А Кахтарма, младшенькая речка, ребенок почти - с кабарожками заигралась в прятки. Любит кабарга лесная в прятки играть, за павшими стволами деревьев прятаться, а затем выскакивать внезапно: "Ага! Не поймала! Не поймала!". И опять - ускачет в чащу лесную, но недалеко - метров на сорок, не далее. Ну, как тут не заиграться?! Кабарга - самый маленький лесной олень, не больше дворовой собаки. А ещё у самца кабарги клыки торчат, точь–в–точь как у дикого кабанчика, только небольшие, аккуратные такие. Забавный зверь - кабарга. Нисколько человека не боится, если, конечно, тот на него не охотится.
Выскочила Кахтарма к Агулу: "Ох, заигралась! Ой, забегалась! Извини меня, любимый мой! Я ведь к тебе спешила! Чес–слово!" Ну, Агул долго хмуриться не умеет, прощает девчонку, куда ж тут денешься… И сливается радостная Кахтарма с Агулом, как и сестра её старшая. И течет могучий таёжный красавец Агул далее, унося с волнами своими тайну о великих сокровищах ерминских и кахтарминских, о меди, молибдене, золоте и серебре бессчетном, которыми одарила дочек своих матушка снежная гора саянская. Ну, а как же: в Сибири да без приданого? Такого тут не бывает.
РЕЧКА ЗОЛОТАЯ
Да–да, так она по сей день и называется. И хотя золота в её россыпях давным–давно благодаря людям поубавилось, названия никто не менял. Течет речка Золотая высоко в горах сибирских. Вокруг тайга богатая на дикую черную и красную смородину, с кедрами, с елями, с лиственницами стройными, высоченными… А уж черная смородина до того запашистая: воздух в себя втянешь рядом с ней - и голова от вкусного запаха кружится.
Было это почти четверть века назад. В ту пору работала на Золотой старательская артель. И я там бывал нередко по своей горной специальности. Со старательским геологом Шамилем, помнится, приятельствовали тогда, да и после.
Домики у старателей были чудной формы: деревянные, обшитые вагонкой, даже с чердаком - и все как один треугольной формы, символизирующей палатку. Шамиль - лысый, да ещё стриженый, как говорили тогда - "под Котовского", в роговых очках, вечно сияющий, улыбающийся толстыми губами своими. Сам сияет и лысина тоже…
Главное, чем запомнилась мне Золотая - это кабанами. С утра до вечера и с вечера до утра роют землю в долине речки огромные трудолюбивые бульдозеры: убирают верхний слой, который называется "вскрыша" и гуртуют возле промывочной установки нижний слой, золотоносные пески. Ну, роют и роют. А тут объявилось семейство кабанов возле домиков, чуть ниже по склону. И тоже туда же: роют и роют землю, как те бульдозеры. Каждое утро. На рассвете. Мамаша - здоровенная шерстистая кабаниха и целый выводок полосатеньких кабанчиков. И вот пока бульдозеры рядом тарахтят: кабанчики бегают за мамкой и тоже рытьем занимаются. Очень было забавно наблюдать.
Мы с Шамилем смотрели из кустов, он меня в бок толкает, а сам смех сдерживает из последних сил, рот ладонью прикрыл, чтобы кабаны не слышали. Потом вторую ладонь ко рту приложил. Чувствую, сейчас "взорвется" от хохота. Так и есть… Эх, ты… Кабанчики сразу разбежались. Грохота бульдозерного они не боятся, а вот хохота человеческого - увы.
Хотя работа у старателей нелегкая - по двенадцать часов, ни один такого зрелища не упустил. Специально на рассвете просыпались и ходили смотреть, как кабаны "золото роют в горах".
А ещё напоследок решил и я своё любопытство удовлетворить: на добытое золото посмотреть. Хранили добытый золотоносный песок старатели в отдельной огороженной охраняемой избе - золотоприемной кассе. Так она называлась у них. Песок тот с примесями всё равно, поэтому в той избе стояла специальная печка, в которой его плавили - отжигали от примесей. Достал Шамиль отожженое остывшее корытце: на смотри. Ну, посмотрел: лежит на дне спекшаяся золотая корка. Грамм четыреста, не больше. Ну, лежит и лежит. Скучно лежит. Так я и сказал.
Обидно стало Шамилю. Полез в сейф. Достал мешочек, очень напоминающий по размеру и форме упаковку с сахарным песком, который в ту пору продавался во всех магазинах. Ровно килограмм сахара. Достал, а не предупредил - что там. И я почему–то (надо же не сообразить!) решил, что там лежит нечто весом с килограмм, взял у него с рук это нечто.
А оно оказалось золотом. И я сразу физически это на себе ощутил, поскольку в мешочке было килограмм около двадцати, которые я, естественно, уронил. И не просто уронил, а себе на большой палец правой ноги. Ноготь отбил дочерна. Больно–то как было, а уж обидно–то! Сгоряча я даже рассердился на Шамиля, мол, почему не предупредил о технике безопасности, вдруг бы человек покалечился нечаянно.
Зато после, вспоминая, мы оба долго–долго над этим случаем хохотали. Тяжелый металл - золото, и характер у него такой же: не любит оно - когда на него смотрят без дела.
