различая ничего перед собой, перескакивая через тела умерших, распластавшихся прямо
на улице, еще при жизни обезображенные смертельной болезнью. Смерть настигала людей
повсюду, и теперь, боясь покидать свои жилища, люди не торопились хоронить умерших, оставляя их там, где жизнь покинула тело. Выплескиваемые прямо из окон продукты
жизнедеятельности гнили в огромных лужах, распространяя зловоние по всему городу, порождая ужасную антисанитарию, способствующую еще более стремительному
распространению эпидемии.
Город погружался в ад, засыпанный горой изуродованных трупов, разлагавшихся на жаре, источающих смрадные запахи.
Но святой отец не видел этого безумия, сейчас для него существовал лишь небольшой дом
с низенькой дверью и широким окном, в котором живет его семья: жена и двое маленьких
детей. Мальчик и девочка. Божий дар для него грешного.
Не заметив препятствие, он споткнулся обо что-то, и полетел наземь, услышав
пронзительный стон. Городской нищий, закутанный в тряпье, не мог ни подняться, ни
даже проронить ни слова и только упорно мычал, протягивая к нему костлявую руку со
скрюченными пальцами. Черные гниющие пятна покрыли все лицо бедняги, язвы вокруг
шеи открылись и кровоточили. Жить ему оставалось совсем немного.
Не в силах лицезреть муки человеческие, святой отец отвернулся в сторону, лишь осенив
умирающего крестным знамением, и, прихрамывая, побежал дальше. Совсем рядом его
ждет родной дом и заветная дверь.
За очередным изгибом улицы, когда осталось пробежать совсем немного, он совершенно
неожиданно наткнулся на живого, мерно бредущего от окраины, едва не сбив его с ног.
– Простите, отче, – извинился путник, провожая взглядом убегающего священника и
чувствуя свою вину за то, что попался ему под ноги в столь неподходящий момент.
Святой отец внезапно остановился, ноги словно вросли в мостовую, знакомые интонации
возродили в душе недавно забытые чувства. Он пристально оглядел прохожего, смиренно
склонившего перед ним голову. Пыльные одеяния, тяжелая сума, бесформенный картуз, из-под которого выбивались средней длины волосы с проседью, борода с аккуратными
завитыми усами и самодельный посох, вырезанный из толстой палки, призванный
облегчить путнику дорогу.
Спустя минуту немого ожидания, не выдержав устремленного на него тяжелого взгляда, неизвестный поднял свои светло-серые глаза, переполненные безвременной грусти и
мудрости, вызвав тем самым крик удивления и одновременно облегчения у священника.
– Мой дорогой Мишель! – нечаянная радость от встречи затмила на мгновение жгучую
боль внутри. – Неужели это ты?! Ты ниспослан мне небом в эти труднейшие для меня и
для всего Прованса [Прованс (фр. Provence, букв. "провинция", окс. Proven;a) -
историческая область на юго-востоке Франции со столицей в городе Экс] дни.
Несмотря на то, что взгляд путника преисполнен был благодарности за дела былые, сам он
не разделял вспышки радости святого отца.
– Не льстите мне, святой отец, и не обманывайте себя, почем зря, – произнес он в
полголоса. – Вы правы, я – тот самый лекарь, который обязан вам жизнью и готовый в
любой момент отдать вам все, что у меня есть. И если наша встреча сегодня – знак
Провидения, то все же не стоит приписывать мне силы Всевышнего.
Священник подошел и заключил путника в крепкие объятия.
– Ну что ты, Мишель, мой добрый друг. Именно в этот миг ты можешь мне помочь,
именно сейчас… Не стоит терять ни минуты. Все в руках Господа нашего, и именно он
послал мне тебя… Скорей же, скорей!
Он потянул лекаря за отворот плаща, призывая сдвинуться с места и поспешить за ним.
Тот нехотя подчинился, ускоряя шаг, но мало веруя в возможность что-либо изменить. Все
это уже виделось ему не так давно.
Скрипнула дверь, и они вошли в полутемную комнату, где на столе догорал огарок свечи.
Затхлый запах ударил в нос, стоны и детский плач слышались из разных углов.
– Отворите окно, – решительно приказал лекарь, пока глаза привыкали к темноте, – дайте
свежего воздуха. Если в вашем доме, отче, есть еще свечи, зажгите. Пусть будет светло. Не
стоит хоронить живых раньше времени.
По всему видно было, что он окунулся в привычную среду, движения его стали быстры, но
размерены, указания резки и четки. Кажется, весь окружающий мир перестал для него
существовать, сжавшись до размеров небольшой комнаты, в которой оставались только
трое больных: женщина и двое детей, страдающие от невыносимых болей. Он видел, как
жар сковал их тела, видел остекленевшие от мук, одурманенные глаза, вытирая испарину
со лба, чувствовал дрожь в членах.
