* * *
Иванес тоже любил панк и ходил в рок-клубы. Однажды мы познакомились в "TaMtAm"-е с чуваком по имени Саша, который предложил купить фена. Фен – это амфетамин советского производства, довольно-таки высокого качества. Идея вдохновила, и по телефону чувак предложил нам заехать к нему на работу в зоопарк.
Приехали на "Горьковскую", на служебном входе позвали "Сашу из секции для козлов и баранов". И он действительно появился и провёл нас внутрь. Зашли в его небольшую каморку под импровизированной скалой, по которой скачут винторогие козлы и их товарищи бараны.
– Это идеологический выбор. Я панк и люблю животных. Там они мучаются, а я им помогаю. – Саша был модный эко-хиппи-панк, каких в России потом много развелось в хипстерские времена.
Вмазались и, испытав прилив оптимизма и энергии, отправились отбивать бабки. А Саша полез граблями убирать в вольере опилки. Бегло, но насыщенно погуляв по зоопарку, стремительно отправились на район.
Так получилось, что фен у нас на районе был не в ходу, но многие хотели его "понять", поэтому пара граммов разлетелась мигом, мы с Иванесом догнались остатками и почему-то прибились к игровым автоматам. Андрюша играл, а я наблюдал и обсуждал, я не играю принципиально, не больше одного раза, и тогда сразу проиграл. Рядом крутился и торговал травой Дениска Лысый, в которого тоже залетел кусочек скорости.
К трём часам ночи нас заебало тупить, и Иванес выиграл немного денег, Денис проиграл немного денег, но продал травы, всех уже "быстрый" утомил, все хотели сняться.
– Тут у меня приятель живёт, он говорил, что как раз сейчас сварит ширево. Говорил, если надо, чтоб заходил после трёх ночи.
– Давай возьмём по трёшечке.
Раскумарились "чёрненьким", очень хотелось домой, но ширево почти не подействовало. Нет, первые минут пятнадцать вроде что-то было, но быстро совсем прошло, мы не спали ещё сутки и расстались только вечером, обсудив все возможные темы и украв в кассе мешок жетонов для игровых автоматов.
Потом мы с Андрюхой несколько раз выходили ещё на линию воровать, но примелькались в Пассаже. Хотели дёрнуть бабскую шапку песцовую и запалились. Иванес перевесился через прилавок, я прикрывал, он сдёрнул шапку, кинул в пакет, отдал мне. Я ходу, а его уже вяжут, вырвали у меня пакет, я съебался. Андрюшу на трёшку в ИВС, подписка. Висит три дела, закрывают по мере пресечения "арест", меня не сдал. Сказал, что недавно познакомились.
* * *
Встречаю Варёного через года два, он только освободился. Сыпал байками, как его прописывали в хате, били головой об шконку, с кем сидел, кого теперь знает и т. п. – понторез, как и был. Я недавно приехал из сибирского сектантского трипа, слушаю его в шоке, не столько от баек, сколько от его восторга от уголовной романтики. Не прошло и трёх месяцев, как он снова уехал на зону – кражи, грабёж, наркотики. Толком даже пообщаться не успели. Сидел он хорошо, его мама открыла ларьки и магазин, ему передачки загоняла, держала под контролем. Отсидел опять, слез с кичи досрочно – и сразу торчать. Мать его пускает домой только трезвого, но утром он на кумаре украдёт что-нибудь и идёт торчать.
Однажды она закрыла Серёжу дома на замок, который открывается только ключом, а ключа не оставила, чтобы он не украл ничего и не сбежал за наркотой. Варёныч связал вместе простыни, как в тюрьме учили, и полез вниз с пятого этажа, набив карманы мамиными драгоценностями и видеокассетами. Простыни отчего-то развязались, и Варёный упал вниз, на бетонный бордюрчик. Перелом ключицы, рассечение лицевого нерва и вытекший глаз, хай хард.
Ебальник у него с тех пор стал слегка перекошен, так как рассечение лицевого нерва обездвижило половину лица, ту самую, на которой не было теперь ещё и глаза, красавчик, короче, стал, а не Сирожа. Больницы, капельницы, мамины инвестиции… Походил в гипсе как пионер, застывший в приветствии "Всегда готов!".
А там и опять тюрьма. На тюрьме как сыр в масле катается, сидит на инвалидке. Митя с ним пересекался там, говорил, что даже торчит Серёжа в тюрьме на герочке.
И однажды, Нина мне рассказывает, Серёжа сидит, а его матушку замочили! Задушили, и квартира ограблена. Потом, с зоны передают: Варёный заебашил цирика, насмерть. Накинули ещё семь лет к той трёшке, которая была, итого десятка. Ему двадцать три года, из них засижено уже четыре, и сидеть ещё до самого тридцатника без отпусков. Зато от пацанов почёт, время течёт. Варёный настроил поток герки, через цириков как-то мутили. Какая-то там жопа вышла, кажется, мама типа вмешалась, не знаю, но по ходу с этого всё понеслось. А закончилось шнуром от утюга у мамы на шее и заточкой в сердце неизвестного тюремщика. Варёный на зоне за то, что мента мочканул, авторитетным пацаном стал, за одноглазие получил кликуху Кутузов, под чёрным законом ходил. Но исчез с горизонтов надолго.
