И поведал про то, что памятник Ленину на "Комсомольской"-кольцевой постоянно пачкается. Его раз в две недели со всякими моющими средствами драят, а он через пару дней уже, глядь, опять как чумазый беспризорник. А еще вождю на лысую голову народ кепки любит натягивать. Один из местных работников поначалу эти фуражки в шкафчик к себе складывал – говорил, коллекция у него, а потом, когда дверка перестала закрываться, взял и скопом на помойку отнес. Станцию "Белорусская"-кольцевая в прежние годы украшала огромная скульптурная группа "Советская Белоруссия". Когда второй проход пробивать стали, никак не могли решить, что с ней делать. Ну некуда такую громадину девать! Белорусы хотели себе забрать: вы, мол, нам только ее на поверхность поднимите. А как поднимешь, если ее прямо внизу монтировали и части склеивали намертво, чтоб никакие хулиганы руки-ноги оторвать не могли. Так и пришлось разбить на мелкие кусочки и на помойку.
Сквозившая в тоне юного визитера снисходительность Симоняна определенно задела за живое. И он решил реабилитироваться:
– А вот вы, молодой человек, никогда не задумывались, почему на той же "Комсомольской"-кольцевой на панно "Триумф Победы" трибуна Мавзолея абсолютно пустая?
– Нет.
– А я скажу почему, – удовлетворенно кивнул головой Симонян. – Первоначально панно называлось "Парад Победы". На нем Сталин, Берия, Молотов, Маленков и Каганович, стоя на трибуне, смотрели, как к подножию бросают фашистские знамена. Через год после открытия станции, в пятьдесят третьем, арестовали Лаврентия Палыча. Что делать? Скоренько у его изображения на мозаике отколупали очки, чтоб не узнать было. Но это была временная мера. Через месяц всю физиономию вылущили. Вскоре пришел черед Маленкова, а затем и остальных. В шестьдесят третьем добрались и до Иосифа Виссарионовича. "Вождя всех народов" выкорчевывали сразу с двух мозаик – с "Парада Победы" и с "Вручения гвардейского знамени". Оба творения Павла Корина после переделки изменились до неузнаваемости. Да и названия у них поменяли. "Парад Победы" с приобретением на переднем плане аллегорической фигуры Родины-матери стал именоваться "Триумфом Победы", а "Вручение гвардейского знамени" – "Выступлением Ленина перед красногвардейцами, отправляющимися на фронт". В первоначальном варианте был генералиссимус с древком в руках и коленопреклоненный офицер, целующий полотнище, а нынче мы имеем в наличии держащего пламенную речь Ильича.
– Я помню эти мозаики на "Комсомольской", – сказал Макс. – Но меня знаете что больше всего интересовало? Как художнику в начале пятидесятых разрешили Христа на знаменах войск Александра Невского и Дмитрия Донского изобразить?
– О да, это тоже прелюбопытнейшая история! – воскликнул Симонян и возбужденно потер ладони.
Из его рассказа Макс и Дмитрий узнали, что автор мозаик на "Комсомольской" Павел Корин родился в Палехе, в семье крестьянина-иконописца. Закончил иконописную школу и некоторое время даже работал в мастерской Донского монастыря. А потом наступили другие времена, и пришлось потомственному иконописцу прилагать свой талант в метро. А поскольку Павел Дмитриевич ни веры, ни полученных в юности навыков не утратил, то на панно "Александр Невский", на огромном полотнище великокняжеского стяга он попытался восстановить утраченный шедевр новгородской живописи – лик "Спаса Нередицкого". На второй мозаике в руках у Дмитрия Донского, ведущего воинскую братию на Куликово поле, – тоже знамя с ликом Спаса. Незадолго до открытия "Комсомольской" какой-то бдительный товарищ донес в органы: мол, художники рисуют иконы. Корина вызвали в горком. Но, на счастье, проработку поручили Екатерине Фурцевой. А будущему министру культуры панно так понравились, что она художнику пообещала "все разрулить". Пошла к Хрущеву, и тот посоветовал: "Да вы просто сделайте так, будто на знамена ветер дует. Лик Христа останется, но все ж таки не икона!"
– А вы не в курсе, что за надпись на стене вестибюля "Бауманской" была высечена? – без какой-либо подначки, а с одним только почтением полюбопытствовал Дмитрий.
– Надпись? – свел брови к переносице Грант Нерсессович. – Ничего такого не припоминаю. Где она находится?
– Находилась. На стене, рядом с местом, где останавливается первый вагон в сторону "Щелковской". Под последней вентиляционной решеткой… Не видели?
– Да что там написано-то? – не выдержал Макс.
– Не написано, а вырезано по мрамору. Две даты, как на кладбищенском памятнике. Вот так.
Дима схватил лежавшую на столе ручку и воспроизвел загадочную надпись, перевернув один из листов симоняновской рукописи:
19 14/XI 46-19 15/XI 54 гг.
