...
Как мы и предполагали, российские журналисты (не спецслужбы!) выявили личность предполагаемого и весьма вероятного претендента на Московитский престол. Имя его вам известно. Жаль, что нашим службам не удалось сделать это раньше. По имеющимся проверенным сведениям, к этой персоне в Бостон из Москвы вылетает журналист, четко проправительственно ориентированный, личный друг и доверенное лицо г-на Президента. О цели визита можно лишь догадываться: либо упомянутый журналист намерен на правах "первого вестника" занять (точнее, вернуть утраченные) ведущие позиции в медиа-мире страны и стать ближайшим приближенным к новому Правителю Московии, либо летит с каким-то приватным поручением от нынешнего Президента. Выяснение причины визита, как нам кажется, есть задача номер один на сегодняшний день. Для выяснения этого, думается, следует использовать все имеющиеся людские и технические ресурсы.
* * *
Внезапно Чернышев стал ловить себя на том, что ждет звонка от Алекса. Так когда-то он ждал первую рецензию на свою первую научную статью, предварительный отзыв оппонента на диссертацию. Он с несвойственной ему реакцией хватал трубку телефона. "Можно подумать, что ты обзавелся молодой любовницей", – заметила Наташа. "Я не сумасшедший", – буркнул он. – "Ой ли… Хотя любовница – далеко не худший вариант… Если бы любовница…" Жена явно догадывалась о чем-то, но о чем – догадываться было фактически не о чем. Ничего не изменилось и не могло измениться. Но тут подавал голос телефон, ионе бьющимся сердцем первым бросался к аппарату. Он мысленно раз за разом проговаривал диалог с Алексом: Алекс его уговаривал, он приводил контраргументы, все нюансы диалога постоянно варьировались, Алекс находил новые доводы, Чернышев их удачно парировал, и постоянно он утверждался в своей правоте: всё это бред, фантазии, никому не нужные миражи. Но опять звонил телефон, и всё повторялось… "Это – помешательство, – думал он, – какое-то наваждение". И гнал от себя призрачные образы, населяющие его пульсирующие сны по ночам и дневные явственные галлюцинации. А видел он возможных соратников, оппонентов, врагов, предателей, навязчивых репортеров, одолевающих наглыми вопросами, фальшиво кокетливых женщин непонятного возраста с пустыми глазами, московитского Лидера, уходящего по красной дорожке в небытие, покои Кремля, серые лица людей за колючей проволокой, детей, роющихся в свальных кучах, и людские массы, приветствующие либо топчущие, разрывающие кого-то очень знакомого.
Алекс не звонил. Однако перед самым Прощеным Воскресеньем он получил по электронной почте письмо от человека, с которым никогда, к счастью, не был знаком и знакомство с которым никак не входило в его планы. Этот человек просил о свидании. Олег Николаевич ему отказал.
* * *
Получить ордер на площадь за Стеной и оплаченную жировку на год вперед оказалось делом не очень сложным. Значительно труднее было оформить эти документы без указания всех данных потенциального счастливца. Этому противилось и федеральное законодательство и, главным образом, местное управление и охранные департаменты каждой конкретной Стены. Журналист Л. как-то об этом не подумал, а ведь всё так просто: никто за Стеной не хочет иметь под боком представителей враждебной группировки, конкурирующего клана или семей-кровников. Людям, с таким трудом добившимся нормальной жизни, кровавые разборки под самым боком были не нужны. Конечно, бабка Евдокуша никакой опасности не представляла, но Л. не хотел явно засвечивать свою связь с ней. Бесспорно, там, где надо, всё знали, более того, догадки давно бродили в головах его коллег, но одно дело догадки и тайное знание тайных органов, другое дело – всеобщая огласка. До поры до времени хотелось бы этого избежать. Поэтому пришлось попотеть. Можно было легко перетереть тему с Хорьковым или Сучиным, но журналист Л. был не дурак, чтобы соваться к ним с этой проблемой. Пришлось обходными путями оформлять на имя своего свояка, затем делать дарственную на бабку свояка, данные бабки свояка, в основном совпадавшие с данными Евдокуши, вносить в ордер и жировку и оформить ордер и жировку на эту дальнюю сродственницу, а в уже оформленных документах чуть подправить имя, фамилию и прочее – совсем немного. Занесено было, естественно, много – не одна тонна юаней и даже баксов, но ничего – игра стоила свеч.
