10
Боря не поднимал глаз на отца и мать. Стоял, потупившись, поглаживая морду Эфе, черной домашней овчарке. Эфа, поскуливая, ластилась, лизала хозяину руки.
- …Почему не хочешь, чтоб сходили мы с отцом? Как же это так, все экзамены без троек сдал, не пьет, не курит, как же исключили? - напевными всхлипами тянула душу мать. Она сидела напротив, на диване. Боря видел лишь ее полные, сомкнутые по-девичьи колени да краешек свисающего на них кухонного полотенца. - Я к депутату пойду. Мы не где-нибудь живем! То им учитель ваш не угодил… А так он тебя, когда мы ходили, нахваливал! Ты помнишь, Коленька?
Коленька, Борин отец, стоял в двери, заполняя собой весь дверной проем. Боря глаз на него не поднимал, но видел: стоит в майке, руки, как два кривых бревешка - они всегда у отца полусогнуты и чуть вперед. Смотрит не то чтоб тяжело, но серьезно. Одно слово - молотобоец.
- Завтра, отец, отпрашивайся с работы - и пойдем. Только ты, Боря, не таи, прямо скажи, если там чего еще было.
Эфа виновато, часто мигая, тянула морду. В зрачках ее Боря видел свое отражение.
- Остался на ночь в этом общежитии и сразу… Может, тебя Сережа в какую историю втянул?
Крохотное человеческое лицо то пряталось, то выглядывало из глубины собачьей тоски.
Кругом получался он, Боря, виноват: перед родителями, Сергеем, перед самим собой, мечтой своей - через какие-то два года уже стал бы актером, играл на сцене… А теперь что? Снова поступать? Лотерея…
- Ладно, - проговорил отец. - Исключили и исключили, нечего ходить. Не заслужил бы - не исключили. - Голос у него не громкий, не басовитый, скорее высокий. Но скажет - и кончено. - Сразу же в этом институте нечего было делать. Вон нефтяной рядом.
- Ага, чтобы в тридцать лет кровью харкать?! Собирался в морское, сама отговорила, хотела, чтоб дома был… Посмотри, отец, глянь на Эфу - все понимает! Борюшка ты, думает, Борюшка наш… - И мать снова протяжно заплакала, только жалобнее, словно собственное горе вместило в себя и переживание собаки.
- Ничего. Не в тюрьму сажают…
- Типун тебе…
- Жив, здоров, пусть понюхает, почем она… Иди лучше стол накрой. Горе не горе, есть-то надо.
- Лишь бы брюхо набить… - проворчала мать, послушно поднимаясь. - Эх, Боренька, сынок… Думали с отцом, станет сын артистом, оденемся, в театр пойдем…
Отец прикрыл за матерью дверь, приблизился. Взял лежащую на столе телепрограмму, посмотрел. Бросил.
- Выгуливал? - указал взглядом на Эфу.
- Я же только пришел.
- С какой ты там, в общежитии этом, змеюкой спутался?
Боря вскинул в изумлении глаза.
- Поди, подрались из-за нее?
Неожиданно для себя согласно кивнул.
- За учителя их… - протянул отец. - Как же… - Замахнулся от плеча. - По губам-то… Тут их, змеюк, мало, надо еще и там… Вчера как пришел, чую от рубахи-то!.. Как бы еще заразу какую… Боролись они за справедливость!.. Завтра пойдешь, направление возьмешь на медкомиссию - и ко мне в бригаду. - Отработав положенный стаж в горячем цехе, отец перешел на более легкий труд: бригадиром грузчиков на базу. - Вот тебе и весь театр.
Повернулся было идти…
- Матери уж не рассказывай, - добавил, - пускай думает, что… - махнул, уронил тяжело руку, пошел.
- Что сказал отец-то? - сразу появилась мать.
- Ничего. Чтоб в бригаду к нему шел.
- Боря… Я уж при отце не стала говорить. Я ведь вчера на свитере у тебя женский волос нашла, длинный такой да толстый. У Сережи, наверное, там какие-нибудь простигосподи были?
- Его там и не было… - Борька признался в грехе и покаялся.
У матери, хоть и вытирала все глаза полотенцем, отлегло от сердца: оказывается, не так страшно, как туману напустил.
- Ну, уж это они там специально караулили, причину найти, - сказала она. - Отцу пока ничего не говори. Он хоть и молчит, а больше нашего переживает. Сильно ему нравилось, что сын артистом станет. Он ведь и сам-то раньше на гармони, и плясать… И зачем отпустила я тебя в это проклятое общежитие!.. Иди, прогуляй Эфу, мой руки да за стол… Голодный ходишь целый день. Отец, за стол…
Легко сошло - не ожидал Боря. Готовился к такому разговору, а в конце концов его же и пожалели.
Выходил с собакой, в щелку приоткрытой двери родительской спальни увидел отца - отраженный в трюмо, размноженный тремя зеркалами, оттого еще более массивный, он сидел неподвижно и… Боря сначала и не понял, в чем дело, уловил лишь неестественную сдвинутость в лице - отец изо всех сил старался сдержать слезы… Эфа прыгала и нетерпеливо скулила. Боря еще раз мимолетно заметил свое крошечное лицо в собачьих глазах, выпустил ее и побежал следом вниз по лестнице.
