Нам выдали метлы, лопаты, совки и поручили убирать территорию перед главным входом в институт. Мы сидели на лавочках, разморенные теплом и предвкушением кайфа ничегонеделания, пока не показался куратор группы, Владислав Николаевич, про которого на факультете говорили: "Слуга царю, отец солдатам". Он искренне любил все советское: родину, колбасу, студентов. При этом был энциклопедически образованным человеком, никогда не повышающим голоса. Увидев, что мы сами по себе, а уборочный инвентарь сам по себе, с показным недоумением воскликнул:
– Братцы, а что мы сидим? Хотите в "черный список" попасть перед самым окончанием? Хотите в школу пойти работать?
Желающих работать в школе не оказалось, мы дружно взялись за метлы и лопаты, но с тем же кайфом "ничегонеделания", начали демонстрировать видимость деятельности: наши девочки справа налево и слева направо мели по асфальту, а мальчики взад вперед шаркали лопатой. Владислав Николаевича наши дворницкие потуги вполне удовлетворили, вряд ли посмеет, кто теперь сказать, что мы не участвуем в ленинском субботнике, и с чувством законного удовлетворения преподаватель скрылся в здании института.
Мы еще по инерции полчаса мели и шаркали по асфальту, пока я не предложил:
– Чувство законной гордости в эти минуты переполняет весь советский народ. Одна половина прогрессивного человечества смотрит на часы: "А не пора ли в магазин?" Другая половина удивляется: "Что разве еще не сходили?"
– Ты забыл главное. Если партия говорит: "Надо". Комсомол отвечает: "Сейчас сбегаем", – заметил Андрей.
– Ребят, вы чего, очумели? Давайте, хоть еще полчасика поработаем, – возмущается Мария, наш комсомольский вожак и моя будущая супруга, та самая с привкусом салата.
– А давайте посоветуемся с коммунистом Бахиревым. Что он скажет, наш старший товарищ? – предложил Андрей.
Бахирев был нас старше на несколько лет. Отслужил в армии, там же попал в партию. Но не кичился ни тем, ни другим. Он был не только старше нас, но и рассудительнее. Кому-то это казалось тугодумством. Но, уж, если он заводился, остановить его было практически невозможно. В отличие от нас, юнцов, он мог уже уходить в запой. Эта слабость руководством факультета ему прощалась за то, что совмещал в себе несовместимые вещи: он был не только коммунистом, но и порядочным человеком. Вот и сейчас, прежде чем ответить, он задумался, производя в голове, как выяснилось позже незамысловатые арифметические расчеты.
– Что я мужики скажу. Я всегда "за". Но только, если в "легкую". Вы же понимаете, скоро пойдут сплошные майские праздники, а мне обязательно надо продержаться. Фигня получится, если я накануне окончания сорвусь. Да, и вообще, никому сейчас не след нарываться на неприятности. Так что давайте только в "легкую", и по домам.
Бахирев, конечно, прав. Желающих пройтись в "легкую" набралось человек восемь. Девчонки также проучаствовали. Их вклад в общее дело всегда приветствовался: выпьют на копейку, а денег вносят наравне, а то и поболее. Деньги собрал Андрей, и мы с ним потрусили в магазин. В магазине застряли почти на час, так как вся страна в едином порыве приняла участие в коммунистическом субботнике. К шести благоприобретенным бутылкам портвейна мы присовокупили еще шесть сырков "Дружба", триста грамм "Докторской" колбасы, порезанной на ломтики и буханку черного хлеба. Наше возвращение совпало с окончанием коммунистического субботника. Метла и лопаты были сданы. Ильич может гордиться нами.
– Куда пойдем? Как обычно, в скверик? – поинтересовался кто-то.
– А куда еще же, – заметил Бахирев. – В теньке у пруда сядем. Сольемся с природой, так сказать.
В теплую погоду скверик был нашим ритуальным местом. Если хотелось в уединении почитать, выпить в компании, назначить девушке свидание, всегда шли туда. Уже через десять минут мы были в скверике, и на двух впритык расположенных скамейках, расставляли бутылки и раскладывали более чем скромную закуску. Когда все уже было готово к завершению коммунистического субботника на оптимистической ноте, выяснилось, что у нас отсутствуют емкости для питья.
– Будем пить из горла. Нам не привыкать, – крикнул кто-то из девчонок с комсомольским задором.
Я же лишний раз убедился в преимуществе портвейна перед другими напитками. Сухое вино – это напиток не для компании. Пьешь много, а толку мало. Водка – напиток в целом неплохой, но для нее требуется более – менее сносная закуска, да и из горла особенно не попьешь. А портвейн всем напиткам напиток! Не требователен к закуске, легко пьется из горла, очень хорошо развязывает языки, неразборчив к компании и месту выпивки.
На пару с Андреем ловко и синхронно срезали пластиковые пробки и передали бутылки нашим девушкам. Их было всего трое, и пьют быстро, и понемногу. Я, может быть, излишне подробно рассказываю, но это ключ к моей будущей женитьбе. В этой женитьбе виноват я, и только я, но никак не портвейн, который так легко в этот день лился из "горла" в горло. После "первого круга" мы весело и радостно смеялись, беззлобно подтрунивая друг над другом, перемывая косточки преподавателям и отсутствующим однокурсникам, после "второго круга" стали рассказывать анекдоты, которые слышали друг от друга не один раз, но все равно было смешно. После третьего выяснилось, что портвейн закончился, и неплохо бы взять еще.
