Ежик и Капелька шли и шли по поздневесеннему лесу. Лес благоухал, пели птицы. И Ежику хотелось думать, что дорога домой будет бесконечной. Друзья молчали, потому что за четыре года переговорили обо всем. Во всяком случае им было хорошо и в молчании.
Но та развилка, где их тропы расходились, неумолимо приближалась. Развилка – разлучница. Ежик тормознул и неожиданно признался:
– Капелька, через неделю мы расстанемся. Но я буду помнить тебя.
– А почему мы расстанемся?
– Мама отдает меня в другую Лесную школу, там рядышком живет моя бабушка, ежиха.
– Но и я тебя не забуду, – сказала Капелька, – даже помирать буду, а не забуду.
Ежик вздрогнул: что она говорит, на утренней заре?…
Но утренняя заря – Ежик ошибся, хотя и вздрогнул не случайно – была, оказывается, вечерней. Ночью сильный ветер-верховик понес дым и гарь. Звери в хвойном краю тревожно проснулись и принюхались. Что означает этот прогорклый запах? Притом ночью, когда обычно ветра спят, как спят люди, как спят и лесные обитатели?
И лишь дедя-лесник в самой гуще соснового бора, где жили родители Капельки, понимал страшную угрозу, принесенную этим запахом. На его веку это был третий вселенский пожар. У лесника на скотном дворе скопилось много скотины – коровы, бычок, свиньи и овцы, птица домашняя в загоне. Лесник был обречен остаться дома, он лишь молил Бога, чтобы беда обошла усадьбу стороной…
К полуночи все окрестные леса оказались охвачены островами огня.
Семья Капельки сделала ошибку – она укрылась в норах, пытаясь пересидеть нашествие пожара, а надо было уходить без промедления. Нечем дышать, да. Пал обжигает шубки? Но жизнь дороже. Но семья Капельки запоздала с решением бежать. А когда спохватились, пришлось идти сквозь сполохи и дымовую завесу. Все лесные, чудные запахи враз увяли, а остался лишь жуткий запах беды.
Семья Капельки заметалась – рванули туда, где еще нетронутым стоял сосновый бор, но и в бору вдруг вспыхнул огонь. Лисицы метнулись в другую сторону, шли долго и уже поверили, что убежали. Не тут-то было. Дикими порывами ветра забросило и сюда целое войско пламенных и жестоких бойцов, с огненными пиками. Капелька не заметила, как шубка пошла темными пятнами – лисицы бежали по горящему палу, другой-то дороги не было, а только через эти дымные поляны. Скоро Капелька почувствовала жжение, но, к счастью, мать нашла родничок и светлую лужицу возле. Мать велела Капельке лечь в эту лужицу, Капелька легла, ей стало легче, тление шубки прекратилось. Но страшный треск огненной стихии надвинулся и вынудил лисиц опять уходить в неизвестном направлении, а выбора не было, куда идти, – со всех сторон дышало жаркое чудище и языками огня нет-нет да пыталось лизнуть бедных лисиц. Дышать становилось все труднее, горло перехватывало. Капелька поперхнулась и сказала:
– Мама и папа, кажется, все. Я не могу дальше бежать.
– Пойдем потихоньку, доченька, – просила мать – лисица.
– И потихоньку не могу, вот, посмотрите, – Капелька перевернулась на спину, и родители увидели сожженный живот Капельки. Родители молча засплакали.
Капелька вытянулась под кустом дикой смородины и умолкла. Слава Богу, ветер погнал огненный вал в сторону. Родители остались рядом с Капелькой, тем более часы ее были сочтены…
Лесная школа, как ни странно, уцелела. Наверное, потому, что она была сложена из огнеупорного кирпича, и пожарные из Урийска помогли. Люди вспомнили о меньших братьях, прислали подмогу. Пожарные два дня поливали здание Лесной школы из шлангов.
Школу битком забили лесные жители, многие стонали от ран. Школа превратилась в госпиталь.
Но не все звери добрались до родной школы.
Прошло еще два дня. Четвертый класс провожал в последний путь Капельку. Никто не плакал, крепились. Только Зайчиха, сама с обожженными ушами, молча прикладывала к глазам платок.
Все ждали Ежика, хотя мало кто верил, что ежи спаслись. Уж больно у них короткие лапки. Куда на них убежишь, когда пожар идет по лесу как скаковая лошадь.
Но Ежик появился. Иголки на его спине подгорели и обломились. Ежик пришел вместе с родителями. Оказывается, накануне беды Еж-отец вернулся домой.
Ежик подошел к Капельке. Она была как живая. Четвертый класс сжался. Всем было горько, и все жалели Капельку. Но жалели и Ежика.
– Прощай, Капелька, – сказал Ежик, – теперь прощай навсегда. Я буду помнить тебя вечно.
Тихая музыка вошла в класс.
И доныне эта печальная музыка не умолкает в сердцах зверят.
* * *
Зачем люди такие беспечные? Почему они на своих стоянках бросают незатушенные костры?…
Май 2003, Благовещенск
4. Рассказы (продолжение)
Маленький портной
Есть на свете удивительный город. Ты захочешь найти этот город на географической карте, но старания твои будут напрасными. Урийск выдуман мной.