* * *
И тут недавно окрикнул кто-то на Ланском. Йопто-нах! Варёный стоит, если приглядеться. Оказывается десятка прошла, откинулся. Здравствуй, гость из прошлого, как дела?! Выглядит, прямо скажем, не очень. Зубы – через один, кожа дряблая, ни малейшего намёка на мажористость и модноту, в которой знал толк когда-то. Но зато сразу понты!
– Как ты? – У меня мелькнуло ощущение что я чёртом бегал, пока он на зоне масло в голове топтал. Что ему на это сказать? Я, чувак, теперь художник, Ноль рублей выпускаю, телевизор посмотри? Нарываясь на самый дебильный ряд вопросов на эту тему типа – "Нахуй тебе это надо?" – при, мягко говоря, специфическом бэкграунде. Поэтому ответ:
– Дела хорошо, работаю, – чтоб спросил кем.
– Кем?
– Да на компьютере, – чтобы спросил, сколько платят, с презрением, потому как работать западло, а что такое компьютер знает только по рассказам.
– И что, много платят?
– Да так, по-разному, как заработаешь. Зато в офисе кофе дают, и можно дома работать.
– А, прикольно.
И тут я, от любопытства, совершаю ошибку, соглашаюсь зайти к нему в гости. Его квартира, та, которая досталась от мамы, как раз по пути от магазина ко мне домой.
Сразу врубает Мишу Круга, заваривает чифирь и начинает показывать расплывающиеся татуировки и пачки фоток из зоны, архив за десять лет, где был, чо делал! Пацаны в кепках и без со всех концов земли русской, спрессованные в каменные мешки. У меня внутри всё сосёт, но я делаю заинтересованный вид.
– Этот сидит двадцатку за тройное убийство, этот пятнаху за двойное и изнасилование… Вот чифир пьём… Вот накурились… Вот Новый год отмечаем: литр спирта выпили, круто было.
И везде Серёженька, изнеженный мамин мальчик, скалится с карточек одноглазой заточкой. В компании окончательных подонков выглядит как родной.
Серёжа был то весел, то чуть не плакал, с запоздалым шиком и расслабоном распальцовывался. Вдруг его озарило, я ведь с компьютерами работаю, не могу ли я антенну в телеке поправить, а то он не может.
– Ну провод какой если только вставить и кнопку "Вкл." нажать? И музыку потише сделай. – А то на фоне выпуклой аутентичности происходящего мне стойко захотелось съебать оттуда поскорее. Серёжа приносит провод, и я вижу, что руки у него трясутся, как у паралитика. Причём видно, что он заметил, что я на них смотрю, и явно пытается сделать над собой усилие, чтобы я этого не видел, но у него не получается.
Входим в большую, мамину комнату его двушки. Где-то в ней она лежала, он показывает где, видно, кроет его крепко. В комнате этой нежилой дух, говорит, не заходит в неё один. Стоит старый цветной телевизор, пытаемся включить антенну, не получается, телевизор, видимо, давно сломан. Серёжа бесится, его начинает всего колотить, он выпивает водки, чтобы успокоиться. Мне ужасно гадко на душе от какого-то полного невминоза и безнадёги, происходящих с ним с самого детства.
– Чего-то ты не ешь ни фига. Вот, попробуй сырок плавленый или колбасу, чай пей… – Я начал беспокоиться, что он возьмёт моду заходить ко мне домой запросто, без звонка, как он делал раньше.
– Мне надо бабке лекарства передать и уезжать на Васильевский, я теперь там живу, извини, Серёга! Рад был тебя повидать!
Как-то встретил его через месяц, не стал с ним здороваться, типа не заметил его. Но заметил, что он меня заметил, но тоже не подошёл и не окрикнул. Видимо, справки навёл и струхнул, не о чем нам говорить. Совсем разное отношение к одинаковым воспоминаниям и к исковерканному прошлому. Серёжу, наверное, опять посадили, или, может, он квартиру продал и не живёт здесь? Это неважно, суть, думаю, та же. Главное – не питать иллюзий, и чтобы вы учились хорошо, дорогие читатели.
Глава 11
Тевтон
В Детском садике, где мы банчили дудкой, Антон Тевтон был любимцем. У Антохи был огромный сенбернар Дик. Дик любил незнакомых людей ни с того ни с сего сильно кусать за жопу, а потом валить на землю и тереться об них стоячим собачьим хуем под всеобщее улюлюкание. Антону бывало неудобно, когда Дик вдруг начинал щеголять стоящей красной залупой, но он не всегда был способен оттащить собаку, нападавшую на людей с травматичными для тела и репутации намерениями. Часто получалось, что он бегал за Диком, рвущим поводок, как Буратино за ключиком в советском фильме. Антон завёл привычку, укурившись, ходить на Торжковский рынок и объедаться там клубникой. Когда он попробовал ширево, и оно ему понравилось, строгая мама Антона отправила его в армию, там-то научат быть мужиком, выкуют характер.
Как в воду глядела, благодарности сыновней не было предела.