* * *
– Хмырь, старина! Ты у нас самый старый, а значит, самый умный… Э-э-э… – Кидд вывалил белесый, растрескавшийся язык, огромный, будто говяжий, и с длинным звуком "э-э-э" искупал большой палец в слюне.
Все неотрывно смотрели на палец, часто дыша. Кидд утрамбовал табак в большой трубке с янтарным мундштуком, достал и приспособил трут… Последнюю неделю на судне иссяк запас табака. Курили только Кидд, офицер и боцман. Все остальные жевали битум.
– И, значить, Хмырь… У-у-у… – Кидд затянулся с глубоким звуком "у-у-у", и стало видно, как струя дыма течет сквозь янтарь.
– Ты скажи… Ы-ы-ы… Сегодня у нас Сочельник. Завтра ты гуляешь Рождество. Через недельку гуляешь Новый год и даже новый век… А правда ли это? Лично ты, Хмырь, уверен, что на днях, дай Бог тебе здоровья, будешь гулять новый век? И вы все… – Кидд обвел строгим взглядом подчиненных, тесно сбившихся вокруг костра. – Вы все точно уверены, что на днях, дай вам Бог всем здоровья, будете гулять новый век? Хмырь, я тебя первого спросил!
– Я… – протянул медовар. – Почему я… – он вдруг понял, отчего все эти годы ненавидел и боялся Кидда: отчего боялся-то ясно, а вот отчего ненавидел… Этот Кидд, англичанин, росту более шести английских футов, здоровый, всегда говорящий с высоты, был дьявольски похож на того русского урядника, Михайлова Петра, который одним ударом вдребезги разбил всю жизнь Хомы, теперь уж Хмыря, разбил и оземь бросил на старости лет.
– Почему это я – отвечать? – сглотнул Хмырь.
– Потому что ты самый старый, – терпеливо повторил Кидд. – Вот и отвечай. Я в каком смысле? Сейчас у нас век от рождества Христова семнадцатый. Следующий будет какой? Правильно: восемнадцатый. А с какого года его считать? С наступающего, тысяча семисотого, или со следующего, тысяча семьсот первого. Вот в чем вопрос.
– С наступающего, а как же! – подал голос Бумба.
– Ты уверен? А почему?
– Так ведь круглая дата.
– А почему она круглая?
– Потому что тысяча семисотый. Две дырки, как в черепе. А череп, он тоже круглый.
– Вот как? А если я тебе в черепе еще одну дырку сделаю? Получается, что круглое оно потому, что ноль круглый. А если его каким другим знаком записать, например, крестом? Почему же тогда сотня круглая, а девяносто шесть какие-нибудь – нет? Ты хоть знаешь, отчего такой счет пошел, на десятки и сотни?
– Так договорились, я думаю.
– А почему именно так?
– Потому что… Не знаю.
– Я знаю! – воскликнул Ван и выбросил, сияя, растопыренную ладонь, словно играя в транк. – Потому что у человека на руке пять пальцев. А на обеих – десять.
Кидд мрачно обернулся на него:
– На руке, говоришь? А на ноге?
Ван содрогнулся. Бледнея, он понял, что брякнул неосторожную глупость, наступил Кидду, так сказать, на больную мозоль.
– У меня по четыре пальца на каждой ноге. Русские откусили, в России. Так что ж мне, теперь, по восемь считать? Вот и получается, что девяносто шесть – это как раз восемь дюжин. Только я не о том вообще. Отчего этот счет пошел на года? Почему тысяча семисотый, откуда?
– От рождества Христова, – сказал Сол.
– Правильно. Значит, Христу сколько лет исполняется?
– Тысяча семьсот.
– Неправильно. Он в каком году родился? В первом. Во втором году ему сколько было? Год. В третьем два, в десятом – девять. Значит, в тысяча семисотом ему исполнится тысяча шестьсот девяносто девять. То-то и оно. Для того чтобы сосчитать, много ума не надо. Хватит ножа, чтобы делать зарубки, и длинной палки.
– Как же это получается? – сказал Бумба. – Выходит, мы еще целый год будем в семнадцатом веке? И выпивку придется отложить?
– Если есть желание выпить, то повод всегда найдется, – буркнул Сол. – Только я так скажу. Когда Христос родился, вообще никакого счета не было. Не было никакого года. Когда ему год исполнился, тогда и первый год времени пошел. Так же как год начинается с первого месяца, месяц начинается с первого числа, столетие начинается с первого года. Завтра Христу исполняется ровно тысяча семьсот лет.
– Сол, ты еще не проспался, я думаю, – сказал Хмырь. – А жизнь ребенка начинается когда ему один год, или когда он только появился из чрева? Объясни тогда, почему пальцы ты считаешь, начиная с первого, а года – с никакого? Или никакой палец у тебя тоже есть?
– Этому Хмырю кто-то на хмыря накапал, – пошутил Ван, покосившись на капитана.
Все расхохотались, потом вдруг замолчали… Лишь тихо попукивал уголь в костре.
– Никакой палец, – тихо сказал Кидд, – у меня, конечно, есть. Как ни крути, а первый век начался первого января первого года и закончился тридцать первого декабря сотого. Значит, и семнадцатый закончится ровно через год.