Когда я вернулся, компания уменьшилась на два человека, что было и не так уж плохо. Я был очень жадный до портвейна и не любил делиться. Сделав глубокий глоток и, занюхав корочкой хлеба, прикидывал, с кем из наших девушек мне сегодня обломится. Мелькнула даже запредельная мечта, чтобы обломилось со всеми сразу и прямо сейчас. Сделав еще глоток, я заметил укоризненный и печальный взгляд Андрея. Он не любил, когда я уходил на "облом", считая предательством нашей дружбы, скрепленной портвейном. В ответ я лишь лихо подмигнул: "Мол, не волнуйся Андрюх, все будет тип – топ!"
Очнулся оттого, что кто-то сильно и противно тряс меня за плечо. Приоткрыв глаза, увидел человека, похожего на женщину, раскрыв глаза пошире, убедился окончательно, что передо мной точно женщина. Я уже пытался что-то произнести, как подкатила волна тошноты, и меня слегка вывернуло. Чтобы легче выворачивало, приподнялся и положил голову между ног. В такой незамысловатой позе я пробыл минут пять. Подняв голову, я понял, что эту женщину зовут Машей, наш комсомольский вожак и моя будущая супруга.
– А где все? Где Андрей? – спросил я.
– Все уже давно разошлись.
– А я что? Остался? – вопрос был глупый, но что можно было еще спросить.
– Как всегда. Нажрался и заснул, – абсолютно беззлобно пояснила Маняша.
– Как же мне херово.
– Ничего, скоро полегчает.
Я не нуждался в утешении, мне хотелось домой, улечься на кровать, вытянуть ноги и положить голову на подушку. Я сделал попытку встать, но не получилось. Ноги не слушались, наверное, затекли от долгого сидения – лежания в неудобной позе. Чтобы не упасть окончательно, пришлось опереться на Марию. Сколько еще раз она будет вот так подставлять мне свое плечо. У Маняши ко мне перманентная любовь с первого курса: за годы учебы мы не раз сходились – расходились. Расходясь со мной, ей всегда попадались достойные парни. Но то ли у них достоинств было чересчур, то ли и я не так уж плох, Маняша всегда пыталась вернуться ко мне. По первости я гордился и тяготился одновременно ее возвращениями. Потом привык. И встречаясь с ней, даже не скрывал, что у меня имеется другая девушка. Вот и сию минуту я пьяно подозревал, что должно состояться очередное возвращение. Но мне не хотелось женщины, мне хотелось домой, в чистую и холодную постель. И об этом я как раз и намеревался сказать. "Не рассчитывай, сегодня на меня Маша. Я не совсем в форме".
– Все, пока. Я поехал домой.
– Куда ты такой пьяный поедешь. Тебя же в милицию заберут. Тебе это надо?
– Не надо, – охотно согласился я. – Тогда возьми мне такси.
– У тебя деньги есть на такси?
– Не знаю, но думаю, что нет.
– А как же ты собираешься ехать?
– Не знаю. Я просто хочу домой.
– Посиди еще полчасика. Немного протрезвеешь и поедешь. Я с тобой посижу.
– Давай посидим.
Этот разговор утомил меня. Захотелось немного подремать. Я положил Маняше голову на плечо, намереваясь заснуть. Маняша голову мою приняла, но заснуть не дала. Ей хотелось поговорить за "жизнь".
– Юр, ты хоть понимаешь, что своим пьянством можешь погубить свое будущее. Ты, что действительно хочешь попасть в школу?
От слова "школа" я вздрогнул и икнул. Вновь меня пугают школой.
– Нет, не хочу. Я домой хочу. Отвези меня, пожалуйста. Ну, очень домой хочу.
– Хорошо. Я тебя отвезу. А как мне потом возвращаться? Пока до тебя доедем, метро закроют.
– Не закроют. А, если закроют, я у мамы денег попрошу на такси. Она обязательно даст. Она все поймет и даст тебе обязательно денег на такси. Она все поймет, – меня вновь неудержимо клонило в сон.
– А не проще ли мне у тебя остаться. Скажешь ей, что я твоя невеста.
– Скажу. Все скажу. Только поехали быстрей. Я очень хочу домой.
– Значит, ты на мне женишься?
– Женюсь, женюсь. Поехали поскорее домой.
Я плохо помню, как мы добрались домой. Утром я проснулся с тяжелой головой и обрывками воспоминаний о субботнике. Марии в квартире не было. Значит, привиделась она мне вчера. Хоть одной проблемой меньше. Но, встав с постели, я заметил, что мать не очень по – доброму смотрит на меня.
– Что, сынок, с помолвкой тебя.
– С какой помолвкой.
– Ты ж вчера с невестой приехал.
– Я? С невестой?
– И зовут ее Мария. И свадьба у вас в конце лета. Ты вчера очень ярко живописал, какая будет свадьба.
– Какая?