Бубнов не сожалел о магазине, действительно, не последнее потерял. Да и тому же он не предполагал, что его уход такой пронзительной болью отзовется в его уже бывшей жене. Он допускал, что без скандала не обойдется, но вот, чтобы так… Ему было очень жаль жену, и почему-то безумно стыдно за себя. Поэтому в акте было записано, что причина пожара замыкание в электропроводке.
Глава третья ПБОЮЛ Матвеев. Сорок дней
ПБОЮЛ Матвеева Андрея Дмитрича и в глаза, и за глаза называли Сиротой. Это прозвище Матвеев сам на себя налепил, так как, вечно прибедняясь, любил приговаривать: "Что с меня с сироты взять". Когда его звали сиротой, не обижался, а более того охотно отзывался. Мать пыталась его пристыдить.
– Как тебе не стыдно при живой матери сиротой себя называть.
При всем своем уважении к матери Матвеев в этом случае был непреклонен.
– Да пускай зовут. Сирота, что дурачок. Какой с него спрос.
– И охота тебе в дурачках ходить.
– Меньше завистников. Ведь дурачки не могут быть богаты. А у нас кое-что на черный день отложено.
– Может оно и верно, но все равно нехорошо, – мать недовольно морщилась.
ПБОЮЛ Матвеев тип был преотвратительнейший. Даже высокий рост не скрадывал огромного до неприличия живота, а складки жира, как волны, набегали по всему телу. Непропорционально маленькая голова, как будто между плеч воткнули горошину. Вечно бегающие, отечные глаза. И возраста он был неопределенного: то ли тридцать, то ли шестьдесят лет. А еще был Матвеев патологически жаден. Его жадность не была лишена жертвенности. В этой своей жертвенности он по – своему был справедлив.
Когда, не выдержав такой жизни (Матвеев вел строгий учет того, во сколько обходится содержание каждого члена семьи. И если кто-то выходил за те денежные рамки, которые он установил, то долго и нудно пенял на это. Чаще всех доставалось жене даже не за то, что истратила деньги, а только за то, что пыталась попросить деньги), от него ушла жена, он по справедливости разделил детей. Старшая дочь, которую недолюбливал, ушла с матерью, а сын, внешне очень похожий на Матвеева, остался с ним. Матвеев и уход жены пережил достаточно легко, хотя по первости переживал: в доме все есть, а она ушла. Но, прикинув экономическую выгоду от ухода жены, забыл обо всех переживаниях. На ее уходе он дополнительно экономил около шести тысяч в месяц, а в год семьдесят две или почти две с половиной тысячи долларов. Этим нехитрым арифметическим подсчетам он радовался, как ребенок. И сожалел лишь о том, что вообще женился.
Он был справедлив и в еде. Из своего магазина приносил просроченные товары, которые, по его мнению, ничуть не худшего качества. И питался этими продуктами наравне с матерью и сыном.
И с людьми был справедлив. Несмотря на жадность, изредка, обязательно под процент давал в долг. Долги получал в срок, поэтому ничего лишнего с должников не требовал. Но и на старуху бывает проруха. Он постоянно ссуживал деньгами и Грибова. Тот всегда возвращал долги, да и магазин находился по соседству. А Грибов возьми да помри, не успев вернуть долг. Эти три тысячи рублей невозвращенного долга были занозой в сердце для Сироты. Он ходил и на похороны, и на девять дней заходил с одной единственной целью: как и когда он сможет вернуть свои три тысячи, прикидывал и так, и этак, как бы поделикатнее подкатиться к вдове, чтобы вытребовать свои кровные три тысячи. Умом он понимал, что сделать это почтим нереально, но сердце отказывалось смириться с потерей. Сорок дней у Матвеева сердце саднило кровью, сорок дней он считал, какие проценты могли бы накрутиться на три тысячи за это время. Подождав, после сорока дней еще два дня, он решился сходить к Грибовой, узнать на счет долга. Матвеев уже окончательно для себя определился: не будет денег, возьмет что-нибудь из вещей. Главное, чтобы все по справедливости было. Ему чужого не надо.
Несмотря на промозглую и ветреную февральскую погоду, Матвеев отправился к Грибовой пешком. "Идти-то всего ничего, три километра, поэтому нечего зря жечь бензин", – справедливо посчитал он.
Дверь открыла Грибова.
– Привет, Наташ. Вот пришел навестить, – поздоровался Матвеев. – В дом-то пустишь?
– Проходи, раз пришел. Чего на пороге стоять, – Грибова пропустила Матвеева в квартиру. – Раздевайся, обувь можешь не снимать.
Матвеев снял куртку и прошел в комнату. В комнате на диване сидел Бубнов. От удивления и неожиданности Матвеев пзднул, громко, но не вонюче. Это у него еще с детства. От удивления или испуга.
– Здоров, Виктор, – Матвеев протянул руку.
– Привет, – ответил Бубнов. Чувствовалось, что он смущен этим визитом и откровенно не рад Матвееву.
– Я чего пришел, Наташ, – обратился Матввеев уже к Грибовой. – Как на счет долга твоего мужа? Должен же он мне остался. Знаешь, ведь?
– Знаю.
– Вот я и зашел узнать, когда отдать сможешь?
– Сколько он был тебе должен?
