– Субординация – прежде всего, ваше высочество! – попытался одновременно вытянуться в струнку и развести руками часовой. – Стражник Банан доложит начальнику караула, тот – капитану, капитан – полковнику, полковник – главнокомандующему, главнокомандующий – канцлеру…
– Внучка – Жучке, Жучка – кошке, кошка – мышке… – подражая интонациям стражника, подхватил наверху другой женский голос.
– Так точно! То есть, никак нет… Это о чем мы? То есть, вы?.. Ваше величество? Высочество?.. – окончательно запутался сержант и сконфуженно наморщил лоб под шлемом.
– О том, что надо было сломать что-нибудь в саду – уже бы у короля были, – раздраженно пояснила то ли ему, то ли всем остальным Серафима.
– Зеленые насаждения нужно беречь! – строго нахмурился охранник.
– Нервы гостей нужно беречь – тогда всем спокойнее будет, включая зеленые насаждения… – буркнула царевна. – Развели бюрократию…
– Ну где же этот сын черепахи и улитки?.. – бормотал Ахмет, нервно оглядываясь то на город, то на боковой вход, где скрылся капрал, пока одинаково притихшие и неосвещенные.
– Хель и преисподняя!.. Шепталы его съели, что ли?! Пойдем, найдем Тиса сами! – не выдержал отряг. – Время идет!
– Полетели! – решительно скомандовал Иван, но тут от погруженной во мрак громады дворца отделились две темные фигуры и рысью бросились к воротам, где, перебирая кистями от нетерпения, ждал их Масдай с пассажирами.
Предваряя новую команду, ковер мягко скользнул вперед и вниз – навстречу бегущим.
– Ваши величества… ваши высочества… – умудрился на ходу выпрямиться и отсалютовать стражник постарше, – приветствую вас… на земле… на воздухе… на территории… короче, желаю доброго вечера… и приглашаю войти… пройти… пролететь… со мной… за мной…
– К парадному? – прервал мысли вслух ковер.
– Так точно, ваше величество! – не разобрав говорящего, но решив по голосу, что на "высочество" его собеседник не тянет точно, радостно кивнул начальник караула. – Прошу!
И его величество Масдай Первый рванул вперед, заставляя начальника караула снова забыть о степенности, приличной его званию, и бежать вприпрыжку.
В холле их уже поджидал обер-камергер в наспех натянутом придворном мундире и заспанной физиономией. Он церемонно раскланялся, стукнул жезлом в пол – гулко, но осторожно, чтобы не поцарапать драгоценный паркет, снял с крюка вычурный позолоченный светильник в форме ананаса и увлек гостей за собой по переходам, оранжереям, коридорам, зимним садам и лестницам, то ли запутывая следы, то ли пытаясь сбить с толку и ориентации ведомых.
Неизвестно, преуспел ли он с первой задачей, но на последнем поприще победа его была окончательна и бесповоротна: после пятнадцатой-двадцатой смены этажей и направлений иностранцы могли быть уверенными лишь в том, что находятся все еще в городе.
Когда Эссельте уже отчаялась придти хоть куда-нибудь на этой неделе, вельможа, пыхтя, но не сдаваясь, совершил марш-бросок на седьмой этаж, прошел по длинному полутемному коридору почти до конца и остановился перед двойной закрытой дверью. Дождавшись подхода растянувшихся по анфиладе визитеров, он подобострастно склонился:
– Прошу, ваши величества, ваши высочества.
Двери под легким касанием его руки распахнулись, и визитеры очутились в просторной гостиной.
Пустой и темной.
– Ваши величества, ваши высочества, не извольте беспокоиться, светильники я сейчас зажгу, – обворожительно улыбнулся и кинулся выполнять обещание придворный. – Располагайтесь, пожалуйста, чувствуйте себя как дома, ужин сейчас подад…
– Какой ужин? – взревел Олаф, хватая камергера за грудки так, что тот едва не выронил лампу-ананас. – Какой ужин, волосатая задница Суртра?! Где король?! У нас к нему срочное дело!!!
– Это вопрос жизни и смерти! – моментально присоединился к другу Иван – хоть и с целью прямо противоположной.
Вырванный из железной хватки взбешенного конунга, обер-камергер, не переставая улыбаться, продолжил зажигать лампы, как бы невзначай выбирая расположенные исключительно вдоль дальних от Олафа стен.
Скоро зал озарился приятным желтоватым светом с ароматом горных трав.