– Вы ранее показывали их врачу, отче?
Священник отрешенно покачал головой из стороны в сторону.
– О чем ты говоришь, Мишель?! – его страдания за близких были безмерны, так что на
него жалко было смотреть. – В Эксе давно уже не осталось врачей: одни из них умерли, другие, я думаю, так же больны, а здоровые поспешили покинуть город раньше,
испугавшись смертельной болезни.
– Люди трусливы, – резюмировал Мишель, промывая гноящиеся язвы маленькому
мальчику, бьющемуся в бреду. – Но может быть это и к лучшему. Я согласен далеко не со
всеми методами, применяемыми моими коллегами в процессе лечения.
– До последнего дня нам помогала одна добрая прихожанка, взвалившая на себя уход за
больными, дав мне тем самым возможность продолжать службу в храме и молиться, -
пояснил святой отец, поднося лекарю чистую воду, – но и она решилась оставить нас… Я
не могу судить ее за этот поступок.
Наложив на лоб мальчику холодный компресс, лекарь перешел к другому ребенку –
маленькой худенькой девочке с небывало выразительными глазами и густыми волосами.
– Она удивительно похожа на вас, отче, – Мишель улыбнулся едва заметной улыбкой, погладив девочку по голове.
Еще какое-то время он потратил на осмотр девочки и ее матери, а после того, как закончил
элементарные процедуры, выложил на стол пригоршню розовых пилюль и встал, воздев
руки к небу.
– Все в руках Господа, – он вздохнул, подходя к открытому настежь окну. – Их состояние
очень тяжелое.
– Неужели больше ничего нельзя сделать, Мишель?! – священник пододвинулся к нему
вплотную.
Лекарь не двинулся с места и только развел руками.
– Мы всего лишь люди, отче. Вы – святой отец, а я – всего-то грешный странник, которому
довелось стать лекарем. Молитесь, отче, молитесь…
Святой отец схватил врача за плечи и с силой встряхнул, неистово закричав прямо в лицо:
– Ты хороший врач, Мишель! Лучший из всех, кого мне довелось встретить на белом
свете! Всевышний даровал тебе редкую способность врачевать, наделил чрезвычайной
мудростью. Так помоги же мне!
Ни один мускул не дрогнул на лице лекаря, ни одним движением не выказал он
возможного возмущения, только стоял и смотрел в глаза священнику, не проронив ни
слова. Устыдившись внезапной вспышки гнева, святой отец опустил руки, понурил голову
и отшатнулся в сторону, в одно мгновение став не человеком, а тенью.
– Ты, и правда, лучший доктор, Мишель, – бессильно прошептал он едва размыкая уста, – я
видел, как тебе доводилось ставить на ноги безнадежно больных. Я видел, как ты излечил
многих в Ажане [Ажан – город в регионе Аквитания, Франция, расположенный на берегу
реки Гаронны у подножия 162-метрового холма Эрмитаж, в котором в 1537 г. разразилась
страшнейшая эпидемия чумы]. Ты творил чудеса, Мишель. Ты осмелился вступить в
схватку со смертью, и ты смог победить ее. Я видел это… – из его глаз полились слезы, он
молил только об одном: – пожалуйста, сотвори вновь чудо. Твои волшебные пилюли
делают слабых и умирающих сильными и здоровыми. Так дай же нам больше пилюль!
Мишель отвернулся от собеседника и долго глядел на улицу, храня молчание и нервно
теребя бороду. Святой отец не отважился нарушить тишину, в которой слышны были
только стоны и стенания.
– Я не чудотворец, отче, – Мишель говорил так же тихо, – и пилюли мои не волшебные. Это
всего лишь лекарство. Там, в Ажане, я помогал нуждающимся и бесстрашно боролся со
смертью. Мне, правда, удалось излечить сотни людей, но я не был способен вырвать у
смерти свою семью. Я потерял их всех в один год, сразу. – Он вновь повернулся в комнату, глядя на больных.
Святой отец перехватил его взгляд и сразу понял ту борьбу, что происходила сейчас в душе
у лекаря. Во время эпидемии чумы в Ажане ему довелось похоронить горячо любимую
супругу и двух очаровательных ребятишек, и сегодня эта картинка ясно встала у него
перед глазами, служа немым напоминанием, если не укором из прошлого.
– Неужели уже ничего нельзя сделать? – обреченно спросил священник.
Мишель пожал плечами.