- Мой отец, - сказала она, - был похож на моего сына: на него тоже ферма наводила тоску. Слишком много его заставляли на ней работать в молодости, и, когда ему было столько лет, сколько сейчас… - она пристально глядела на меня, все пытаясь подыскать мне название, - моему сыну, он ее продал и переехал со всей семьей в город, так что он, - она указала на меня, - вырос уже городским жителем.
- А чем ваш отец занимался в городе? - спросил Ричард.
- Вот в том-то и загвоздка. Ничем он там не занимался. У него не было никакой профессии, а для человека, не имеющего профессии, что же можно придумать лучше фермы? Он сидел себе в кресле и попивал кофе, пока все его деньги не ухнули во время биржевого краха.
- Мой папа говорит, теперь уже никогда больше не будет биржевых крахов.
- Что ж, дай бог. Хотя тут, как часто случается, беда была не без пользы. Отец вроде бы сделался пообходительней, а то при деньгах он уж чересчур был колючий.
- Ричард очень привязан к своему папе, - сказала Пегги и пригладила сыну волосы надо лбом.
Мне это замечание показалось довольно неуместным; дело в том, что она усмотрела в словах матери намек, котоpoгo на самом деле не было. Мать всегда любила своего отца, а "колючесть" в людях была для нее скорей достоинством, чем недостатком. Со стороны Пегги глупо было этого не почувствовать; и потом, признаюсь, меня раздражала ее неизменная манера заступаться в присутствии Ричарда за человека, с которым она развелась пять лет назад, - как раздражает любое движение души, выродившееся в условный рефлекс. Впрочем, она имела основания нервничать: у моей матери есть опасная склонность в общении с детьми не делать скидки на возраст. Помню, раз в этой самой кухне мой сын Чарли, которому тогда было два года, бегал вокруг стола, размахивая складной линейкой, и нечаянно ударил мою мать. Она тут же, не раздумывая, вырвала у него линейку и пребольно вытянула его по спине. Так и вижу, как она держит в руках эту линейку - оранжевую, с клеймом олтонской скобяной лавки - и под рев малыша, укрывшегося в объятиях Джоан, доказывает, что он с самого утра искал, чем бы ей досадить, "по глазам было видно". Подобно язычникам, приписывающим равнодушной вселенной враждебные умыслы, мать суеверно наделяла все существа одушевленного мира, вплоть до младенцев и собак сложностью побуждений, едва ли возможной для них на самом деле, - и при этом, как все истинно верующие, умела находить вокруг себя подтверждения своей правоты.
- И хорошо, что привязан, - спокойно сказала она и, вздернув голову, уставилась на Пегги сквозь нижние половинки своих бифокальных очков. - А что тут, собственно, удивительного?
Я вздрогнул, чувствуя, что Пегги не оставит этого без ответа, но тут Ричард, у которого глаза блестели, как у завороженного - у лягушонка или оленя, который на самом деле прекрасный принц, - по счастью, вернул мою мать к продолжению ее рассказа.
- Как же вы опять купили ферму, если у вас не было денег?
- Мы продали дом, - сказала мать, - городской наш дом, где он родился. Уже после войны. Видишь ли, Ричард, сначала был кризис, и все разорились, кроме Бинга Кросби, а потом началась война, и тогда все нажились, даже школьные учителя, все, кроме тех, кого убили на фронте.
- А кто такой Бинг Кросби?
- Знаменитый исполнитель песенок. Тогда была в ходу такая шутка.
- Понятно, - сказал он и улыбнулся степенной улыбкой. Между передними зубами у него был широкий просвет, что чаще всего встречается у веснушчатых, но на его тонкой розовой коже, унаследованной от отца, веснушек не было.
- К концу войны нам с мужем удалось кое-что отложить - он себе находил работу в летние месяцы, а я, вообрази, кроила парашюты на фабрике, и тут как раз мы узнали, что наша ферма продается. Пошла я к одному старику, с которым всегда советовалась в затруднительных случаях. Даже насчет того, чтобы завести ребенка, спрашивала его совета, так как вообще считалось, что это для меня опасно. Он мне тогда сказал: "Тот мертвец, в ком кровь не течет". Я это поняла так, что в семье непременно должны быть дети, а иначе род прервется, вымрет. И я родила Джоя - на удивление своим теткам, которые никак не могли в это поверить. Они думали, у меня что-то не в порядке. Вот когда я рассказала этому старику, как мне хочется купить ферму, он мне ответил: "Есть такая испанская поговорка: что по сердцу, то и по карману". И я купила.
Мы все помолчали, думая о цене этой покупки. Потом Ричард спросил:
- Вашему мужу нравилось хозяйничать на ферме?
Все во мне так громко закричало "нет!", что я сказал, желая заглушить этот крик:
- Он на ней не хозяйничал.