– Его величество изволили почивать, когда вы прибыли… – опасливо косясь на мерявшего шагами зал отряга, безостановочно говорил придворный, словно шаман, заговаривающий дикого зверя, – но ему было доложено незамедлительно… как он велел… на этот самый случай… и сейчас он одевается к выходу… в его печальном положении это не так просто и быстро…
– Мы могли бы сами к нему прийти, – сконфузился, вспомнив об увечье Тиса, Иванушка.
– Его величество хотел принять вас здесь, – покачал головой вельможа, обнаружил с некоторой растерянностью, что все светильники в свободной от Олафа половине зала были зажжены, и пристроился у двери рядом с пальмой в дубовой кадке, прижимая к груди золоченый ананас как щит и кидая робкие взоры то на незажженные лампы, то в коридор. Чувство долга с переменным успехом боролось в нем со здравым смыслом.
Олаф, не переставая, расхаживал по ковру, Эссельте, Кириан и Ахмет застыли у окон, точно гипнотизируя взглядами укрытый ночью город, Сенька, заложив руки за спину, осматривала фамильные портреты на стенах и отстраненно гадала, старого ли это короля родственники, или уже нового. Иван, видя и понимая затруднение камергера, занялся освещением второй половины зала. Агафон же рухнул на диван рядом с Масдаем, откинулся на спинку, вытянул ноги, закрыл глаза и замер, вновь погрузившись в свой угрюмый транс.
– Ну и где это ваше его вели… – дойдя до последнего предка начала было Серафима, уже всерьез подумывавшая о захвате языка и снаряжении поисковой экспедиции за неуловимым Тисом – и тут в коридоре зазвучали шаги и послышался легкий скрип колес.
– Ну наконец-то!.. – резко повернулся и воздел очи и руки к потолку Ахмет.
Но это был всего лишь отряд лакеев с чашами, в которых плавали кусочки фруктов и лепестки роз, кувшинами и сервировочными столиками, груженными целым семейством золотых тарелок, подносов и блюд.
Прочитав на физиономии конунга недоброе, камергер дал пинка застигнутому врасплох чувству долга и успел выскользнуть в коридор как раз перед тем, как первый слуга вкатил в зал свое двухэтажное сооружение из серебра и черного дерева. Протараторив: "Я схожу, узнаю, когда его величество будет готов дать вам аудиенцию", вельможа зайцем метнулся вбок и пропал из виду.
– Сиххё его забери!.. – прорычал Кириан, театрально отшвырнул связку своих инструментов, словно в сердцах и, закатывая рукава, двинулся к первому столику, источавшему умопомрачительные запахи.
С первого опытного взгляда распознав, кто среди гостей величество и высочество, а кто – не очень, старший лакей брезгливо скривился и загородил дорогу миннезингеру к оплоту шедевров дворцовой кулинарии.
– Сначала меню выбирают господа.
– Для тебя я – господин! – жарко вспыхнул обидой бард.
– Руки помой сначала, – процедил атлан, вкладывая в свои слова ровно столько вежливости, чтобы их нельзя было назвать откровенно грубыми, – господин .
– Где помыть? Умник нашелся, сын ги…гиены… – то ли заикнулся, то ли вспомнил мудреное медицинское слово Кириан, внутренние весы которого работали даже не точно, а с опережением.
Лакей усмехнулся тонко, чувствуя мгновение превосходства.
– Вот здесь, господин , – одним подбородком указал он на узорчатую чашу – но с таким видом, точно макал в нее зарвавшегося простолюдина головой.
И теперь настал момент торжества менестреля.
– В компоте?! – презрительно вскинул голову он. – За дикаря меня принимаешь?!
И, не успел ошарашенный лакей и слова сказать, как музыкант гордо ухватил с нижнего этажа столика кувшин, открыл откидывающуюся крышку, кинул на бесцветную жидкость внутри довольный взгляд и пошел к пальме мыть руки.
Проводив округлившимися глазами в последний путь два литра вина из крисанского прозрачного винограда, старший лакей скривился как при виде сороконожки в жюльене и тихо бросил через плечо помощникам:
– Так и быть. Запить трапезу налейте ему воду для мытья рук.
А погромче добавил, видя, что кроме менестреля их прибытие никого не заинтересовало в должной мере:
– Прошу к столу, ваши величества, ваши высочества. Кушать накрыто. Его величество Тис Первый прибудут тогда, когда прибудут, а замечательный ужин остынет и испортится.
Против такой аргументации устоять не могла даже антигаурдаковская коалиция, питавшаяся вторую половину дня, в основном, энергией нервных клеток, и судьба ужина была решена.