И такой случай Голицыну представился. Как-то зимой выходя из дому, Василий Алексеевич поскользнулся и упал, да неудачно, до потери сознания. Водитель, увидев, что шеф в бессознательном состоянии, согласно инструкции, тут же позвонил в мэрию, немного погодя в управление статистики, а потом уже вызвал "Скорую". В машине "Скорой помощи" Голицын пришел в сознание и немедля приказал везти его в мэрию на планерку, потому что жутко боялся опоздать. В понедельник у мэра всегда планерка, который гневался, если кто-то из тех, кому положено не являлся. "Будь ты хоть мертвый, но на планерку изволь явиться", – любил он приговаривать, отчитывая на следующий день провинившихся. Приходили все, даже больные, одни приходили сами, других привозили. Для особо тяжелых больных в кабинете установили капельницу.
Как не торопилась "Скорая помощь", на планерку Голицын опоздал. От ужаса содеянного он снова впал в беспамятство. Так его в бессознательном состоянии и вкатили в кабинет к мэру. Меньшиков встал около каталки с телом и проникновенно произнес:
– Прошу почтить память Василия Алексеевича минутой молчания". Все встали, склонив головы в скорбном молчании.
А получилось вот что. Водитель, позвонив в мэрию, сказал секретарше, что его шеф упал, и ему теперь "киздык", подразумевая под "киздыком" потерю сознания, а секретарша поняла "киздык", как смерть. О чем тут же сообщила Меньшикову. После скорбной минуты, Александр Данилович приказал немедленно вызвать на планерку первого зама начальника управления статистики взамен умершего Голицына, тут же прикидывая быстро в уме, кого назначить на освободившуюся должность.
– Петр Николаевич, надо будет табличку дописать и завтра повесить, – обратился мэр к начальнику управления жилищно – коммунального хозяйства Демидову после минуты молчания.
Таблички были ноу – хау Демидова. Денег на ремонт домов не хватало, поэтому красили только входные двери подъездов, что позволяло писать в отчетах, "проведен косметический ремонт во всех домах города". Оппозиция, правда, утверждала, что не все входные двери покрашены, а излишки краски себе присваивает местная администрация. Но на то она и оппозиция, чтобы чужую краску считать. Чтобы заткнуть рот глумливой оппозиции, Демидов и придумал пустить часть краски, которую якобы разворовывают, на написание табличек. Идея с табличками была проста, как ясный день. Написать на них имена всех чиновников с датой рождения, а тому из чиновников, кто помрет на боевом посту, дописать дату смерти, и привинтить табличку на дом, причем не обязательно на тот, в котором жил. Текст на ней должен варьироваться в зависимости от занимаемой должности, что, по мнению Демидова, с одной стороны, повысит престиж чиновничьей работы, а, с другой стороны, даст стимул для карьерного роста. Для первой группы, заместителей мэра, предполагался текст "здесь жил и трудился", для второй, начальников управлений – "здесь жил", для третьей, заместителей начальников – "здесь трудился", для четвертой, рядовых сотрудников – только фамилия. Если до кончины чиновника повышали в должности, то текст соответственно изменялся. Если же до той же самой кончины чиновника все же увольняли, то табличка вручалась увольняемому, как выходное пособие.
Идея Меньшикову понравилась. Он только спросил Демидова, а, почему нет таблички для мэра. Петр Николаевич ответил в том духе, что именем мэра назовем улицу или город. Александр Данилович физически ощутил язык Демидова у себя во рту, в районе гланд, но ответом все равно остался недоволен, заподозрив того в желании его, Меньшикова, скорейшей смерти. Поэтому идею одобрил, распоряжение о финансировании проекта подписал, но Демидова в должности не повысил. За месяц все таблички были готовы, и лежали в кабинете Демидова, дожидаясь своего часа.
– Разрешите Александр Данилович мне выйти, чтобы отдать распоряжение по табличке для Голицына? – спросил Демидов.
– Пойдешь после прощания с Василием Алексеевичем, – ответил Меньшиков. – А теперь попрошу каждого лично попрощаться с нашим дорогим товарищем. Василий Иванович, идешь первым. На лацкане пиджака Чапаева красовалась медаль "За безупречную паранойевскую жизнь", которую он получил за мужество и героизм в борьбе с терроризмом. Но из мэрского доверия после того случая все же вышел. Если бы погиб, тогда бы другое дело. Живым мэр не доверял.
