– Тебе, сопля, мнения своего еще иметь не положено. Мать с отцом слушай, стариков чти и ко всем относись с почтением, тогда может из тебя, ботало, хотя бы гроб раскрашенный получится.
Я обиделся и спросил, чего он гробом обзывается.
– А это, – говорит дед, – такие люди есть, снаружи пиджачок да галстучек, морда бритая, а в глаза его рыбьи поглядишь – внутри-то мертвец сидит, человек уж помер давно, по привычке просто ходит и двигается.
И улыбнулся. Я эту улыбку его никак не могу забыть.
Тут ехал в поезде со стариком. Он сидел много, потом жил на поселении, собрался прощаться со всеми родными перед смертью. И вот, точно как дед мой, сидит у окна, молчит и улыбается. Поезд пошел, он мне говорит: "Как мне нравится в поезде ехать! Колесики стучат: тук-тук, тук-тук. За окном красивые пейзажи показывают. Хорошо!" Я чувствую, что у меня по лицу начинает дурацкая улыбка растекаться. А он не унимается. Принесли чай. Он опять: "А как мне нравится в поезде чай пить! Сахарок в таких замечательных упаковках, продолговатеньких, хрустящих". Я думаю: "Погоди, вот тебе сейчас простыни сырые принесут, как ты заговоришь?" Принесли простыни. Он их расстилает: "А как мне нравится, что простыни такие слегка влажные, как хорошо". Когда мы с ним в Москве на перрон вышли, я готов был каждую травинку, каждого московского бомжика обнять. Такое счастье было в этом человеке. Хоть и настрадался. По нему видно было.
И дед мой так же улыбался. Я теперь христиан по этой улыбке всегда вижу. Дед улыбается, и в глазах его какое-то бесконечное счастье. Я сначала думал, что это у него после войны, что живой остался. Но нет, он всегда что-нибудь добавит. "Эх, – говорит, – не слышало то ухо, не видел то глаз, не приходило то на ум человеку, что уготовал Господь любящим Его".
Умер он спокойно и тихо. В воскресенье после службы позвал всех к себе на именины, накормил вкусным пирогом из рыбы, помыл посуду, лег на лавку, да и помер. Бабушка сказала:
– Устал старик. Перекрестился, закрыл глаза, и нет его.
Она с тех пор все сидела у окна и ждала смерть, как невеста ждет жениха, который отлучился сразу после свадьбы.
Отец мой уехал из дому в семнадцать лет. И хоть пел он в детстве в церковном хоре, но, вернувшись из военного училища, церковных обычаев дома родного признавать не стал. Скоро, как говорил мой дед, он купил себе шляпу и стал важным. Единственный раз, на охоте, слышал я, как он молится. Из озорства, в одиночку он выпалил в берлогу. Неожиданно выскочил медведь и погнался за ним. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так громко кричал: "Господи, помилуй!" Когда он заскакивал в охотничий грузовик, кто-то из мужиков позади него тоже хотел заскочить на борт и схватил его за ногу.
– Нет, нет, это не я стрелял! – истошно закричал отец. Так он был напуган.
Он был истовым партийцем и любил смотреть фильм Райзмана "Коммунист".
Бабушка просила его крестить нас с сестрой, но он категорически запретил, да, вот именно категорически запретил. Но случай изменил ситуацию. Каким-то чудом он оказался в церкви. Его СМУ прокладывало кабель рядом с храмом, вот он и зашел в надежде, что там все разрушено. Но храм оказался хоть и обветшалым, но действующим.
Он с интересом встал у стены и вдруг увидел, как молодой диакон совершает каждение. Это возмутило его до глубины души. Как же, идет середина ХХ века, космические корабли бороздят небесное пространство, передовая часть человечества строит коммунизм, а здесь молодой парень, полный жизненных сил, служит упаднической идеологии, кадит "опиум для народа"! И вот мой папа, бывший офицер, строитель светлого будущего и коммунист, встал у большой иконы Николы Угодника, чтобы, когда дьячок будет проходить мимо, посмотреть ему в глаза. Так посмотреть, чтобы он все понял, снял с себя этот ветхий стихарь и ушел отсюда, ушел навсегда. Когда диакон поравнялся с ним и увидел негодующий взгляд отца, в его глазах на секунду вспыхнула боль, но он поклонился, улыбнулся и окадил благоуханным ладаном строителя светлого будущего, словно бы тот был иконой. Отец оторопел и вышел из храма в некотором смущении. Он думал о чем-то после и вскоре разрешил нас крестить. Точнее сказать, он "попустил" бабушке наше крещение.