– Кидд, а ты сам в Христа-то веришь? – вдруг спросил Бумба. – Геенны огненной не боишься?
– Если бы я не верил в Христа, – сказал Кидд, – то не сидел бы тут с вами, у этого вонючего костра. Я бы до сих пор королю служил, козлу этому. Ты что думаешь, я всю жизнь по морям шляться буду? Выкуси! Вот еще один сундук доверху наполню и баста. Уйду на покой. Таверну куплю в Ливерпуле. Женюсь. Буду вечером у огня сидеть и деткам приключения рассказывать. А насчет геенны, так она как раз и есть по части Христа. Я по вечерам буду у огня сидеть, а по ночам молиться буду. Года за три и отмолю грехи.
– А как не успеешь? Как заместо таверны на виселицу попадешь?
– Это ты не успеешь. А насчет виселицы, это тоже просто. Смертник, он так хорошо молится, так честно, что его Христос и за одну ночь простит… Ну, а теперь новая задачка вам. Это как раз про череп будет. Допустим я на дерево залез и чей-то череп, ну, к примеру, твой, Хмырь, к дереву гвоздем прибил.
– Это зачем? – испугался, не поняв юмора, Хмырь. – Зачем мой череп к дереву прибивать?
– Так, для красоты просто. Но я мало того, что твой череп к дереву прибил. Я еще этому черепу в глаз выстрелил, тоже для пущей красоты. Вопрос: как мне этому черепу в глаз выстрелить, чтобы пуля точно под черепом в землю легла?
– Хорошо прицелиться надо, – посоветовал Бумба. – Вот у нас в шапито стрелок был. Брал яйцо, ставил его на голову напарнику своему, лысому, и прямо с десяти шагов это яйцо сшибал.
– Я и сам хороший стрелок. С десяти шагов из красного туза черного сделаю. А вот так чтобы пуля точно под череп легла, это я пас. Так что, слушай сюда, Бумба. Если будешь не по делу говорить, то я у тебя яйца оторву и на голову тебе поставлю. Тут не в меткости суть. Как ты оттуда, с дерева, приметишься? Метиться-то куда?
– Вниз и метиться, – вставил Ван.
– Куда вниз? Я у тебя Ван, сейчас тоже яйца оторву и на голову Бумбе поставлю. И целится я буду отнюдь не в яйца.
– Надо бечевку взять, – сказал Сол.
– Ну?
– Надо к бечевке грузило привязать. Грузило бечевку точно к земле потянет. По бечевке и метиться.
– Хорошо придумал, – похвалил Кидд. – Честно говоря, я и сам до этого додумался. У тебя бечевка есть? А грузило?
Сол пошарил по карманам и вытащил на свет суровую нить, фута в два длиной, протянул капитану. Тот взял ее, намотал на палец, дернул. Затем достал из своего мешочка большой медный гвоздь, стал привязывать, потом вдруг плюнул.
– Что ж это я делаю? Нет, гвоздь тут не пойдет.
– Почему же не пойдет? – не понял Сол. – Хороший груз.
– Нет, – грубо оборвал Кидд. – Я сказал, что этот гвоздь не пойдет. Надо другое что-то. А гвоздю этому работа тоже найдется…
– У меня замочек есть, – сказал Ван.
– Что? Какой замочек?
– Серебряный, для сундучка, – Ван покраснел, протягивая замочек. Эту вещицу он снял с пояса одной женщины на Карибах, той, у которой взял и лютню. Серебряным замочком ее муж запирал пояс верности, когда уезжал из дома. Эта женщина была молодой, но не слишком красивой, она ползала по полу и умоляла пощадить ее. Ван убил ее одним точным ударом ножа в шею.
– Запасливый, собака, – процедил сквозь зубы Кидд, принимая замочек из рук Вана. – Сундучка еще нет, а замочек уже приготовил. Вы, русские, вообще, запасливый народ, хомяковый. Ну, а как он тебе вообще не понадобится? Ведь я ж вас всех застрелить собрался, чтоб про сокровища могила полная…
Все замерли. В костре треснуло полено, кувыркнулось, увлекая за собой колесо искр. Капитан пояснил:
– Шутка.
Первым засмеялся Бумба. За ним все остальные.
– Правильно, – сказал Кидд. – Если кто шутку шутит, то все смеяться должны. А то ведь, каждый, небось, об одном думает. Наслушались пиратских историй.
Хмырь еще смеялся, хлопая себя по коленям, как вдруг простая и ясная мысль полыхнула под черепом: А ведь правда – убьет!
Он вспомнил, как в прошлом году зарывали стофунтовый сундучок с испанского галеона, неподалеку от мыса Кабу… Кидд отправился с матросом по имени Сбышек, а обратно вернулся без Сбышека, сказал, что тот утонул в болоте. И только сейчас Хмырь подумал, что нет и не было никаких болот в районе мыса Кабу-Бранку, не было никогда никаких болот…
Сразу вспомнился урядник, Михайлов Петр, его розовые сытые щеки, большой круглый лоб, тонкие, завитые, словно виньетки в книжке, усики… Как он сорвал со стены лампадку и блестя глазами, хохоча, масла плеснул себе на елду… Убьет, точно убьет.