Пристроившись рядом с кучей багажа, волшебник поджал ноги по-тамамски, засунул руки в рукава и нахохлился. Конфузливо и безуспешно пытался он себя убедить, что вовсе ему не хотелось, чтобы Конро оказался вруном, и чтобы орды подземной братии двинулись на очередной человеческий город, снимая, таким образом, с него все обязательства. А еще в глубине мятущейся и страдающей души он был отчаянно рад, что люди вообще и Иван в частности не могут читать чужие мысли: такого разочарования в своем светлом образе не перенес бы даже он…
Иванушка тем временем молча подобрался к нему и сел рядом. Всем своим видом, полускрытым тьмой, он излучал ободрение и сочувствие и показывал, что что бы его друг ни подумал про себя или других, он все равно остается его другом, а минутные слабости – кому они чужды?..
Агафон всё понял и пристыженно закусил губу.
И кому после этого еще нужно чтение мыслей?..
– Я верю, что Конро смог уговорить своих, и они ушли к себе домой, – тихо, но твердо проговорил лукоморец. – И ты пожертвовал посохом не напрасно.
– Естественно… чего бы тебе так не говорить… это ж был не твой посох… – дивясь, какие злые духи противоречия и вредности дергают его за язык, неприязненно пробурчал чародей.
Иван растерялся.
– Но… если бы, предположим, я был должен отдать мой меч на благо чего-нибудь хорошего… я бы сделал это не задумываясь! И не жалел бы!
– Это потому, что какой-то дурацкий кусок железа – далеко не то же самое, что артефакт древней магии! – огрызнулся Агафон. – Магия входит в твою плоть и кровь! Она становится частью тебя! И отдать посох для настоящего мага – все равно, что для вас оторвать и оставить непонятно кому свою руку или ногу!
Чародей осекся, посомневался несколько секунд, пришел к выводу, что такому человеку как Иван даже оставить свою голову на правое дело – раз плюнуть и забыть, и угрюмо внес поправку:
– Ну или не ногу… Сердце, предположим. Или душу. Представляешь? Тело ходит, спит, цветочки нюхает, пирожки жрет, по заграницам разъезжает… а внутри пусто, как в гнилой колоде.
Иванушка задумался.
– Но ты же не магии лишился? А всего лишь… прости, если тебя это задевает, я не хотел… но… Это ведь была всего лишь палка! Хоть и очень сильная, полезная и интересная, я согласен!
– Палка!!!.. – гневно фыркнул волшебник, и даже в полумраке было видно, как глаза его яростно сверкнули. – Что б ты понимал!.. Палка… Сам ты – дубина… стоеросовая, причем… Воистину, вашему брату никогда не уразуметь… что такое… когда… никогда… а-а!..
Агафон бессильно взмахнул рукой, словно отгоняя мысль о том, что кто-то не одаренный магией мог понять, какие огни горячего Хела заново вспыхнули сейчас у него в душе, и отвернулся.
– Извини… – растерянно пожал плечами Иван. – Я не знал, что для вас… волшебников… это так болезненно…
– Да что вы вообще о нас знаете… – сумрачно выдавил чародей и снова погрузился в себя как в тихий омут.
Рассвет подкрался незаметно.
Сначала тьма, словно застиранная рубаха, стала исподволь сереть, обнажая еле заметные раньше предметы и лица, открывая землю и смутно очерчивая горы на горизонте. И вдруг как-то внезапно и сразу оказалось, что на улице уже скорее светло, чем темно, и что солнце, пусть пока еще и не видимое, освещает край неба так, словно решило сразу устроить день, минуя замшелые предрассудки вроде утра.
– Ну вот и до рассвета дожили! – загробным голосом провозгласил Кириан, перебирая струны арфы.
– А ты сомневался? – хмыкнул отряг.
– Да нет… – пожал плечами бард. – Просто не надеялся. Уже. Иногда.
– Ничего, скальд! – ободряюще хлопнул его по спине Олаф. – Дадут боги Старкада – и до следующего утра доживем, а там и до второго, и до третьего, и даже до четвертого, а там уж и счет им потеряем, этим утрам!
– Завидую я твоему щенячьему оптимизму, – выдавил Агафон, неохотно оторвавшись от созерцания глубин своей рефлексирующей души.
– Вот увидишь, волхв, всё будет хорошо! – убежденно кивнул конунг, достал из кармана точильный брусок и потянулся за топором.
И настороженно замер.
– Глядите… пятый-то наш, вроде… того…
– Умер?! – подпрыгнула и схватилась за сердце Серафима.
– Наоборот, – ухмыльнулся рыжий воин, ловко вернул брусок на место, вытянул любимый топор… и встретился взглядом с Анчаром.
– С добрым утром, гад рений, – обнажив зубы в приветственной улыбке, проговорил отряг. – Не волнуйся. Ты среди своих. Но предупреждаю сразу: начнешь колдовать – получишь.
