Открылись черные глаза, снова полыхнули знакомым ему уже темным светом. Лицо смялось, искривились пухлые губы. Стала совсем девочка, не старше десяти, вот заплачет сейчас, потому что не дали мороженого, а так хочется. Хочется…
Руки, сжатые в кулаки, поднялись, притискиваясь к груди. Он моргнул мокрыми ресницами - над краешком лифчика появилась смуглая тонкая впадинка, как над корсетом, сжимающим полные сочные груди.
- Я не могу. Поклялась. Дура, да. Но нельзя же клятву. Я сказала, до семнадцати - нет. Не буду. Простите меня.
Он с усилием отвел глаза от смуглых грудей, недоуменно уставился на отчаянное лицо.
- Семнадцати? Ка-ких сем… подожди. Тебе сколько лет, Инга?
Она заплакала, шмыгая носом и кривя рот, губы дрожали, руки прыгали на тяжело поднимающейся груди. Плакала и молчала.
Он с досадой рассмеялся, оборвал смех и стал серьезным. Поднял свои руки, раскрывая ладони, показывая, как индеец, пусты, безоружен.
- Ладно. Не волнуйся. Ты меня прости, я думал, тебе двадцать, не меньше. Там на базаре, когда с подругой шла, ну такая, шляпка, шортики…
- Ма-ма… Это моя мама!
- О Господи.
Он расхохотался. И, положив руки на вздрагивающие плечи, привлек ее к себе, стоял неподвижно, чтоб не испугалась, говорил в темную мокрую макушку.
- Ну, все, хватит. Не реви, Инга, девочка. Все в порядке, ну? Успокойся, дрожишь вся. Подожди. Ты чего?
Тронул мокрые ледяные волосы, провел рукой по плечу, покрытому мурашками. Тело девочки колотила крупная дрожь.
- Да ты замерзла вся! Волосы мокрые, и купальник еще. Давай на солнышко.
Потащил к светлому пятну у стены, с беспокойством и удивлением видя, оно сереет, размывается, равняясь цветом с затененными участками. Встал в центре неяркого света, запрокидывая голову к высокой дыре. В неровно разорванном камне толпились белые и серые клочья. Не слушая, как мягко и нерешительно вырывается, обнял сильнее, прижимая к холодному животу.
- Там туча, - невнятно сказала ему в грудь Инга, тепло дыша и перестав вывертываться, но все еще сильно дрожа, - она уйдет. Только хорошо бы быстрее, а то если принесет шквал, или долго будет, нам до темноты надо выйти.
- Тут только один выход? Где шли?
Она кивнула, упираясь лбом. И затихла, по-прежнему дрожа.
Петр повел закоченевшими локтями. Когда солнце не светило, сквозняки становились совсем ледяными. Сильно мерзла задница в мокрых плавках. И ее грудь, прижатая к его груди, леденила мокрым трикотажем.
Не отпуская, он переступал, разыскивая место, где меньше дует. И не находил его. Со всех сторон поднимались тонкие злые ветры, кидались, прошивая странный, напоенный серебряной пылью воздух.
Она отодвинула голову от его груди, посмотрела снизу.
- Надо обратно. А то вдруг вода.
- Что вода? - он испугался и прогнал испуг. Но тот вернулся, смешанный со злостью. Поперся за несмышленой девчонкой, теперь снова окунаться в ледяную воду, спрятанную в глубокой тени, а сперва ползти через черные трещины, приседая и наклоняя голову, чтоб не убиться.
- Ладно. Пошли, да?
Он подсадил ее на первую деревяшку, подталкивая в крепкую задницу, такую холодную. Забрался сам. Подумал, да чего мельтешу, через полчаса будем сидеть на скале, жариться на солнце, и я буду ее дразнить…
- А…
Короткий вскрик впереди выбил из головы успокаивающие мысли. Он качнулся вперед, ставя босую ногу на ступеньку и неловко подхватывая Ингу. Потащил ее обратно, снова мокрую насквозь, а ступеньку уже заливала дикая, злая, нервно кидающаяся вода. Стиснутая узкой трещиной, ахала, поднимаясь, спадала и снова лезла вверх, суетясь и огрызаясь.
Поддерживая и обдирая локти о стенки, тяжело спрыгнул первым и дернул на себя, падая на песок под ее телом. Вывернулся, садясь и ощупывая голову девочки.
- Ушиблась? Сильно?
Та затрясла головой, упираясь руками в песок. Мокрые пряди повисли, закрывая лицо.
- Нет, нет, чуть-чуть. Нога сорвалась, скользко. Там вода.
- Да уж видел.
Он оглянулся. Солнечное пятно сместилось к самой стене, заползая на нее самым краешком. Снаружи время идет к вечеру, до него еще далеко, но закат со стороны гор, значит, с этой стороны стемнеет намного раньше. Как они будут ползти в кромешной темноте, разыскивая дурацкие деревяшки? И это если пройдет шквал. И вода опустился ниже ступеней.