С ордером и жировкой явился журналист Л. в Нижний Схорон. К его приезду "Кондор Стремительный" индийского производства доставил прямо к дому Евдокии Прокофьевны Кокушкиной мешок рафинада, три пачки гречки, две банки корейской собачьей тушенки и рыбные консервы "made in Japan" – всё из стратегических запасов. Кошелек Л. несколько полегчал, но это – к удаче. Л. не стал играть, вымогать, завлекать. Он сказал прямо: "Евдокия Прокофьевна, я обещал вам жизнь за Стеной. Вот ордер, вот жировка на год вперед. Дольше нельзя, но я обещаю, если не помру, сделать следующий взнос. Если сдохну, это сделает моя жена, то есть вдова, я внес этот пункт в завещание – вот его копия. Сможете помочь мне и сказать всё, что вы знаете о нашем с вами протеже, то есть избраннике, а именно мы с вами выбираем будущее нашей страны, – сможете, буду вам благодарен по гроб, да и вы будете, как сыр в масле. Не сможете, нет проблем, скажу опять-таки спасибо и уйду с миром…". Евдокуша долго пристально смотрела на Л., потом сказала: "Не помрешь. Дам тебе травы, дам настоя меда майского и столетника. Только марганцовку не пей. Дам настой одуванчика и коры кедровки. Дам семян расторопши и кукурузных столбиков с рыльцами. Как принимать и настаивать, скажу. Поживешь ещё… Может, и меня переживешь… Хотя вряд ли…". Она поднялась, отошла к окну: "А как тебе мои петушки резные? Сама чудила". Долго молчала, повернувшись к нему спиной. "Поди, погуляй, потопчи навоз. Подыши нашим воздухом. Кликну". Минут через двадцать кликнула. Медленно, с остановками сказала всё, что знает.
На другой день из Москвы, перепроверив и уточнив новую информацию, журналист Л. написал по e-mail письмо Чернышеву Олегу Николаевичу с просьбой о встрече в любое удобное время. Не дожидаясь ответа, заказал билет на ближайший рейс Москва – Бостон и через день вылетел в ненавистную страну.
* * *
Президент не забыл того ласкового июньского утра, когда он впервые почувствовал неосознанную смутную тревогу. Это было в самом начале Петрова поста, в день именин Сисиния Воскобойникова, его старого друга и тренера. Девяносто пять лет тому стукнуло на Троицу, а здоровье, что у молодого. Президент приехал поздравить Воскобойникова сразу после дневного совещания. По старой памяти вышли на лужок перед мощным срубом Сисиния. Схватились на кулачках сам-на-сам в рукавицах. Сисиний ловко послал Президента в нокдаун, да Президент и не особо уходил от удара, потом обнялись, посидели на солнышке. Охрана ещё за два дня оцепила все окрестности и прочесала местность, жителей округи, невзирая на чины и звания, отселили на время в элитный спецприемник, так что нужды в ближнем прикрытии не было, и можно было спокойно попить чайку – разогнать тоску и побалакать. О том, о сем. Вот тогда и сказал Президент Сисинию то, что никому бы не сказал, даже Фиофилакту: "Что-то тревожно на душе стало". Сисиний блаженно закрыл глаза, чаем наслаждаясь, подставляя свое бронзовое лицо, густой седой шевелюрой и аккуратно подстриженной белой бородой окаймленное, под лучи солнца. Чай у Воскобойникова замечательный был. Сейчас таких не заваривают. На родниковой воде – мягкой, бессолевой, в чайнике старинного мейсенского фарфора, по монастырским рецептам… Чудо, а не чай.
– Может, сие от несварения желудка?
– Да нет. С этим все в порядке, не жалуюсь.
– Тогда мой совет: потерпи дней десять. Если не пройдет, подумывай о покое.
– Господь с вами, Сисиний Акимович. Так я молодой ещё. Мне ещё горы надо свернуть. И сил много, и любят меня, не отпустят.
– Думаешь, у меня сил мало. Ты со мной в поддавки играл, знаю. Но и всерьез могу кого хошь положить. Надумаешь, продемонстрирую, только потом не хнычь.
– Не захнычу.
– Знаю.
– Так что… Могу кого хошь положить, но ушел на покой. Всё имеет свое время. Время разбрасывать камни… Сидеть без конца – большого ума не надо. А вот вовремя уйти… Так с умом и вернуться можно.
– Может, тревога какую другую причину имеет? Может, всё зряшное, просто устал?
– Тревога сердце зря не гложет. Особенно беспричинная. Беспричинная она для тебя, но она причину имеет. Запомни и учти. Но на покой, а если не на покой, то в тень уйти не повредит. Мотай на ус. Пригодится. Я тебе никогда плохих советов не давал. Симпатию к тебе имею, как к сыну… И ценю. Хороший ученик.
Президент намотал на ус. Разговор все время тихо сидел, подремывая, в памяти, но сейчас, когда стали доходить слухи – случайно услышал обрывок теледуэли (охрана громче обычного врубила звук в своих наушниках: заинтересовались, значит), – поймал беспокойную реплику Сучина, брошенную через стол Хорькову, мимоходом, пробросом спросил массажистку, и та от неожиданности растерялась и брякнула, не подумав (за что её справедливо уволили и выселили из дальней Стены), заглянул через плечо старшего двойника на экран его огромного лэптопа, – сейчас этот разговор вынырнул и заставил задуматься.
Через несколько дней после последней "ласточки" – Президент спровоцировал на откровенность запуганного "грибного человека", во время дегустации им второго завтрака в рабочем кабинете – он вызвал во внеурочное время князя Энгельгардта и приказал доложить всё, что князь знает, а князь знал всё, о некоем "мистере X", которого прочат на его – Президента – место. Ксаверий Христофорович врать не умел, и Президент знал это.