Нас с сестрой крестил пожилой поп с величавым басом. Была середина августа, и солнечные блики играли по всему храму. Я совсем не боялся, когда поп поставил меня в таз, лил на мою голову из ковшика теплой водой и даже когда он стриг меня ножницами, которые немного драли волосы. Но когда он взял всех ребятишек за руки, начал водить вокруг тумбочки с иконой и запел: "Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся, аллилуйя" (а я был самым маленьким и шел последним), я оторвался от всех и пошел в противоположную сторону. Поп поймал меня свободной рукой и стал толкать впереди себя, как трактор. А после посмотрел на меня строго и сказал:
– Раз ты такой вредный, я тебя в алтарь не поведу.
И не повел. Так я и не узнал, что там попы делают.
После крещения нам выдали алюминиевые крестики с надписью "Спаси и сохрани" почему-то не на веревочках, а на алых ленточках.
Дома крестики немедленно изъяли и положили в шкатулку с мамиными драгоценностями на ближайшие 15 лет. На том и закончилось мое религиозное воспитание. Только святой Никола строго поглядывал на меня с бабушкиной иконы. И бабушка ночью шепталась с Маткой Боской и Попаном Джезусом то по-польски, то по-французски для конспирации.
А для меня все началось с Кольки. Мать его все время подкладывала ему в брюки то иконку, то бумажку с молитвой. Нас били старшие, а он оставался цел. Мы попадали в передряги, ему – хоть бы хны. Может быть, поэтому из него и получился бандит. Когда мы выросли, он стал работать снабженцем на винзаводе и ездил разводить рамсы с братвой на стрелки. В один прекрасный день мочканули его корефана Егора Спициха. И они ночью с волынами нагрянули к молодому священнику из Всехсвятской церкви, чтобы тот отпел покойника по всем понятиям. Пришли, батюшка недолго отказывался под дулом бандитского автомата, пожалев двух своих дочек и матушку, согласился ехать. Он что-то пел над развороченным тремя выстрелами в упор телом Спициха, кадил ладаном, что-то читал по своей заношенной книжке. Бандиты остались довольными и вскоре отпустили попа домой.
Однако Колька скоро узнал, что Спицих не был крещеным, и его заело, а было ли отпевание действительным. Он поехал к попу. Поп ему честно сказал, что не отпевал Егора, а просто над его телом для отвода бандитских глаз отслужил литию по всем умершим православным христианам. Потому что Колькины друзья-бандиты все равно не понимают ничего по-церковнославянски. Кольку эта поповская смелость нисколько не обескуражила, и он весело объявил мне, что "этот поп мне теперь по жизни должен, потому что чуть чего – я его братве объявлю".
Он стал часто заезжать к попу, тот освятил ему его комнату в общаге и служебную машину, но от этого Колька богато жить не стал. Машина через три дня после освящения разбилась, на что поп резюмировал, что курить в освященной машине не надо. С общежития Кольку стали гнать. И тогда он решил разобраться с делами небесными. Он приехал к батюшке и поставил ему вопрос ребром:
– С чего это так мне не везет?
Батюшка сказал:
– Потому что живешь не по-божьи.
– А как бы мне так сделать, чтобы и по-божьи, и чтобы у меня все было? – спросил Колька.
– А ты попроси у Бога все, что тебе надо.
– Это как так?
– А вот пойдем со мной.
Поп подвел Кольку к большой иконе Христа и сказал:
– Господи, подай рабу Твоему все, что ему надобно. Потом обернулся:
– А что тебе, кстати, надобно?
Колька, не моргнув глазом, выпалил:
– Квартиру, машину, дачу.
Батюшка снова обратился к иконе:
– Подай, Господи, рабу Твоему Николаю квартиру, машину, дачу. Аминь.
Через месяц у Кольки на винзаводе произошло какое-то расформирование, и ему от администрации выдали квартиру и выделили деньги на покупку автомобиля, на которые он не только машину, но и дачу себе купил. В полном недоумении он пришел к батюшке.
– Как же так-то?
– Да и слава Богу. Ты у Бога просил? Просил. Получил? Получил. Сам заработал? Нет. Ну, так благодари Господа.
– А как?
– А так и благодари. Скажи: "Благодарю Тебя, Господи!"
Колька растерянно поблагодарил и даже решил с этого случая в церковь ходить и поститься. И под насмешки друганов пропостился целый пост зимою, но за два дня до Рождества напился пьяный и с тех пор не постился. Но стал считать себя весьма религиозным.
Меня этот батюшка Колькин всегда удивлял. Я его встречал в компьютерных магазинах. Все тамошние продавцы его знали. Выяснилось, что он когда-то закончил Московский университет как раз по компьютерным технологиям, а потом почему-то стал попом. После чудес с Колькой я тоже хотел с ним поговорить, но не мог решиться. А может, не хотел, просто мне было любопытно. Но, уважая его компьютерное прошлое, несколько раз заходил к нему в храм. Там мне не понравилось, было скучно и непонятно. К этому времени я учился в университете, и единственное, что мне нравилось, – это читать книжки.