11
А Сергей все жил собранием: пока шел с Люсей в общежитие - шли не по прямому пути, а долго кружили по улицам - подавленно молчал. В комнате у него прорвалась наружу досада, он чуть не скрежетал зубами, что не так все было на собрании, мало высказал правды, лишь самый поверхностный ее слой, помешало какое-то закостенелое представление о морали: дескать, люди постарше, нехорошо, а коли уж начал, так надо бы до конца, с корневищами им выкинуть всю правду, пусть бы откушали все хлёбова, которого заслужили!..
Люся всей душой понимала и разделяла его чувства, только казалось ей, вел он себя от начала до конца просто героически! И если что-то осталось недосказанным, если и нужно было им еще что-то дать понять, так это то, какого человека они потеряли! Ее пробирали благоговейные слезы, это не он, а она, она должна была сказать и м, прокричать: какого человека теряете! Самим им потом стыдно будет!.. Но она еще скажет, пойдет и скажет, она письмо напишет…
Сергей вдруг посмотрел на нее ласково, улыбнулся с горечью и теплотой, взяв ее за плечо, мол, товарищ ты мой верный и единственный… Присел в отстраненной задумчивости. Все было так - как было, приходил он к довольно туманному, но значительному для самоощущения выводу, значит, нужно было, чтобы было именно так.
Люся сомнамбулически поволокла за собой стул - ножки о пол царапали; он голову приподнял, посмотрел, - остановилась посередине комнаты, присела на спинку стула.
- Я не хочу т а к остаться, - вымолвила.
- В каком смысле? - механически выскочил накатанный в разговорах вопрос. Даже брови сошлись у переносицы, выражая внимание.
А уж после втекло в сознание, внял этому тихому, словно капля упала, девичьему "я не хочу т а к остаться…"
Она смотрела в упор, требовательно и покорно. Толстоватые пухлые губы чуть приоткрылись. Остановилась жизнь, выпала из нее долька и обнажила сердцевину - как долька зрелого арбуза, вырезанная для пробы и выставленная напоказ, сочная и кровянисто-красная.
- Люся, - сглотив слюну, пробормотал он, - ты еще полюбишь человека, который больше любит небо и землю…
- Мы тебе не помешаем, - сказала она.
- Кто это "мы"?
- Я и… ребенок…
- Погоди, какой ребенок?
- Я хочу, чтоб ребенок был… Я его сама воспитаю. Мы не помешаем тебе…
- Господи, Люся! - выдохнул он. Пронимало умиление, какое все же искреннее, доброе сердце, какая привязанность, какая способность к самоотречению! Любить бы такую да любить… Какая бы отличная пара были они с Костей Лапиным!
Губы девушки все так же были приоткрыты. Словно в солнцепек обозначилась на них тонкая сухая пленка. Глаза потеряли симметрию и, казалось, плавали по лицу.
- Сама ты еще ребенок, Люся, - объяснял он мягко, наставительно. - Надумала ты себе это… Тебе не ребенка хочется, а поступок какой-то особенный совершить хочется. Хочется пожертвовать… От мечтательности все это, - радовался он своей проницательности.
И только в глубине души, на самом ее донышке становилось кисло, сворачивалась там душа…
Ведь сам же он упрямо пробуждал у Люси чувство, выманивал душу ее, податливую и непорочную. Как-то, помнится, серьезно убеждал Люсю, что если человеку необходимо для духовного взлета пройти через грех, страдание и раскаяние - а для женщины этот грех прежде всего в падении, растлении - подводил ее к мысли о необходимости греха. И не без определенного умысла! Зачем нужна была ее любовь, сердце ее мягкое, доброе, готовое биться ради другого, а может, и умереть?.. Зачем, когда у самого к ней нет чувств?
- Надумы все это! - заходил Сережа из угла в угол, бичуя вместе с Люсей еще кого-то незримого. - Романтика бредней! Мозговая закрученность! Не чувства, а патетика чувств! Надо быть проще! Проще!
- А как это? - улыбнулась она.
- Самим собой! Самой собою!
- А какая я?
"Да проще-то вроде некуда, - оторопело подумал Сергей. - Другая бы сейчас в слезы, в истерику, бегом отсюда… Стал бы, глядишь, удерживать, утешать… А эта зарделась вся и даже как будто счастлива. Что же, выходит, все верно. По крайней мере хорошо, что ничего не случилось, мы в ответе за тех, кого приручили…"
- Какая бы вы отличная пара были с Костей Лапиным! - закончил он неожиданно.
Влетел Йоська Корник, парень из соседней комнаты, скрипач, не без гордости сообщил: его вызывали на беседу, как члена "группировки" Лютаева.
Сергея это крепко посмешило - маразм, как он выразился, бил фонтаном! Видно, Кузя сделал дополнение к своему рапорту. Удушить, подлеца, мало! Как земля таких носит! Не утерпел, отправился к Кузе - не удушить, конечно, в глаза посмотреть да спросить: зачем тебе это нужно?