- Он на ней не хозяйничал, - повторила мать. - Это верно. Но он купил мне трактор, чтобы я могла косить траву. Он был насквозь горожанин, как и ты.
- Зачем тогда ферма, если на ней не хозяйничать? - спросил Ричард, следуя полученному от меня совету.
Я подумал, что теперь уже заглушить ничего не удастся, но мать, против ожидания, приняла вопрос благосклонно и еще больше вытянула вперед голову над сложенными на столе руками, чтобы набрать в легкие побольше воздуху для ответа.
- А правда, - торопливо произнесла она, - наверно, в том все и дело, что никто не хозяйничает на этой ферме. Земля как люди, ей требуется отдых. Земля, она совсем как человек, только что никогда не умирает, просто устает очень сильно.
- Нельзя сказать, чтобы мы совсем уж не хозяйничали тут, - заговорил я, обращаясь к Ричарду, чтобы дать передышку натруженному голосу матери. - Иногда мы скирдуем сено и продаем его, как-то раз сдавали верхнее поле в аренду одному менониту под посев кукурузы, разводим овощи, было время, даже торговали клубникой.
- Да, - подхватила мать, круто повернувшись к Пегги, - было время, этому молодому джентльмену, набитому гарвардской премудростью, и его утонченной бостонке жене приходилось по воскресеньям расставлять у шоссе козлы с широкой доской и продавать ягоды проезжающим!
Странно было, что вдруг Джоан и какая-то прежняя часть меня самого вплелись в творимую матерью легенду о ферме.
- Нас это ничуть не смущало, - сказал я как бы для того, чтобы приблизить себя к живой действительности и к той жене, которая не помогала мне торговать клубникой.
- Вас это приводило в ярость, - решительно заявила мать. - Вы всегда боялись, что к вам никто и не подойдет. - И добавила, в объяснение Пегги: - Сам он клубники не ест, вот ему и не верилось, что могут найтись на нее охотники.
- Теперь он ест клубнику, - заметила Пегги.
Мать оглянулась на меня.
- Правда ешь?
- С мороженым, - сказал я.
- А кто был этот старик? - спросил Ричард.
Мать заморгала глазами.
- Какой старик?
- С которым вы советовались насчет всяких своих дел.
- А-а! Ну, эта история, пожалуй, не для твоих ушей. Как тебе кажется, Пегги?
- Я не знаю, о чем идет речь.
- Видишь ли, Ричард, это один старый наш родственник, дядя Руп его звали. Говорят, он когда-то очень хорошо относился к моей матери. И даже, говорят, продолжал к ней так относиться, когда уж вроде это было и ни к чему. Во всяком случае, я всегда оставалась его любимицей, так что, может, и в самом деле что-то здесь кроется. Он единственный, кто меня считал даже хорошенькой.
- Это очень странно, - сказал Ричард.
Мать посмотрела на него испытующе, но блестящие глаза и написанная на лице неподдельная заинтересованность казались достаточно надежной гарантией. Она сказала:
- Я и сама так думала.
Пегги, замершая было в минуту опасности, перевела дух и сказала:
- Ричард, тебе уже час назад следовало быть в постели.
- Мне совсем не хочется спать, - ответил он. Наверно, это от перемены климата. Может быть, высота имеет значение. На Эвересте, например, люди вообще почти лишаются сна.
Я спросил мать:
- Ты не выбросила мои старые сборники научно-фантастических рассказов? Ричард как раз начал увлекаться научной фантастикой.
- Это читаешь с таким приятным страхом, - сказал он.
- Все где было, там и есть, - ответила мне мать усталым голосом, в котором притаилась нотка непонятной досады.
Я подошел к окну, выходившему в сторону конюшни, которая сейчас тускло маячила на фоне ночного неба, загораживая звезды; под окном тянулись полки, где книги стояли и лежали вперемешку, и там, под романами Торна Смита и П. Дж. Вудхауза (когда-то они мне казались смешными, а сейчас одним видом своих истрепанных, старомодных обложек воскресили пыльную скуку тех бесконечных летних дней, когда я ждал получения водительских прав, открывавших мне путь к спасению от фермы), - о чудо! - были целехоньки все пухлые, жухлые томики серии, выпущенной в сороковых годах издательством "Даблдэй". Под разрушительным действием времени выцвели не только корешки, но и края переплетов, где их не прикрывала соседняя книга. С помощью этой убогой взятки я увел Ричарда наверх. "Не забудь вычистить зубы", - крикнула Пегги вдогонку. Я подоткнул ему одеяло, подложил лишнюю подушку под голову и ушел, чувствуя на губах вкус зубной пасты от его поцелуя. Лампу я оставил включенной у изголовья - старую настольную лампу с вырезанным зубчиками бумажным абажуром, под которой, бывало, мирно спал мой отец, хотя свет бил ему прямо в глаза. Я ее нашел в углу, где она стояла без дела, обвитая паутиной.