Грант Нерсессович, в другой раз наверняка устроивший бы скандал по поводу оскверненного научного труда, и бровью не повел.
– Да, вы правы, Дмитрий, очень похоже на надпись на могильной плите. И что это, по-вашему, значит?
Дмитрий пожал плечами:
– Я всех, кого можно, опросил: и начальника станции, и дежурных, даже на одного пенсионера выходил, который в те годы на "Бауманской" работал. Версии им свои предлагал: может, там ребенок какой под колесами погиб – промежуток-то между датами восемь лет… Никто ничего не знает. А мой интерес кому-то из начальства, видимо, не понравился. Пару недель назад зарулил на "Бауманскую", смотрю: надписи нет. Заменили мраморную плиту, она даже по цвету от соседних отличается.
– Вот вам еще одна загадка московского метро, – торжественно изрек Симонян. – Одна из сотен, а может, и тысяч. Я так думаю, молодой человек, вам не следует оставлять свои изыскания по этому поводу. Попробуйте найти других служащих станции, которые работали там в означенные годы, съездите в Музей метро – поспрашивайте там. Я слышал, в Москве живет и здравствует и бывший директор этого музея – собственно, его вдохновитель и создатель. Его фамилия Болотов. Этот человек просто кладезь любопытной для нас с вами информации. Больше полувека в метро отработал – начинал помощником машиниста еще в военные годы…
– Хорошо, – с энтузиазмом закивал Дмитрий. – Я вам один прикол хотел рассказать. Хотя, может, вы и сами внимание обратили. На "Киевской"-кольцевой на мозаике, которая "Борьба за Советскую власть на Украине" называется, красноармеец как будто по сотовому телефону разговаривает, а перед ним – ноутбук. Народ это так воспринимает. А вообще-то, у него в руках трубка полевого телефона ТА-57, а ящик, который перед партизаном стоит, – сам этот телефонный аппарат.
– Д-а-а, – протянул Симонян. – Весьма любопытно. А теперь давайте от частностей перейдем к общему. Обозначьте-ка мне конечную цель ваших изысканий…
Окончания фразы Макс не услышал, провалившись в короткий, но глубокий сон. Кривцову привиделось, что он идет по длинному-длинному тоннелю, обе руки заняты огромными клетчатыми баулами. Плечи отчаянно ноют, а конца тоннеля нет и, главное, никогда не будет…
Вынырнув из сновидения в реальность, Кривцов будто взглянул на себя со стороны. Что он тут делает? Конкретно тут, в этой келье, со стариком-юродивым и пацаном, у которого свербит в мозгах и заднице от жажды приключений, и вообще в этой грязной, смрадной преисподней? Почему он, будучи невиновным, должен скрываться? Общаться со всеми этими колянами, адамычами, митричами, с которыми у него, врача престижной клиники, нет и не может быть ничего общего?
То, что творилось у него в душе, видимо, отразилось на лице, потому что Симонян участливо спросил:
– Максим, что с вами? Приснилось что-то нехорошее?
– Да уж, – мрачно подтвердил Кривцов и поднялся. – Я, пожалуй, пойду. Прилягу у Митрича… – И, уже отодвинув закрывавший вход в пещеру полог, вдруг обернулся: – Грант Нерсессович, вот вы образованный, интеллигентный человек. Неужели вам хочется провести остаток жизни здесь, в подземелье? Среди всякого отребья и отродья? Ну, нет возможности по-человечески жить в Москве, езжайте в Армению. Там у вас наверняка полно родственников, которые могут приютить.
Симонян пристально посмотрел на Макса:
– А почему вы решили, что здесь я живу не по-человечески? И кого вы называете отребьем и отродьем? Вот вам вырезка… – Симонян пошуршал в лежавшей на столе кипе бумаг и, найдя нужную, положил на ближний к Кривцову край, – из "Российской газеты".
В Москве примерно сто тысяч бездомных. У десяти процентов – высшее образование, у двадцати – среднее специальное. Среди бродяг поневоле есть даже люди с учеными степенями. Кстати, такое наблюдается только в России. В США и странах Евросоюза бездомных тоже в достатке, но они в подавляющем своем большинстве неграмотные. Я пытался вести свою статистику, собирая информацию о жильцах московской подземки. Каюсь, забросил это дело. Трудным оказалось. Люди здесь недоверчивы, боятся, что "досье", попав в руки органов, может им навредить. Но даже собранного досточно, чтобы сделать вывод: многие из здешних обитателей – вполне достойные люди. Люди, а не отребье или отродье. Кстати, именно они пришли к вам на выручку в тяжелую минуту.
Макс смешался:
– Извините меня за случайно оброненные слова. Просто что-то накатило. Я пойду?
Сказано все это было безупречно вежливым, извиняющимся тоном.
– Конечно, идите, – мягко разрешил Симонян. – Нервное напряжение лучше всего снимать сном. Не сочтите за пустой комплимент: вы держитесь молодцом. Не каждый бы смог…