1 января 2000-ого года. Республика X. Район Y. Деревня Z в восьмидесяти пяти километрах от города N. Тридцать один день до времени "Ч".
- Здорово, братан! С наступившим тебя! - обнимал Васю Молотобойцева двоюродный брат Иван. - Какими судьбами? С лета ко мне носа не казал, с покоса самого не виделись. Отодрать бы тебя, как следует. Совсем к старшому дорогу забыл. Как батька? Мамка как? Ванюша?
- Что напал-то? Все живы-здоровы вроде… Вы тут как?
- А мы чё? Мы - ничё. Помаленьку, Васёк. Я, как видишь, бороду отпустил. А работы… работы, сам понимаешь, нет. Хозяйством выживаем. Тут с Людкой двух бычков и свиноматку прикупили. Герефордов двух, значит, и ландрасиху на развод. Мясные породы. Бычки - не бычки, а натуральные квадраты. Пойдём в стайку, оценишь приобретение. Пошли, пошли. Заодно корму задам… А чё на куртёхе повязка красная? Прикол что ли городской?
- Вроде того, - ответил Вася. - Дежурный я. По твоим стайкам дежурный. Авгиевы конюшни чистить приехал.
- Одобряю. Иди, пожри с дороги, а там и приступим. Я пока к Людке в магазин сгоняю, она там продавцом второй месяц работает. Водки куплю, а вечерком раздавим бутылочку, приезд твой вспрыснем, - лады?.. Банька соответственно.
- Замётано.
После плотного обеда братья Молотобойцевы чистили стайки. Вася начал оттаивать после шумной суеты города; в деревне он чувствовал себя в своей тарелке, не стеснялся быть самим собой: простым, грубоватым и прямодушным.
- Ваня, а ты своё хозяйство любишь? - спросил Вася. - Ведь никуда от него не отойти. Пашешь тут без выходных и проходных. Коров держишь, коней, бычков, гусей, кур, цесарок.
- Я как-то об этом не думал, - опёршись на подборную лопату, ответил Иван. - Тут не любовь… Мне просто на душе спокойней, когда животина сыта и здорова. Мы же с ней друг от дружки зависим. Вы вот собачек и кошек в городе для забавы заводите, от скуки там или от одиночества, а у нас все при деле. Все - полноправные члены хозяйства. Собака сторожит дом, кошка мышей ловит, а о коровах я забочусь, потому что они мне молоко взамен дают, быки - мясо. В общем, круговорот в природе. Быть накормленным, чтобы потом меня кормить, без остатка себя, к примеру, через мясо отдать. Они вправе отрывать меня от суббот и воскресений, и я никогда не злюсь на них за это, не нервничаю, так как своей хозяйской волей определяю, когда наступает уже их черёд меня кормить. Каждый из нас выкладывается по очереди: сначала - я, потом - они. Так испокон веку идёт.
- А почему землю не пашете? Почему поля у вас пустуют?
- Техники нет.
- А будь у вас техника - пахали бы?
Иван отрицательно покачал головой и сказал:
- Нам уверенность нужна, что продукцию сдадим. За землёй ещё пуще, чем за скотиной, догляд нужен. Некогда на сбыт отвлекаться. Это тебе не город, что до пяти отработал - и свободен.
- А почему водку жрёте?
- Потому и жрём, что по земле тоскуем. Уменьшились мы, половинчатыми стали. До размеров деревни уменьшились, а ведь поля, реки, леса - тоже деревня. Этого тебе никто не скажет, слов не подберёт… Я тебе сейчас о том говорю, что в подкорке у всех сидит.
- Допустим, будет и сбыт. Возьмётесь?
- И тут не возьмёмся. Здоровая гордость за самое главное, за хлебное дело убита. Нас сейчас за самых последних считают. Вон - попрыгунчиков с эстрады восхваляют, актёришек, политиканов. Пустышки на умы влияют. Мне вот тридцать четыре года всего, а и то знаю, что нам каюк придёт, они - следующие на вылет. Не смех и аплодисменты, а харчки пожнут.
- Хорошо. К примеру, пригласят тебя на какую-нибудь передачу. Что ты в прямом эфире скажешь?
- С какого перепуга я к ним ехать должен?! - полосонул Иван. - Пускай сами ко мне в гости приезжают. Накормлю, напою, спать уложу - не беспокойся. Не мы для них, а они для нас, - понял? Хотя бы только потому, что нас больше. И говорить мне особо ничего не надо. Пусть в деле меня снимают. За рулём комбайна, за окучиванием картошки, за ремонтом сенокосилки. Я им тогда в двух словах смысл жизни выражу, а земля за меня то доскажет, о чём в её близости умолчу по необразованности. Нет, не по необразованности даже, а из уважения к ней - к земле… Только ты не думай, что у меня все кругом крайние. Крестьянин сегодня справедливо страдает.
- За что?
- За что, за что?.. За всё хорошее. За то, что от пашни отступился, за то, что тряпкой стал. А ведь и похуже, Вася, времена были. Хоть девятнадцатый век возьми. Барщина. Сам знаешь, что наши предки дармовой рабочей силой у помещиков были и, несмотря на невыносимые условия труда, всё равно продолжали сеять и убирать. А после отмены крепостного права крестьяне безземельными остались. И что?! Не жаловались, не ныли, а старались у хозяев землю выкупить. Работали, Вася. С утра до ночи пахали. Ты мужику в то время говённую глину во владение предложи - он бы из неё конфетный чернозём сделал. И нашёл бы, на чём пахать. Сам бы при надобности в плуг впрягся… У нас ведь сейчас земельные паи есть, а мы…
- Что же делать-то теперь? - перебил Вася.