Как и всякий выдуманный город, Урийск населен странными и добрыми людьми, впрочем, там есть и злые люди. И вот однажды…
Однажды сильный дождь с грозой бушевал над Урийском, теплые струи ливня промыли Есаулов сад и округу; в эту ненастную ночь родился мальчик, которого нарекли ласковым именем – Серёнька.
Поначалу мальчик болел, наверное, ужасная гроза напугала его маму. Потом Серёнька пил козье молоко и – фу! – рыбий жир, купался в хвойных ваннах. Мама дала мальчику полную волю, он носился верхом на тополиной палочке, гонял мяч, возвращался – запыхавшись – домой, окунался с головой в бочку, где дождевая вода чиста и прозрачна, ел простую пищу: ржаной хлеб, картошку, подсолнечное масло, морковку. Зима подступала к городу, зимой мальчик катался на салазках с высоких гор.
Прошло несколько лет. Мальчик, играя во дворе, все поглядывал за частокол заплота, все ждал кого-то, и чем далее – все упорнее. Менялись зимы и весны, а из дальних таинственных мест тот, кого он ждал, не приходил; мальчик постепенно забыл его образ, хотя в смутные предночные часы мальчику казалось, что отец стоит у изголовья и шепчет слова. Слова были такими:
– Любимый Серёнька… Дождь (или снег) принесет богатый урожай, не обижай дождь (снег), дружи с дождем (со снегом)… Птицы над городом вещие песни поют, не обижай птиц… – под шепот мальчик засыпал, а утром хотел рассказать маме о том, что приходил отец, но молчал, боясь растревожить маму.
Отец – вот кого безнадежно ждал мальчик.
Мать с зари до зари шила на швейной машинке платья и костюмы для молодых и немолодых женщин. Под стрекот ножной машины мальчик задремывал, а когда просыпался, то первое, что слышал – опять был стрекот швейной машины.
Чем дольше засиживалась за шитьем мама, тем быстрее горбилась у нее спина, а глаза сквозь толстые стекла очков смотрели на мир вес смиреннее. И вот мальчик заметил, что мама слишком долго вставляет в иглу нить. Мальчик сказал:
– Давай, я помогу тебе.
– Помоги, – согласилась мать и, вздохнув, призналась:
– Слепну я, Серёнька, и скоро ослепну совсем. Что мы будем тогда делать, сын?
Мальчик ответил:
– Не горюй, мамочка. Я стану твоим помощником.
– О-ей, – улыбнулась мама, – помощничек. Ты ногой до педали не дотянешься. Малорослый ты у меня хлопчик.
– Ничего, я придумаю что-нибудь и дотянусь до педали.
– А то, что я шью только для женщин и девушек, не смутит тебя?
Серёнька рассмеялся, ему показались забавными мамины опасения.
– Разве мальчик или мужчина не способен шить наряды для девочек или девушек, притом лучше женщин? – спросил он.
– Так-то оно так, – отвечала мама, – но в Урийске не принято, чтобы женщин обшивали мужчины. И вообще наши нравы диковинные.
– Не переживай, мама. Я научусь хорошо шить. Я и сейчас, ты же знаешь, понимаю кое-что в твоем деле.
С тех пор, с того часа Вячик звал Серёньку погулять в Есаулов сад или искупаться в озерах, мальчик все чаще отказывался.
– Мне некогда, – говорил он, – маме помочь надо.
Зимой, прибежав из школы, мальчик все реже позволял себе сбегать на горку и покататься на санках. Скоро соседские ребята привыкли: Сережа работает, Сережу бесполезно звать на улицу.
Но и как было не работать Серёньке, если мама – мастерица почти наощупь вела шов и мучительно боялась ошибиться при раскрое отреза. И грянул грозный час, когда мать порезала вкось дорогую материю, запоров заказ важной заказчицы. В Урийске, надо признаться, жили-были знатные и незнатные люди. Незнатные одевались в посконное, одноцветное; знатные же приносили Васильевне дорогие шелка, китайские маркизеты или тончайший шевиот (ныне таких нет и в помине).
И мать запорола дорогой отрез, села на стул, горько заплакав.
– Она уничтожит меня, – говорила мама, – у нее муж главный начальник в Урийске. Только благодаря им не обирали нас налогом.
Серёнька не знал, что и делать, настолько внезапно свалилась беда, но погодя сказал:
– Мама, а у этой начальницы есть дочь или сын?
– Есть. Ее звать Стелла, девочка красивая и важная – вся в маму.
Ах, подумал мальчик, Стелла. Знаю я надменную Стеллу. Она ходит по школе как примадонна, и всем велено не трогать ее, но мальчишки так и вяжутся к Стелле.
На следующий день в школьном коридоре мальчик подошел к красивой девочке и сказал, глядя снизу вверх (она была на голову выше его):
– Сударыня, – сказал мальчик, – обстоятельства вынуждают меня искать покровительства у вас.