Чем и что он получит, у ренегата сомнений не возникло: топор номер двенадцать завис перед его носом весьма и весьма красноречиво.
– Олаф! Начинать разговор с будущим союзником с угроз неприлично! – Иванушка торопливо отвел оружие конунга на расстояние, безопасное для телесного и душевного здоровья атлана.
– Я, конечно, мог бы и сразу кулаком ему в глаз… для приличия исключительно… но ты же еще больше ругаться бы стал, – обиженно буркнул Олаф и топор опустил – но не убрал.
– И не с угроз, а с разъяснения обстановки! – выступила в поддержку друга Серафима. – Сотрудничество должно начинаться с понимания и доверия! И теперь, когда сын Дуба Второго понимает, что церемониться, в случчего, мы с ним не будем, и доверяет нам в этом вопросе, разговор будет проще и приятней!
При упоминании имени покойного короля лицо Анчара исказилось, отражая растерянность, изумление и отчаяние, словно постыдные воспоминания вспыхнули непрошенными в памяти, но быстро приобрело бесстрастное выражение.
– Тис… ошибался… – глухо выдавил он, тут же сморщился от боли, и рука его непроизвольно потянулась к распухшей половине лица. Там, где приложился огромный кулак отряга, сейчас красовался желвак такого же размера, украшенный обширным черно-фиолетовым кровоподтеком.
– Он не мог ошибаться, – мотнул головой Агафон. – Служанка твоей матери подтвердила, что ты – сын старого короля. А значит, пятый Наследник. Хочется тебе этого или нет.
– Отец… офицер… – снова мучительно стараясь уложить максимум информации в минимум слов, просипел Анчар, еле-еле шевеля опухшими губами.
– Семейные тайны, милейший, в Гвенте называют "скелетами в шкафу" именно потому, что они становятся известными в самый неподходящий момент, – поучительно сообщила Эссельте.
– Так что, никуда ты теперь не денешься, – подбодрил атлана конунг с присущей ему тактичностью. – Раньше своего хозяина вытаскивать собирался, а теперь с нами его обратно запихивать будешь!
– Гаурдак для них не хозяин, а Избавитель Белого Света, – дотошно напомнил Кириан.
– Да избавит премудрый Сулейман Белый Свет от таких избавителей! – экспрессивно воздел руки к небу Ахмет.
– Короче, если попытаешься колдовать или удрать, церемониться мы с тобой не станем, – сказал и свое веское слово Агафон. – Ты долетишь с нами до места и будешь участвовать в ритуале, даже если нам придется держать за руки твой труп. Поэтому резких движений совершать не советую. Я сегодня злой.
Черные глаза на скорее грязном, нежели загорелом лице сверкнули враждебно, разбитые губы презрительно скривились, Анчар отвернулся, перекатившись на здоровое плечо, и вдруг, оттолкнувшись ногами от Олафа, метнулся к краю ковра – и за него.
Сенька, оказавшаяся к ренегату ближе всех, дикой кошкой рванулась вдогонку, ухватила исчезающие за бортом Масдая ноги – и под действием инерции и разности масс незамедлительно последовала за ними. Бросок Иванушки обеспечил антигаурдаковской коалиции в перетягивании Серафимы выигрыш: вырвать любимую супругу из его хватки было бы не по силам даже самому Гаурдаку.
Спустя полминуты царевна и атлан были затащены на ковер. Раза в три больше времени потребовалось, чтобы разжать ее сведенные пальцы. Эссельте глянула на проплывавшие под ними скалы и пропасти и нервно поежилась: не успей они ухватить Анчара, для совершения ритуала им не осталось бы даже трупа… Олаф перехватил ее взгляд, нахмурился и предложил, задумчиво оглядывая ссутулившегося посреди Масдая ренегата:
– Связать бы его неплохо было…
– У него раненное плечо! – тут же возразила принцесса.
– Тогда я бы мог врезать ему легонько, чтобы лежал и не дергался, – тут же заметно повеселел и выдвинул другую идею отряг.
– Это бесчеловечно! – возмутился уже лукоморец.
– То неприлично, то бесчеловечно… как девицу на выданье везем… не дышите… не пылите… в глаз не бейте… – недовольно буркнул конунг, но кулак разжал. – Вот прокараулим, сиганет вниз, или еще чего придумает, похуже…
Усмешка на бледном, покрытом горячечными пятнами румянца лице ренегата говорила, что предположения отряга были не так уж далеки от истины.
Серафима зыркнула на пленника и нахохлилась в сторонке. Воины нахмурились. Эссельте, чтобы скрыть неуверенность и волнение, принялась рыться в багаже, разыскивая перевязочный материал. Агафон выудил из рукава шпаргалку и принялся что-то бормотать и водить руками, умудряясь не отрывать взгляда от мелкого корявого почерка на пергаменте.
– Что это ты делаешь? – поинтересовался Олаф.