Анюта им с удовольствием рассказала, кого встречала, на базаре она не была, а простояла возле вокзала, глядела на поезда, прошло два пассажирских, а как замерзла, побежала домой. Прожив спокойно дня три, Анюта снова исчезла. Так началась для нее новая жизнь, часть которой, лучшая часть, проходила в дороге. Она освоила много новых дорог и проселков. Осталась ли хоть одна дорожка или тропинка в округе, не хоженная - не мерянная ее ногами? Бегала она в Мокрое, а от Мокрого на хутор к Домне и дальше, до Починка. Бегала через Голодаевку и Прилепы в далекое и загадочное Красноселье, в котором ни мать, ни Настя никогда не бывали, не пришлось. А когда пустили автобус до районного поселка, она целую неделю, день в день, ездила туда и обратно. Очень полюбилось Анюте кататься на автобусе, но недолго мамка давала деньги на билет. И крестная ворчала:
- Ишь, прокатчица, так можно все прокатать и на керосин не останется.
Анюта погоревала несколько дней, но как-то утром встала и пошла пешком, не испугалась, что далеко, тридцать километров. И не пожалела! Эта дорога совсем не походила на проселки, ведущие в Гобики, Мокрое и Красноселье. На проселках, бывало, за весь день не встретишь ни души, не говоря уже о машинах. А на этой большой дороге Анюту то и дело подбирали то подводы, то грузовики. А что народушку по ней хаживало, и знакомого и незнакомого! И все ей кланялись, и она всем кланялась и здоровалась в ответ.
Нравилось ей, что за спиной то и дело оставались большие и малые деревни и хутора. А сразу за Липками она вступала в дремучий сосновый бор, гордо реяли над головой кроны величавых сосен, мрачно обступивших дорогу. В непогоду и вечером здесь было темно, как в полночь, и становилось немного не по себе. Но вскоре дорога снова вырывалась на волю и до самого поселка петляла в просторах полей, лугов и редких перелесков.
Анюта шагала и шагала, ни о чем не думая, и скоро теряла себя, свое бренное тело, оставалась только блуждающая по дорогам неприкаянная душа. За это она и любила дороги.
Спрашивали у доктора, что с ней делать, может, запирать, чтоб не уходила бродить? Но доктор сказал: запирать не надо, пускай бегает, в дороге она обретает гармонию.
- Что, что она в дороге находит? - недоверчиво переспрашивала Настя.
- Покой. Покой и мир, - объяснял крестный.
И так понравилось ему это слово, что он долго, лежа на печке, размышлял, а потом поделился своими размышлениями с бабами: например, самые гармоничные существа на земле, не люди, а коровы и лошади, весной от мучений и бескормицы превращаются в жалких, задерганных кляч. Так и наша Анютка. В тесной хате и на ферме, среди крикливых доярок, быстро разрушается ее гармония, больше двух-трех дней такой жизни она не выдерживает. И вот уже проклевывается тоска и беспокойство, и растет, растет, и гонит ее из дома бродить по дорогам…
Быстро приметили Анюту не только в ближних, но и в дальних деревнях. Говорили, поглядывая в окошко: вон опять дубровская дурочка побежал, Печаль моя. Приспособили ее для поручений. Старушки стерегли на дороге и слезно просили: дочь, зайди в аптеку. Анюта прятала в карман бумажку с названием лекарства и деньги. Все поручения исполняла аккуратно. Например, горько нужно послать весточку в поселок, а как? А тут на радость всем бежит Анюта. Ей и наказывают:
- Нют, ты ж зайди к нашей Дуське, она на улице Ленина живет, сразу коло бани, накажи - пускай срочно едет, мамка второй день без памяти лежит…
- Зайду, тетенька, зайду, печаль моя, - обещала Анюта.
И бежала в поселок уже не просто так, а за делом. Да еще крестная даст ей мелочи и велит купить в привокзальном буфете горячих булочек. И вечером не садятся ужинать, ждут ее, иногда и до восьми, до девяти часов ждут. А в награду Анюта им принесет какую-нибудь новость из поселка. О том, что в Петровское уже свет провели и потянули линию дальше, через год и у них будет электричество. Женщины недоверчиво ахали. Они знали, что это такое, не раз видели в поселке и в Калуге, но не верили, что такое чудо может быть и у них в глуши - когда щелкнешь выключателем, и стеклянная лампочка под потолком вдруг наливается таким жарким светом, что становится светло как днем.
- Пешеход ты наш, хоть побегаешь, мир повидаешь и всего наслухаешься, а мы тут сидим как мыши в норе, - причитала Настя.
А кума на это только хмурилась. Она не любила отлучаться из дому, и выгнать ее в дорогу могла только горькая нужда, желание повидаться с внуками и побывать в церкви. Но Анюта и ей умела принести из дальних странствий дорогой подарочек и тем оправдаться. Однажды возле Лужниц встретилась ей незнакомая старушка и улыбнулась издалека.
- Здравствуй, Нюточка, здравствуй, дитёнок!
- Здравствуй, бабушка! Здравствуй, печаль моя.
- Ты ж передай от меня привет, Анюта, своей мамке, мы с ней лет двадцать не видались, с самой войны, а были большие подруги, вместе в школу бегали, вместе замуж выходили.
