Она не успела крикнуть "нет". И не успела забиться под ним, а ужас уже накатывал из середины головы, ужас того, что сейчас произойдет: ее "нет" будет раздавлено его ртом, его ожиданием обещанного, его сильным телом большого мужчины.
Не успела.
В темное окно с косо висящей шторой, открывающей узкую, черным карандашом блестящую щель, поскреблись. И сразу же постучали. Сперва тихо и тут же погромче, требовательнее.
- Что? - беспомощно не поняла Инга, замирая с поднятыми согнутыми руками.
Петр метнул в сторону окна злое лицо, придавливая девочку телом.
- Михайлова, - послышался приглушенный стеклом голос, - слышь, Михайлова!
- Что? - снова сказала Инга, вывертываясь из-под Петра, и села. Возя рукой по спинке кровати, цепляла скомканный сарафан, дергала, стараясь быстро надеть.
- Черт, - прошипел Петр. Вскочив на колени, как был голый, рванул на себя зеленую штору. Звякнуло окно, распахиваясь. Одна из свечей, мигнув, погасла.
Прижимая к груди сарафан, Инга рванулась к столу, хлопая ладонью вторую, и та, обжигая кожу, упала, переломившись о блюдце.
- Какого хрена? - Петр выматерился, нависая над подоконником.
- Михайлову позови, - донесся снаружи мрачный голос.
- Горчик? Это Сережа? - она потными руками ловила пуговки, криво застегивая их в темноте.
Петр снова выругался, но голос снаружи стал громче.
- Та хватит уже. Михайлова, это Валька. Сапог. Ну, Сапоженко. Выйди, дело есть.
Петр с треском захлопнул окно. Повалился на край постели, спуская ноги и нащупывая одной рукой снятые брюки. Другой резко тер горящее лицо.
- Детский сад какой-то. Сейчас я выйду и вздую этого Сапога, сиди.
- Не надо! Он… Я спрошу.
Подошла, быстро обнимая и виновато ища губами уворачивающуюся щеку.
- Пожалуйста. Ну, пожалуйста, Петр. Я на минутку.
Пылая щеками, прошла в прихожую, повозила язычком замка и вышла, босиком, стягивая на груди сарафан. Сердито красная, топталась, набираясь решимости. Лежали там, а это подлец, снаружи, видел, наверное. Придурок. Какие же они все придурки. Подглядывают. И не надо его бить, она сама ему сейчас. Скажет. Уж так скажет.
Из-за стены показалась черная тень. Инга быстро сбежала вниз и свернула за угол, не давая толстому Вальке выйти к крыльцу. Сжала кулаки, наступая. Сейчас она скажет!
- Где Горчик? Что случилось?
- А, - растерялся Валька, шумно дыша, - а знаешь, что ли?
- Нет. Говори.
Сапог вытер лицо и уныло длинно выругался. Инга ждала, переминаясь босыми ногами. Валька был на год младше ее - толстый и всегда улыбался, дурак дураком.
- В ментовке он. В городе. Короче телка, Танька которая. Заяву написала. На Серегу. Ну, что он, это…
- Что это, Сапог?
Валька повесил еле видную голову.
- Попытка изнасилования. В пьяном виде. Ну, вроде, напоил значит. И вот. Горчу и повязали, на дискаре. Вечером сегодня. Он там сейчас. В городе.
Не слыша, как рядом с ними скрипнуло, приоткрываясь, окно, Инга прислонилась к шершавой стенке. Вот… вот же…
Не было связных мыслей и ругани не было, и вообще непонятно, что сказать, только рот открывался и закрывался. А в голове мелькали все эти рассказы и про Настю тоже, у которой старший брат сидит уже три года, потому что было их пятеро, и девчонка была, а сам он ничего и не помнит. И еще ему четыре года сидеть. Господи, простонала, наконец, мысленно, да что ты такой дурак, Серега Горчик!
И, вторя внутреннему воплю, хрипло сказала, опуская руки и забыв о расстегнутом сарафане.
- Да что ж такой…
- Не было ничего, - хмуро сказал Сапог, - вот точно. Не было.
- Ты откуда знаешь?
- А знаю!
Она постояла секунду. И вдруг, схватив Вальку за рубашку, потащила к крыльцу.
- Ты что? Михайлова, ахренела, что ли?
Но Валька был хоть и толст, но на полголовы ее ниже, и потому пинками она загнала его и впихнула в полуоткрытую дверь.
Петр, уже в брюках и распахнутой светлой рубашке, молча прошел мимо сопящего Сапога и щелкнул выключателем. Слабо засветился на стенке ночник, бросая желтенький свет на смятые простыни и раскиданные подушки.
- Драсти, - Сапог покосился на беспорядок, хотел ухмыльнуться, но вспомнил о Сереге и сел на плетеный стул, кладя на коленки сжатые кулаки.
- Рассказывай, - Инга села на постель напротив, подалась вперед.
- А чо рассказывать? - охотно начал Валька, - она нас позвала. Приходите говорит, только чтоб Серега ж был. Она, ну это. Тащится от него, третий год уже.
В другом углу комнаты Петр насмешливо присвистнул.
- Да, - обиделся за друга Сапог, - за ним давно телки уссыкаются. Кипятком.
- Ты говори.
- Я говорю. Он… в общем, он согласился. Ну, Мишка Таньке и сказал, да, придем. Мы и шли уже. А тут Горчик плюнул, та ну, говорит, идите сами. А мы сами что? Мы ей, что ли нужны?