МАЛЬЧИК И АККОРДЕОН
(История, написанная по воспоминаниям губернатора Красноярского края А. Г. Хлопонина, уроженце города Коломбо (Шри Ланка) о своем детстве)
Одному мальчику купили аккордеон. Мальчик был маленький, а аккордеон большой, очень большой, очень–очень… Поэтому мальчику из–за аккордеона ничего не было видно. И люди тоже его не видели. Всем казалось, что аккордеон сам по себе играет.
Мальчик ходил в музыкальную школу. Там он должен был научиться играть на аккордеоне ещё лучше. Так думали родители мальчика. Но когда он приходил, учителям казалось, что аккордеон сам по себе пришел: мальчика–то совсем не было видно, потому что он всегда находился где–то с другой стороны, а то аккордеон упадет.
В глазах у мальчика появилась грустинка. Ему так хотелось видеть мир! А ведь мир - это не один большой аккордеон, правда же?
И вот однажды мальчик вышел из дома вместе с аккордеоном, но не пошел в хорошую музыкальную школу, а пошел в соседний уютный подъезд, прикрылся там в уголке аккордеоном и уснул в печали.
И снится мальчику, что вокруг него золотистый мерцающий знойный остров посреди океана. И океанские волны бегут к нему со всех сторон, радуются. И звучит музыка большого Лондонского симфонического оркестра. Волны надвигались на него, как меха гигантского аккордеона, но так и не успели сомкнуться, потому что мальчик взмахнул крыльями (Да–да, крыльями! Это же сон!) и полетел высоко–высоко. И вот он летит, а внизу под ним сверкающие белизной дивные горы, похожие очертаниями на древнего спящего воина. А потом - широкая могучая река - долгая с разворотами, словно песня, посреди бескрайнего леса… А потом - неохватная взглядом тёмная, чуть скрасна, тундровая даль вся в тающих снежно–белых веточках весенних речек… А потом - синий холодный льдистый океан со скалистыми островами вдали и громадными китами–белухами, стремительно скользящими под водой за вкусной–превкусной рыбой–белорыбицей. Мальчику хотелось лететь и лететь, смотреть и смотреть, но … тут он проснулся. И снова перед ним, словно неохватные Гималайские горы, стеной стоял милый добрый вечный аккордеон.
И вдруг откуда–то с той стороны, из–под аккордеона, протиснулась к мальчику маленькая худенькая мохнатая кошачья лапка с коготками. Мальчик так обрадовался, что вытянул потихонечку, осторожненько так, оттуда целого котёнка. Котёнок как обрадуется, как обнимет мальчика, будто отца родного нашел!
Мальчик с повеселевшими глазами отодвинул от себя страшный аккордеон и тут же увидел другого мальчика, между прочим, очень озабоченного пропажей котенка. "Давай меняться! Ты мне котенка, а я тебе - целый аккордеон!" - предложил владелец аккордеона. "Идёт!" - милостиво согласился хозяин котенка.
С тех пор у каждого из них своё счастье появилось. А что сказали родители мальчика, когда через месяц узнали, что их сын вовсе не ходит в музыкальную школу - это не важно. Совсем не важно. Зато котик–то - вон какой ласковый да упитанный. А главное - сон–то аккордеонный… сбылся! Не скоро, не сразу, но всё–таки.
ЗВАН-ГОРА
- А я вам говорю - есть там пещера! Ну, как это "нет"? Ну, и что? Ну, ходили вы там двести двадцать раз, там не только вы ходили, там и до вас и без вас много народу перебывало… Только не каждому то место открывается! Не каждому!.. Почему мне открылось?.. Да, потому что… Это… А шут его знает! Буду я ещё тут с вами гадать! Открылось и открылось. В роду у нас люди были простые, работящие… Червоточины в нас нет… Может, поэтому? Не завидовали никому никогда. Работали и работали. Знали, каким потом честный хлеб достаётся.
- Егорыч, а можно кому–нибудь ещё ту пещеру увидеть? Ведь всё вокруг с пацанами излазили, везде тусовались, и по Зван–горе чуть не каждый день ходим, всё о ней слыхали, а видеть там - ничего не видели… Только один ты остался из тех, кто ту пещеру видел и сам в ней побывал… Ну, будь человеком! Своди нас туда хоть разок, покажи! Мы и отстанем. И смеяться не будем… Честно–честно!..
- Это вы–то, оглоеды, смеяться не будете?! Ну, да!.. Нет у меня к вам веры никакой! Вы ж безобразники натуральные… Сколько раз вы надо мной смеялись? Сколько озоровали, бесстыдники?.. Я вас спрашиваю!!
- Да ладно, Егорыч, наезжать–то… Мы ж по–честному хотели. Правда, Вовка? Хотели по–честному?..
- Правда!.. Своди нас туда, Иван Егорыч! Паж–жа–луста!..
- Ну, ты глянь в Вовкины глаза! Смотри, как парень в пещеру хочет! Раньше титьку у мамки так не просил!.. А тебя просит. С уважением. Да, Вовк?..
- Эх, ребята, замучили вы меня!.. Лучше отстаньте!.. Не верю я вам. Не верю!
- Ну, ладно, Егорыч… Ты уж на нас не обижайся. Мы даже думали тебе… может… денег предложить? Ну, это… как за работу, в общем… Как проводнику - за труд как бы…
- Деньги?.. Мне?!.. Ах, вы!.. А, ну, марш отсюда! Чтоб духу вашего здесь не было!.. Вот же поганцы какие!.. Ну, я тебе, Митька, припомню!.. И чтоб мимо ворот моих!.. Чтоб!.. А-а… Ну, вас, к едрене–фене!..