин
Примечание к вступлению.
Строки этого вступления принадлежат Владимиру Илюшину, талантливому прозаику, безвременно, в 40 лет, ушедшему из жизни. Он написал их совсем молодым, упреждая короткую публикацию моих записок в Хабаровске.
Теперь надо объяснить, почему между юношескими записями и поздними, конца 70-х – начала 80-х годов, такой временной провал. А потому. Исподволь готовил я себя к поражению и разнес то, что считал необходимым утаить, по домам друзей. Записные книжки 1952-1982 годов я отдал моей сестре милосердия Юлии Пушкиной с наказом: когда катастрофа грянет – молча, без телефонных звонков, отнести Дмитрию Гавриловичу Сергееву, и да хранятся они сколько Богом будет отпущено. Юлия Валерьевна выполнила мою просьбу. Уйма толстых тетрадей перекочевала в домашний архив писателя-фронтовика. Но в 1985 году в городском дворце спорта, при стечении пяти тысяч публики, начальник Иркутского областного Комитета госбезопасности С. С. Лапин объявил громогласно, что зэк имярек при попытке к бегству застрелен охраной 36-й политзоны на реке Чусовой. Ложная весть мгновенно стала достоянием полумиллионного города. И тут что-то надломилось в Дмитрии Сергееве. Он замкнулся, затаился.
Когда, уступая давлению Запада, М. С Горбачев освободил политических, я вернулся домой, на Ангару, и скоро пришел к Дмитрию Гавриловичу забрать мои тетради. Не глядя старому товарищу в глаза, Сергеев подавленно молвил: "У меня нет твоих записок, Боря. Мне никто их не давал". Я удалился в тягостном состоянии.
Тайна пропажи записок остается тайной до сего дня. Д. Г. Сергеев умер, я успел навестить его, обнял на прощанье…
Эти отрывочные строки и страницы собраны из разных источников. Не ведаю, разумно ли мое решение: в Избранном опубликовать сокровенное. Но публикую.
Б. Ч., 2006
Часть I
Книжка первая. Школьные годы.
1952 год, декабрь.
25 декабря. Решил писать дневник. Пустословить не хочу, буду записывать – как я думаю – полезное для себя. Например, делать выводы из прочитанных книг.
26 декабря. Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России. Салтыков-Щедрин.
27 декабря. Писать нечего, разве что немного о книге Сенкевича "Крестоносцы". С исторической точки зрения книга неплохая, многое оживлено, но Сенкевич преувеличивает значение отдельных рыцарей в сражениях. Но, наверное, иначе было бы скучно. А о двух русских полках под Грюнвальдом совсем мало. Получается – о рыцарях много, а о полках, которые что-то значили, мало. Странно.
28 декабря. Конец четверти, а я все читаю. После уроков пошли к Жорке Разгильдееву и порылись в кладовке, нашли книгу Ингерсолла "Совершенно секретно". Писатель принимает слишком много на американскую армию, а роль трудового народа до него не дошла. Но армия США, как и всякая другая армия государств ООН, состоит из простых людей, которые хотят мира. Ингерсолл сам без этих людей не может существовать.
31 декабря. Пропускаю два дня, писать нечего. Смотрел "Мексиканскую девушку". Фильм не закончен.