Инга обмякла, разжимая кулаки.
- Не пошли? Ну, так…
- Он от нас ушел. Один. А мы к Таньке, и она нас послала. Она когда пьяная, ругается, хорошо так ругается. Короче мы свалили, искали его. А потом видим, уже ночью почти, они стоят за аллеей. Она орет. Он молчит.
- Руки в карманы, - машинально сказала Инга. Петр хмыкнул и сел на постель, беря ее руку.
- Что? - Сапог отвел глаза от сцепленных рук и, глядя в угол комнаты, продолжил, - ну, мы и ушли.
В открытое окно прошелестел теплый ветерок, колыхнув штору.
- А дальше?
- Все.
Петр снова хмыкнул, сжимая руку Инги.
- Хорош гусь ваш Горчик.
- Так вы не знаете, что там дальше? - упавшим голосом спросила Инга.
- А что тут знать, - вмешался Петр, - все ясно. Поорали друг на друга, взяли выпить и ушли. Вместе. И вляпался твой мушкетер. По своей же дурости. А не надо к бабам лезть, без их согласия.
- Сапог! Валя. А ты почем знаешь, что не было ничего?
- Так сам сказал, - удивился Валька, - на другой день говорит, та пошла она, я ее послал и ушел. Мы ж не видели его, мы на пятак ходили. Его там не было. Но я ж спросил, и он говорит, та ушел просто. Гулял сам. А через два дня она в город приехала. Накатала заяву. Мне, говорит, уезжать, но я даже отгулы возьму, чтоб его падлу…
- Он сказал! - свирепо возмутился Петр, - он сказал, и вы ему, значит, поверили!
- Угу, - голос Вальки стал совсем угрюмым. Он поднял голову и посмотрел на Ингу, - вот блин, все плохо, да?
- Валя… - Инга моргнула и правой свободной рукой вытерла щиплющий от слезы глаз, - ну, допустим, он правду сказал…
- Чего, допустим, - обиделся Сапог.
- Заткнись, наконец! Я говорю, если не было ничего, но никто ж его не видел. Значит что, его посадят, да?
- Если попытка, то это не пятнашка, конечно. Но семь лет могут впаять. Если б хотя бы в том году. Тогда наоборот же - ее могли прижать. За растление несовершеннолетнего (эти слова Валька произнес заученной скороговоркой, и Инга вспомнила - одна из школьных шуточек старшеклассников, что хвалились отношениями с настоящими, взрослыми женщинами)… Но ему ж уже семнадцать.
Инге казалось, что от говоримых им слов у нее мягко, как гнилой кочан, разваливается голова. Ее затошнило.
- Так, - сказал Петр, вставая, - рассказал и вали отсюда. Ты что думаешь, будете бухать, с бабами тереться, а после бежать плакать в жилетки нормальным людям, которые честно живут, по закону?
- Угу, - ехидно отозвался Сапог, снова обращая взгляд к смятым простыням.
Тут уже возмутилась Инга, сказала дрожащим голосом:
- Ты в наши дела не лезь, Сапог. Мне тоже семнадцать. Почти. Я уже имею право замуж выйти. По закону.
- Да я что. Я бы и не пришел. Просто… Ты, Михайлова, поехай туда, в ментовку. И скажи, что он у тебя был. Ну тогда, - Сапог возвел к потолку круглые глаза и пошевелил губами, - двадцать восьмого августа, с десяти, ой, с двадцати двух ноль-ноль до двадцати четырех. Потому что Танька, она как раз это время написала. Я там был сегодня, у меня дядька в ментуре, разрешил повидаться. Ну вот, дядька и сказал, вот говорит, если бы кто написал бумажку, что свидетель. Ее бы тогда бортанули, это ж обычное дело, летнее, таких бумажек телки пишут сто штук за лето. Нажрутся с местными и после ой-ой, мене снасиловали, и с пальца сосут, что там было.
Помолчал и добавил возмущенно-благочестиво:
- Суки такие…
- Я… - Инга огляделась, собираясь с мыслями.
Соврать. Спасти Горчика. Который через недолгое время снова куда-нибудь вляпается, таков уж он. Да если бы могла. Но не сможет ведь. Написать. И еще сидеть там, смотреть в глаза под фуражкой и кивать и говорить слова. Да, был со мной. Да, мы ходили, гуляли. До часу ночи.
- Я…
Она вскочила и кинулась в маленькую ванную. Щупая рукой край унитаза, упала на коленки, выворачиваясь в гулкое нутро пустым желудком. Да что же это…
И подняла мокрое лицо, сглатывая горечь и прислушиваясь.
- Иди, - вполголоса говорил Петр, шоркая локтем о приоткрытую дверь, - иди, давай, не видишь, ей плохо, и вообще, чего она будет, из-за твоего Горчика, соваться.
- Михайлова, - от входной двери безнадежно позвал Сапог.
Она встала, покачиваясь и вытирая рукой потное лицо. Вышла, и, прислонясь к косяку, сказала сипло:
- Петр. Не трогай его. Я не сумею соврать, Валька, прости. Только хуже сделаю. Вот Петр, он напишет.
- Что? - удивился Петр, убирая руку с толстого плеча Сапога.
- Э? - Сапог уставился снизу на возмущенное мужское лицо.