- Стайки чистить, - отрезал Иван.
Весь оставшийся день Вася мучился, не зная, с чего начать работу на своём участке. На свежем деревенском воздухе его энтузиазм начал улетучиваться, ведь одно дело - загореться какой-нибудь идеей, произнести в запале красивые речи и совсем другое - претворить задуманное в жизнь. Он знал "для чего", но не имел ни малейшего понятия "как". И тут Вася вспомнил Мальчишку, который предупреждал, что в начале пути, скорей всего, будет много трудностей, которых не следует опасаться.
Вечером Вася позвонил приятелю.
- Здорово, Лимон. Ты хотел купить мою иномарку. Не передумал?
- Нет.
- Отдам её за сто пятьдесят кусков. Нахожусь в восьмидесяти пяти километрах от города по синегорской трассе. Деньги нужны завтра. Спросишь у деревенских, как найти Ивана Молотобойцева; они покажут.
- Yes, of course. Пока.
- Бывай.
Братья Молотобойцевы парились в жарко натопленной бане. Городская грязь и сомнения выбрасывались из Васи вон. Хлебный дух, - заполнивший парилку после того, как Иван поддал парку из ковшика, доверху наполненного домашним квасом, - чудодейственным бальзамом умастил сердце студента экономического факультета. И Вася, не имея ни сил, ни желания сопротивляться накатившему блаженству, отрёкся от города и присягнул деревне. Когда братья, орудуя берёзовыми вениками, подобно удалым казакам на джигитовке, по очереди отхлестали друг друга, Вася перестал сдерживать чувства и, окатив себя холодной водой, пробасил:
- Всё! К чертям собачим учёбу! Фуфайку мне! Фуфайку, дедовскую рубаху с косым воротом, галифе и сапоги хромовые! Сегодня, братан, пить будем! Гулять до зари и душу рвать! Расчехлить гармонь, гитару к бою! Хотя нет! Не надо ни гитар, ни гармоней! Петь будем, просто петь!
После бани братья Молотобойцевы пили водку. Они степенно закусывали "её родимую" салом с прослойками, ядрёными огурцами из кадки и строганиной, разжижая всю эту "сухомятку" наваристым бульоном из курицы, зарубленной гостеприимными хозяевами в честь приезда городского родственника.
- Вот что, Люда, - обратился Вася к хозяйке, опрокинув в организм шестую стопку и занюхав её душистой головой Ивана. - Скажи-ка мне, какая проблема стоит перед вашим селом в данное время.
- Муженёк мой дорогой к стопке часто стал прикладываться, - затараторила Люда, обрадовавшись возможности почесать язык и излить душу. - Ты бы хоть, Вася, повлиял на него, чёрта рыжего. Опуститься ведь недолго. Вон - хоть Стёпку Плошкина возьми, за три месяца мужик скурвился. Я Ване всегда Смирнова Димку в пример ставлю, а он и слышать о нём не хочет, говорит: "Хапуга - твой Димка, я ему рожу набью". А он, Плошкин, уже и машину купил, и сына в город пристроил.
- Цыц, баба, - стукнул кулаком Иван. - Чё тебе вечно не хватает? В город он сына пристроил, видите ли. Наш Андрейка, как вырастит, при мне останется. Так и знай. Если потребуется, вдвоём с ним тута куковать будем, а с дедовой земли шага не ступим. Заруби это себе на носу. Рассказывай Ваське про общие проблемы села, а то человек её про Фому, а она ему про Ерёму талдычит. Одно слово - баба. Вместо языка - понос. - И тут Иван смачно выругался.
- Можно и об этом, - в миг утихомирилась Люда. - Главная проблема у нас такая, что мясо сдать не можем. Как зима, массовый забой, так рынки и колбасные цеха начинают цену ронять. А мы ж ведь сейчас только скотиной и живём. В общем, ждут все; большинство животину пока колоть не начинало. Другая проблема - сдать молоко. У населения председатель совхоза по 3.50 за литр скупает, а с молокозаводом по 8 рублей отбивается. Вот такая арифметика. Душат нас со всех сторон, а поделать ничего не можем.
Вася ворочал стеклянными глазами. У него путались мысли, но сердце не пьянело и учащённым пульсом долбило по ушам:
- Докатились…докатились… докатились…
Ночью деревню накрыл Васин голос. В глубоком, пронзительном и светлом миноре разливались по улицам старинные и современные русские песни. В домах горел свет. Никто из деревенских и не думал ложиться спать, так как то, что начинается в ночь с 31 декабря на 1 января может обуздать только Старый Новый год, выпуская в деревни весёлые отряды ряженой нечисти. Перед выходом из дома Вася поклялся себе, что сегодня он будет петь в последний раз, что раздарит свой голос жителям, речке, полям, лесам и лугам, что песня за песней выстроит на пригорке за огородами церквушку с маковками небывалой красоты и зарядит воздух народными напевами на годы и годы вперёд.