Мать прямо посчастливела от этого привета и долго потом вспоминала свою молодость, такую беззаботную, такую радостную.
- Ах, Феня Григорьева, все бы сейчас отдала, чтобы с ней повидаться! - мечтала она.
- Садись завтра на автобус да поезжай в Липки, - отвечала крестная.
Но кума только повздыхала и успокоилась. Куда тут по гостям разъезжать, весна на носу, огород, потом сенокос навалятся. Иногда она с вечера робко просила Анюту: дочь, не ходи завтра никуда, пойдем погребем. И Анюта не могла ей отказать. Изо всех силенок работала она и день и другой, лицо ее темнело и сжималось, как печеное яблочко. В конце концов мамка жалела ее и отпускала на волю. Летом бродить по полям и лугам такая радость. Летом она оставляла большие дороги и выбирала тихие, глухие проселки. Могла просидеть на полянке до самого вечера, уставится в одну точку и не шелохнется, как будто слушает что-то и боится пропустить, недослышать. Нормальный человек, шагая по этому проселку, сказал бы себе: какая тишь и безлюдье, прямо жуть берет. Что могла слышать Анюта в этой глуши? Шептались березки у нее над головой, обиженно скрипело в лесу старое дерево, пиликали, звенели птицы, шуршал в траве ветер - все эти звуки сливались в упоительную лесную симфонию.
Убаюканная этой музыкой, Анюта засыпала в тени, сон ее был легким и сладким. Она отсыпалась за долгие осенние и зимние ночи, когда лежала, уставившись в потолок, читала у лампы "Справочник животновода" или бродила по двору. Пробуждение от сна было счастливым, как в детстве. Очнется Анюта, а в лесу уже вечер, грустный, задумчивый, и музыка стихла, потому что ветерок улетел, каждая травинка и веточка оцепенели от усталости и ждут ночи. И Анютина солнечная полянка давно в тени. Она выходила на дорогу и брела домой, тихонько напевая. На делянках до самой темноты копошился народ. Бабы кричали ей:
- Анют, ты что это для самой себя распелась, ты лучше нам спой!
Она никогда не отказывалась и покорно сворачивала к ним на покос. Пила молоко или теплый квас и заводила тоненьким, чистым голосом "божественную" песню.
Жила б, жила я на белом свете, много нагрешила.
Нагрешемши я Господу Богу, стану помирати.
Остается у меня злато-серебро, дорогие одежды.
Мне не надо, ох и мне не нужно ни злато, ни серебро,
Только надо, только мне и нужно - четыре тесинки.
Еще надо, еще мне и нужно - един сажень земельки…
Это чистая правда, пригорюнятся бабы, зачем мы бьемся с утра до темна? Какая хорошая песня! А у Анюты все песни хорошие, и божественные и веселые скоморошины. Много чему она научилась, лежа по больницам, сначала у Терентьевны, потом у других "высокознающих" старух. Ее подзывали на вокзале скучающие в ожидании пассажиры и старушки, посиживающие на лавочке у дома: спой, Анюта! Она с удовольствием пела и радовалась, когда ей бросали в карман телогрейки копеечки и бумажки. У Анюты долго не было пенсии. Могло бы и совсем не быть. Федька-дурачок из Прилеп так и прожил всю жизнь без пенсии. Для пенсии нужно много бумаг выправлять, не раз и не два съездить в район, а кто этим будет заниматься?
Спасибо Карпу Васильевичу. Хоть и называл его молодой фельдшер душегубом и феодалом, но для Анюты он много сделал добра, всегда ее жалел и опекал. Когда вышел на пенсию, решил на свободе заняться ее делами. Сговорились они с Любашей и вместе выходили, выхлопотали ей пенсию, сначала двенадцать рублей, потом двадцать четыре. Для деревни большие деньги.
Сама Анюта и с пенсией и без пенсии жила одинаково беспечно, как птичка Божия. Не замечала, чем мать ее накормит, во что оденет. Не слыхала насмешек и горестных бабий причитаний о ее злой судьбе. А если бы ей сказали, что она давно стала местной достопримечательностью, она бы таких слов и не поняла.
В каждом городке и сельсовете есть свои дурачки и дурочки, но дубровцы считали, что их Анюта совсем особенная, нигде такой больше нету. Дурости в ней как будто совсем не видно, только странности, она тихая, ласковая, в общем, Божий человечек, с гордостью рассказывали они соседям. Все дурачки и дурочки - люди Божьи, в старину их особенно почитали. Даже когда народ стал потихоньку дичать, многие это понимали и называли Анюту "божественною". Хотя в церкви она бывала редко.
Как-то на Троицу Настя с кумою собрались в церковь в Песочню поминать дорогих покойников. Только что умер Анютин крестный, и они повезли землю с его могилки, чтобы заочно отпеть, а потом отслужить панихиду. Анюту не взяли с собой, она боялась толпы. А в праздник в церкви такая толчея, что затопчут ее и напугают. Анюта погоревала немного, а потом сказала соседке:
- Не взяли в церковь, пойду в лес, там Бог повсюду живет, под каждым листочком, на каждой веточке.