– Три штуки, и три стольника сверху за услугу. Все справедливости. Дни после его смерти я уже не считаю, хотя какой-нибудь хмырь может, и насчитал. Ты же знаешь, я не такой. Ведь, если посчитать по сегодняшний день, то уже тыщ двенадцать накапало, – последнюю Матвеев произнес с большим сожалением. Как не верти, а девять тысяч он потерял.
– Хоть и сирота, а какой добрый. Ладно, сейчас принесу деньги. Сколько, ты говоришь?
– Три тысячи триста.
Грибова вышла в другую комнату. Бубнов казалось безучастно наблюдал за разговором.
– А ты чего тут делаешь? – спросил Матвеев, у которого сразу же резко поднялось настроение оттого, что так все просто и легко разрешилось. – Тоже за должком или так просто чайку попить?
– Так просто. Алексей мне ничего не был должен, я уже тебе говорил об этом, – Бубнов явно был смущен. – Да и что тебе-то за дело?
– Да, так. Безо всякого дела. Просто он всем в округе должен, а тебе нет. Чудно как-то. Да и потом, вижу, что ты здесь, ну и спросил, – Матвеев лукавил. Он сразу обратил внимание, что Бубнов одет по – домашнему, в спортивном костюме. "Значит, не так просто сидит у Грибовой, – решил для себя Матвеев. – Потрахаться пришел. А она рада стараться, долги мужа отработать. Вот поэтому Леха ему ничего и не должен. Вот теперь все сходится". – Матвеев даже почувствовал некоторое душевное облегчение от такого простого объяснения.
В комнату вернулась Грибова, протянула Матвееву деньги.
– Теперь он ничего тебе не должен.
– Теперь ничего. – Матвеев, не спеша и аккуратно, пересчитал деньги. – Ладно, я пошел. Не буду вам мешать.
Чтобы окончательно утвердиться в своих догадках, Матвеев решил забежать к Бубновой, все равно мимо идти. Дверь открыла Бубнова и неприветливо спросила:
– Чего пришел?
– Да с Виктором по делу перетолковать надо. Он дома?
– Нет, еще.
– А когда будет? Может, я попозже забегу?
– Не знаю, когда будет, и знать не хочу, – Бубнова громко хлопнула дверью.
– Представляешь мам, пришел к Грибовой за долгом, а у нее Витька Бубнов сидит. По – домашнему так одет. Думаю, что жить к ней ушел, – чуть ли не с порога прокричал Матвеев.
– Не мели языком, – не поверила мать, – чтобы такой разумный человек от жены ушел. Быть такого не может.
– Я тебя точно говорю: ушел. Я же еще на обратном пути и к Бубновой забежал. То, да се, спрашиваю, где Виктор. А она мне отвечает, что не знает, и знать не хочет. И в дом не пустила. Всегда пускала, а сегодня не пустила. Точно говорю, ушел от нее к Грибовой.
– Надо же срам, какой! Как же теперь Катерина будет? Она ж за Витькой была, как за каменной стеной, – запричитала Матвеева, – а эта Грибова какова? Еще мужнин дух из дому не выветрился, а она уже с другим скачет. А еще учительница! Долг-то она тебе отдала? – мать решила переменить тему. Чужая душа – потемки, а денежки счет любят.
– Конечно, отдала, а куда она денется?
– А чего ей теперь не отдать? Небось, не свои отдавала?
– Конечно, не свои. Откуда своим взяться? Зарплата у нее с гулькин хвост. Да, и покойник, "царствие ему небесное", ничего кроме долгов ей не оставил, – Матвеев машинально перекрестился. – Виктор теперь за все его долги расплатится, иначе, какой смысл ей его привечать? Все-таки умеют Грибовы устраиваться. Вот он взял да по – тихому помер, не расплатившись с долгами, а эта пигалица драная сразу мужика себе нашла. И какого мужика! Так что и себя ублажит, и денег немерено поимеет. Сволочь, короче, – на последних словах Матвеев сладко зевнул. От сегодняшних событий и переживаний он подустал, да и ужинать уже пора. – Сашка дома? – спросил он про сына.
– Дома. Сидит, уроки делает.
– А ее все слышал, – из-за двери показалась голова сына.
– А уроки-то сделал? – строго, безразлично спросил Матвеев.
– Сделал. Все сделал, – Саша вошел в комнату. Ему было десять лет, такой же толстый, как отец, но еще не заплывший жиром. Те же небольшие глаза – щелочки, более живые, но взгляд, как и у отца, все равно бегающий.
– Ну, тогда давай мам ужинать. А ты иди умойся и живо за стол. Жрать охота.
За исключением пельменей еда на столе была из запасов, сделанных еще летом: квашеная капуста, соленые огурцы и грибы, овощной салат. Для семьи Матвеевых это был обычный ужин, повторявшийся изо дня в день, в котором только пельмени заменялись котлетами или мясом. Матвеев как-то подсчитал, что летние запасы позволяют ему за год подкопить еще тысяч девяносто или более трех тысяч долларов. Матвеевы ели молча, только слышалось монотонное почавкивание. Причем трудно было разобрать, от кого исходило почавкивание: то ли от младшего, то ли от старшего Матвеева. Наконец, на тарелках ничего не осталось. Остатки соуса Матвеев аккуратно подчистил хлебом. В доме было принято после еды оставлять тарелки чистыми.