Предстояла и очередная разлука с сыном. "Романсу наших дней" предоставили не только "авторитетнейшие географические точки", как говорил администратор "Что? Где? Когда?", но и лучшие, "самые престижные", по его словам, концертные залы. Одна разлука печально состыковалась с другой. Стыковка не была плавной и незаметной, она отозвалась в моем организме таким нервным толчком, что, слушая очередную репетицию новой программы, я стала помимо воли все глубже погружаться в свое любимое старинное кресло, в котором, как мне грезилось еще с малых лет, можно было спрятаться, укрыться от беды и невзгод. Постепенно я начала утрачивать ощущение мелодии, а потом и звуков вообще. Впала в трагичное забытье, которое называлось "комой" - словом, по-прежнему ассоциировавшимся у меня с извечной потешной игрой, с комьями снега, летящими по разным траекториям через дворик детского сада.
Позже я узнала, что Валерий оказал мне срочную помощь - сделал укол, а затем уж вызвал ту "Скорую помощь", которая могла явиться нескоро.
Нельзя было сказать, что я окончательно "пришла в себя" силы, которые покинули меня, не возвращались. Но в сознание я вернулась… Однако время от времени бессильно прикрывала глаза - и тогда Валерий паническим полушепотом заклинал:
- Не пропадай… Очнись, мамочка! Не пропадай…
Сын поманил Лидусю в коридор. И там что-то сказал ей. Его слов я не слышала… И только Лидусин ответ помог мне понять: он сказал, что надо отменить гастрольную поездку по "авторитетнейшим географическим точкам", и, вероятно, добавил: "мама - тяжелобольной человек".
- Значит, наша судьба так всегда и будет… сталкиваться с ее здоровьем? - спросила Лидуся от раздражения слишком внятно. Думаю, она полагала, что я не вернулась из забытья.
- Но ведь мы можем выступать и здесь… у нас в городе, - предложил Валерий.
- Давай лучше ограничимся одним районом! В общем, я понимаю… Наша музыкальная карьера остановлена стоп-краном под названием "диабет".
- Болезнь пройдет.
- Ты знаешь, что этого не будет. А тянуться она может долго. Непредсказуемо долго… - Лидуся не сдерживала себя: она была уверена, что я в забытьи. Громкостью голоса
она как бы пыталась заглушить для Валерия смысл своих фраз.
- Тише… Ты что хочешь… сказать?! - потрясенным полушепотом спросил он.
- Ничего, кроме того, что сказала.
- Мы никуда не поедем… Я так решил.
"Далеко все зашло… Далеко! - точила я себя бесконечными раздумьями в больнице. Я нарушила программу Лидусиных действий. Сама того не желая, посягнула на новый ее проект… А этого она не допускает! Я мешаю не только гастролям, но и спокойствию, без которого, как говорит Лидуся, "успеха не может быть". Творческий непокой, уверяет она, должен сочетаться с зоной покоя вокруг творчества… Я мешаю их единению стать абсолютным. "Дуэт - это одно лицо в двух лицах!" - такова суть Лидусиной "дуэтной" теории. Значит, я мешаю их счастью… Не слишком ли многому я мешаю? Лидуся не сворачивает с намеченного пути. Не отступает ни на вершок… Но вдруг наткнулась на мою болезнь. Она переступит через нее. И через меня вообще! Через все переступит… Я поняла это наконец и, кажется, до конца. Тогда надо что-то в этой тетради исправить, переписать. Написать заново! Зачем? Да так… Ради точности и справедливости. Справедливости? Но разве я не была заодно с Лидусей? Во всем заодно!… А если так, смею ли хоть в чем-нибудь обвинить ее? Самая умная девочка в детском саду… Не я ли первой возвестила об этом? А надо ли было это провозглашать? Добрый гений нашей семьи… Сколько же опрометчивых провозглашений и всяких опасных нелепостей преподносим мы людям уже во младенчестве! И в юные годы… Так имею ли я право кого-либо упрекать? Но все равно допишу, исправлю…"
Валерий навещал меня по два раза в день. Лидуся не приходила.
- Поверь, она тоже… недомогает, - объяснил сын. - Просто переутомление. "Романс наших дней" виноват.
- Не романс виноват, а я…
- Что ты говоришь? Что ты?!
Он ведь не знал, что я слышала тот их разговор.
- Не думай об этом! Тебе нельзя, - заклинал Валерий. - Она скоро поднимется… и придет! А как у тебя с сердцем?
- Хорошо, к сожалению, - ответила я.
- Что ты говоришь? Что ты?!
Сомнения и тревоги продолжали одолевать меня. И через полмесяца я не выдержала… "Вырвусь на день из больницы. На один только день! Упрошу врачей, - решила я. - Вырвусь… Шприц дома есть, инсулин тоже".
Она недвижно сидела в своем любимом глубоком кресле, в котором, как ей грезилось с детских лет, можно было спрятаться от беды и невзгод. Рука сжимала письмо, очевидно, найденное на столе: "Ты опять между мною и своей матерью выбрал мать. Хоть бы соблюдал очередность: то ее, то меня! Ухожу домой. Навсегда ли? Это зависит от тебя. Выбирай. Хотя я уверена, что выбор твой будет прежним".
Внизу другим почерком было написано: "Благодарю тебя, сын".
Она забыла сделать укол? Или не успела?… Этого никто не знал… И не мог узнать уже никогда.
1986 г.