Участники планерки выстроились в очередь для прощания с "дорогим товарищем" строго по ранжиру. Вслед за Чапаевым еще одиннадцать просто заместителей мэра. Заместители, конечно, не апостолы, но каждый год мэр обязательно находил в их рядах Иуду. Поиски Иуды Александр Данилович называл "плановой ротацией кадров". За заместителями шли начальники управлений, числом семнадцать, вслед – двадцать семь председателей комитетов. Кто-то целовал в лоб покойника, кто-то некоторое время стоял, скорбно склонив голову над телом. Но все обязательно крестились, иначе рисковали навлечь на себя немилость мэра, который каждое воскресенье ходил в церковь. От влажных прикосновений губ своих товарищей Голицын очнулся, но признаков жизни старался не подавать, так как еще не определился, как себя вести дальше, поэтому пока просто пытался угадать по запаху, кто с ним прощается. Начальника управления образования, Екатерину Ивановну Коменскую узнал по груди, которой она, как бетонной плитой придавила ему лицо так, что Василий Алексеевич чуть не задохнулся. А начальника управления культуры Сергея Михайловича Лефортова определил по перегару. "Вот сволочь, – подумал о нем Голицын, – никакого уважения к покойнику". Лефортов не любил покойного. Он вынужден был поднимать культуру из-за происков Голицына. Управление культуры было ссыльным местом для проштрафившихся чиновников, так как было абсолютно "не хлебным".
До ссылки Сергей Михайлович сидел так же на экологии и спасении утопающих, тоже место, не ахти какое, но, по крайней мере, экологию можно улучшать бесконечно, а тех, кто плохо улучшает наказывать денежными штрафами. И хотя штрафы были не очень уж и большие, но 50 % Лефортов исправно отправлял в бюджет. А погорел он по милости, а точнее немилости Голицына. Сдавая годовой отчет в статуправление, Лефортов не удосужился его перепроверить. А в нем количество свалок и помоек сократилось не на 20 %, как было запланировано, а только на 19 %. Это несоответствие и обнаружил бдительный Голицын, но сказал об этом не Лефортову, а сразу доложил мэру. Меньшиков любил динамику в отчетах. "Если нет роста или сокращения", – любил он говаривать, – значит, мы плохо работаем". В отчете же Лефортова налицо натуральная стагнация, которую мэр считал вообще вещью недопустимой, поэтому уже через неделю Сергей Михайлович трудился на культурном фронте.
Когда же начальник УВД, Прошкин Иван Иванович, прощаясь с Голицыным больно попал своей орденской колодкой тому в глаз, Василий Алексеевич вскрикнул от боли и резко поднялся с каталки. Чиновники от неожиданного воскрешения Голицына замерли в недоумении. Удивились они не чудесному воскрешению, а ждали, что же будет дальше.
– Александр Данилович, – Голицын легко спрыгнул с каталки, подошел к сидящему в кресле Меньшикову и упал перед ним на колени. – Спасибо, вам, дорогой, спасибо. Вы вернули меня оттуда. Спасибо. Дайте я вас поцелую.
На этих словах он резво поднялся с колен и троекратно облобызал мэра.
– Откуда оттуда? – недоумевал мэр. – Ты, что несешь?
– Александр Данилович, я видел такое, кто никто никогда не видел и не увидит, – Голицын обвел взглядом присутствующих с чувством несказанного превосходства.
– Вы думали, что я помер, – продолжил он. – И я так думал. Моя душа уже отделилась от тела и полетела по тоннелю. Яркий белый свет бил мне в глаза. И вдруг на выходе из тоннеля я вижу, вижу…, – Голицын сделал многозначительную паузу, – Я вижу вас, Александр Данилович в белоснежном костюме. Прямо, как сейчас. Подлетаю я к выходу из тоннеля. А вы поднимаете руки вверх, – Голицын показал, как мэр поднял руки, – и говорите: "Стой, Василий. Не время тебе еще умирать. Не все проблемы еще решены в нашем славном Паранойеве. Есть еще место трудовым подвигам". И свет такой от вас исходит, теплый, всего меня обволакивающий. Если и были темные пятна в моей душе, то тут же исчезли, и душа очистилась, полетела обратно, в тело вернулась, как раз, когда Иван Иванович со мной тепло и трогательно прощался.
Все знали, что у Прошкина на каждого было досье, содержание которого никто не знал, поэтому начальник УВД мог прощаться только "тепло и трогательно".
– Вернулся к вам обратно, и понял я, Александр Данилович, что вы не мэр.
После этих слов Голицын сделал паузу. Ход был рискованный. Уже некоторые чиновники, как собаки на привязи, готовились дать горячую отповедь воскресшему клеветнику.
– Александр Данилович, вы не мэр, – повторил Голицын и продолжил. – Вы, просто, бог, который вернул меня к жизни. Наверное, вы посчитали Александр Данилович, что мне рано еще уходить. Что Голицын не все еще сделал на этой славной паранойевской земле. – Голос Василия Алексеевича зазвенел и задрожал. – Вы мне там сказали в конце тоннеля: "Не время тебе уходить от нас еще Голицын. Не все еще сделано для процветания нашего славного города. Ты должен жить на благо нашей необъятной Родины".