Я был потрясен, как только может быть потрясен человек в восемь с небольшим лет. Оказывается, мой единственный папа был вовсе не единственным, а из небытия вдруг соткался неведомый дядя.
- А где он? - выдохнул я.
- Умер маленьким, - вздохнула бабушка. - Ему было четыре года.
Этого еще не хватало. Не успел я чудесным образом обрести дядю, как оказывается, его нет. Но подобревшая бабушка все еще находилась рядом.
- А почему?
- Что почему? Заболел и умер. Болезнь была сильная, а он слабый, питание плохое. Кашлял, кашлял, а потом умер. А игрушку эту он очень любил. Все время кричал, что сам будет вешать ее на елку. Однажды перестарался, уронил и, видишь, сломал немного. Я хотела выбросить, а он не дал. Его похоронили там же где твоего дедушку. Только это дедушку потом похоронили рядом с ним.
Мама не выдержала, зашла в комнату. Она, оказывается, все слышала.
- Почему вы нам никогда не рассказывали? - спросила она.
- А зачем? Через пять лет родился твой муж. Мы не хотели вспоминать о первом. Ты, что думаешь, я всегда такая была? Я была красивая и талия у меня была тонкая как у французских актрис.
Я посмотрел на бабушку. У нее не было даже намека на талию.
- Я видела его сегодня во сне, - сказала бабушка, помолчав. - Он стоял на табуретке и украшал елку. А потом повернулся ко мне, засмеялся и поцеловал.
Мама тихонько шмыгнула носом. Бабушка принялась шарить в юбках и достала маленькую фотографию. Она была почти белая и склеена в четырех местах. Я пригляделся и различил кудрявого мальчика в белой рубашке и с мячиком в руках.
- Я устала, - сказала бабушка и прикрыла глаза. - Когда будет готов обед - скажешь. - Последние слова были обращены к маме. Потом она еще раз погладила меня по голове, и казалось, уснула.
Мы на цыпочках вышли из комнаты. Когда я занес ногу через порог, до меня донесся голос:
- Пусть родители поставят, а ты начни украшать елку.
Вы понимаете, я никогда не любил бабушку. Еще раз говорю, мне стыдно, но это так. Она умерла, когда мне было 14 лет. До самой смерти она была гневливой, властной, вмешивалась во все. Но ту новогоднюю елку я запомнил. Тогда мне первый раз в жизни захотелось не поцеловать бабушку, нет, а погладить ее руку. В тот день она не была для меня ведьмой.
Мой сосед сидел, подперев рукой голову, и смотрел в остывший чай. Мой муж дремал на диване, исполняя роль безмолвного стража восточного кодекса чести. Ему давно уже хотелось спать, но не прогонишь же гостя и не оставишь наедине с женой. Наконец, сосед встрепенулся.
- Совсем я у вас засиделся. Извините. Пойду. Хорошо у вас. - Он потоптался в дверях и вдруг сказал:
- Я не знаю, есть ли Бог, и уже перестал думать об этом. Но точно знаю: есть что-то такое, что может немного изменить человеческую душу. И это, наверно, правильно. Если повезет, эта перемена будет к добру. Ну, спокойной вам ночи.
Девушка из маленькой таверны
Если правда, что детство - самая безмятежная пора жизни человека, то детство Дины было безмятежным в превосходной степени. Конечно, она смутно догадывалась, что не у всех такое детство, и даже далеко не у всех. Но это касалось ее не больше, чем бином Ньютона касается арии Кармен. Дина вбирала в себя детство круглым сияющим животом, пыльными исцарапанными ногами и пушистой, в рыжеватых кудельках головой. Она пила детство ртом, высыхающим от смеха, и черными блестящими глазами. Скажите на милость, разве это не счастье, когда летом у тебя есть скалы и море?! Ежевика и тутовник, от которого сладко сводит губы?! Корзинка с грибами, которые ты собираешь в лесу, бабушка, отказывающаяся их готовить по причине страшного недоверия к грибам вообще, а в особенности к тем, которые собрала ты, и дедушка, ворчащий на бабушку из-за этого ее недоверия? Когда осенью у тебя есть ворох рыжих веселых листьев в парке, по которым так хорошо хрустеть новыми синими сапожками? Когда зимой у тебя есть елка, клетчатый плед, любимый чай с корицей и запотевшее окно, на котором замечательно рисуются котята, чертики и прочая дребедень? И, наконец, когда весной у тебя есть светлое шелковое платье с рукавами-фонариками, охапка любимой влажной сирени, и - о, чудо! - ароматнейшая в мире долма из свежих виноградных листьев, таких нежных и прозрачных, что сквозь них можно показывать театр теней. Разве можно не любить ее, не вкушать, как волшебный зеленый огонь, мгновенно оживляющий кровь?! О-о-о! Сирень и долма из первых виноградных листочков - это не банальные еда и цветы. Это - последний месяц весны, это предчувствие лета! Это - предтеча! Так, вот, я еще раз вас спрашиваю, разве это все не счастье? Нет, тысячу раз нет!! Это еще не счастье! Это - просто нормальное детство нормальной жизни. Так, во всяком случае, считала сама Дина. Хотя тогда она вряд ли задумывалась над этим. Она просто жила, радовалась жизни, и это было правильно.