- Он уйдет, - ответила на его мысли Инга, обхватывая плечи руками, - это туча, гнала перед собой ветер, он короткий. Если час подождать. Или полчаса…
Петр встал. Поднял ее за руку.
- Раздевайся.
- Что?
- Тряпки свои мокрые сними. И я сниму. Час в этой холодрыге, еще пережить надо. Тебе нужен ревматизм и всякие на всю жизнь женские болячки?
- Я…
- И мне не нужен.
Поворачивая девочку, дернул мокрые завязки, бросил на песок тряпочку лифчика, стащил с нее трусики. Она послушно и молча поднимала ноги, ну как ребенок, подумал сердито, отбрасывая трусики и стаскивая свои плавки.
- Глаза можешь закрыть, если стесняешься. Иди сюда. Ну? Я кому сказал!
Потащил ее, послушно зажмурившую глаза, к солнечному пятну, поставил в центр и обнял, плюща об себя ледяную грудь.
- Так теплее?
- Д-да…
Она притихла, тепло дыша в его кожу. Холодная грудь при каждом вдохе прижималась крепче, и она трепыхнулась было, отодвинуться.
- Чего крутишься? - наигранно строго прикрикнул, не отпуская ее плеч.
- Вам же холодно. Там. Тут, где…
- Переживу. Стой.
Она прерывисто вздохнула. И руки, нерешительно поднимаясь, обняли его спину чуть выше поясницы.
- Ниже, - подсказал он, делая шаг следом за медленно уползающим солнечным пятном, - где плавки были, задница стынет.
Руки послушно сползли и замерли на холодной коже.
Уставшие, они стояли, не шевелясь, сверху тепло падали солнечные лучи, а по сторонам свистели длинные иголки сквозняков, но уже было достаточно сделать общий шаг, чуть поворачиваясь и не выходя из света, чтоб застывшая кожа снова набирала тепла.
Он дышал в ее мокрые волосы. Набирал воздуха сбоку и выдыхал его, согретый собой, на темную макушку. Прижимал к себе крепко и мягко, чувствуя, как стихает дрожь - ее и его тоже.
- Вы… меня простите, - глухо сказала она.
И Петр, умиляясь приключению, поправил:
- Давай на ты. Идет? Какое ж "вы", если стоим тут, голые.
- Я… попробую.
- Да. Мы с тобой, как два индейца под одним одеялом. Знаешь да? Вместе не замерзнем.
Она тихо засмеялась. И Петр, прижимая к себе, поцеловал темные мокрые волосы. Засмеялся в ответ, с укоризной в голосе.
- Чего каменеешь. Сказал - не трону. Да и не хочу.
И почувствовал - соврал… Кашлянул, соображая, о чем бы таком говорить сейчас, чтоб не заметила. А в голове прокручивались бешеные картинки. Ну, когда бы еще такое - в тайной пещере, с дикой смуглой девочкой, что стоит, замерев, держит горячие руки на его холодной заднице. И ведь хочет сама! Да еще как. Клятва у нее…
- Ты что? - еле успел подхватить сползающее вниз тело, с изумлением глядя в обморочно запрокинутое лицо. Рот раскрывался, дрожали губы, груди с темными, как у индианки, сосками смотрели вверх.
- А-а-х, - произнес низкий, совсем женский голос, и Петр ужаснулся в восторге, вдруг увидев ее через десять лет, лежащую под мужским телом, с этим вот низко сказанным "а-ах"…
Бережно держал под спину, не отворачиваясь, ждал, когда стихнет судорога, которой свело по очереди ее руки, бедра, шею, натянув по нежной коже тугую жилку, лицо с нахмуренными бровями и распахнутый рот…
И кивнул, здороваясь с медленно открывающимися глазами, что будто проснулись, глядя в его склоненное лицо.
- Я… - без голоса прошептала она, перетаптываясь на слабых ногах, - я…
- Ты, - сказал он в ответ, - да. Ты. Здравствуй.
Понял, сейчас она покраснеет горячо, не зная, что делать и говорить. И гордясь своей мужской бережностью, обнял, позволяя спрятать лицо на своей груди.
- Люблю тебя, - через время сказала она, не поднимая головы от его кожи.
- Конечно, - согласился он, умиляясь, - Инга, девочка.
Солнечное пятно совсем заползло на стену и отправилось в медленное путешествие по серым извивам и черным трещинам.
Инга опустила руки и шагнула от него, отвернулась, прикрываясь ладонями.
- Я оденусь уже. Надо идти.
- Конечно…
Молча натянули мокрые вещи. И снова ступили в черную щель, где дул холодный ветер, и вода, опустившись, наконец, в свои пределы, шептала и плескалась, разглядывая снизу, как идут, нащупывая ногами скользкое дерево, вбитое в стены.