Счастье как необычность начиналось тогда, когда приезжала тетя. Узенькая, ладная женщина с пышной грудью и громким голосом. Было удивительно, в каких недрах этого упруго танцующего тела помещался такой зычный глас. Но, как бы, то, ни было, тетя вносила с собой аромат легкомыслия, веселья и азарта. Приехала тетя - значит, прощай надоевшая манная каша по утрам и неизменный сон после "Спокойной ночи, малыши". Прощай размеренность, здравствуй, страсть! Режим летел к черту, мама с отчаянием хваталась за голову, папа с опаской наблюдал за вакханалией любимой сестры, и только Дина прыгала от счастья. Каждая вещь, любое дело наполнялось заветным радостным смыслом, каждое утро было утром праздника. "Брызги шампанского" называл тетю папа, с какой-то тайной завистью. Мама стоически улыбалась и пыталась вернуть своей квартире, а, в особенности, кухне прежний девственный вид. Сделать это было архисложно. Девственность не возвращается! К тому же трудно предугадать момент, когда она вновь будет осквернена. Тетя была неистощима на выдумки и совершенно неожиданно ей могла прийти в голову идея настрогать новый салат, покроить новую кофточку или испечь воздушное пирожное под умопомрачительным названием "Поцелуй сильфиды". При его торжественной подаче на стол мама бледнела, представляя себе квадратные метры кухни, щедро усеянные мукой и пятнами крема. Пирожное и в самом деле было воздушно-сильфидным, тетя расцветала от похвал и уверяла, что сразу же после чая, "все уберет с Диночкой на кухне". Она говорила это искренно, и не ее вина, что постоянно находилось какое-нибудь новое занятие. Очень любила Дина нахождение этих увлекательных занятий, начиная от походов по магазинам и заканчивая подготовкой к домашнему маскараду. Да, что маскарад! Даже приготовление уроков с тетей выглядело как феерия. Особенно страстными были дебаты по поводу "Тараса Бульбы". Дину, которой нужно было побыстрее выучить статью учебника, подсекал тетин темперамент.
- Читай и рассказывай! - восклицала тетушка, и принималась яростно раскатывать тесто. Тесто хлюпало, подбиралось в комок, словно пытаясь убежать, но неумолимая скалка тети настигала его и крутила во все стороны. Священнодействие над наполеоном тетя не доверяла никому. Со стороны могло показаться, что дух неистового полководца по неизвестным науке причинам вселился в тридцатисемилетнюю женщину, и вдохновляет на приготовление торта его имени. Как бы то ни было ни одно семейное торжество не обходилось без тетиного наполеона. Но перед повестью Гоголя стушевывался даже торт. Самым бурным было обсуждение измены и смерти Андрия.
- Чушь пишут в твоих учебниках! - сердилась тетя, подкидывая тесто на скалке. - Разве человек виноват, что он полюбил девушку!
- Но, - робко возражала Дина, - она же была полячка.
- Э-э! - презрительно отмахивалась тетя. - Кто смотрит на нацию, когда любит? Тем более, значит, он любил ее по-настоящему. Знал, что она дочь врага, знал, что нельзя, а все-таки понес ей хлеб. Мужчина!
- Тетя, что ты говоришь?! - горячилась Дина. - Он предал своих, перешел на сторону врага, и он - хороший?!
- Слушай, ты совсем дура, или рядом стоишь? - кипятилась тетя. - Я, что, сказала, что он прав? Я сказала, что он не виноват, что полюбил девушку. Ты, что не видишь, что он совсем другой, не такой как отец и брат. У него душа другая с самого начала была. Нежная. Твой Гоголь-Моголь написал же об этом. Ты, что - только учебник читаешь? Чему вас в школе учат? Гоголя не читаете, а учебник по нему читаете!
- Тогда его не надо было убивать? - Дина начинала сомневаться.
- Нет! - зычно возглашала тетя, и у Дины ухало сердце. - Он военный преступник и должен был быть казнен!!!
Сраженная этим непонятным, но неумолимым доводом, Дина замолкала и широко раскрывала глаза.
- Не понимаешь?! - сокрушалась тетя, причем взгляд ее говорил, что мышление Дины оставляет желать лучшего. - Он же военный человек, мог выдать все военные тайны, расположение войск. Говорят, "чужой промахнется, а свой в своего всегда попадет". Его Тарас убил, чтобы своих спасти. Нет хуже врага, чем бывший друг.
- Но это же все из-за полячки. - Дина проникалась тихой ненавистью к красавице-панночке, сгубившей Андрия.
- Эй, девушка, ты меня слышишь, или нет?!! - Пласт наполеона, увлекаемый скалкой, с визгом взвивался в воздух. Какая скалка?! В руках тети она превращалась в копье Дон-Кихота, а бедное тесто - в ветряные мельницы! - Он ее полюбил, понимаешь?! Ай, ни черта ты не понимаешь! Любовь - это, это… любовь! Э-э-э, иди, учи свой учебник!
И что ты тут будешь делать? Раскрасневшаяся тетя склонялась над многострадальным наполеоном, а Дина удалялась, продолжая размышлять над непростой судьбой запорожского казака, которому не повезло с сыном. Ну, и заодно, над судьбой этого сына, которому достался суровый папаша.