семьдесят", ратующие за безопасность, продолжали устало бродить по пожарищу, засыпая
песком тлеющие кочки.
Надо отдать лесникам должное: слово свое сдержали и спустя час приехали, залили все, что гипотетически еще способно было гореть.
Затем, поблагодарив друг друга за самоотверженный труд, пожали руки, распрощались и
разошлись по домам.
В этот раз удалось отбиться.
…В среду вечером, когда у Василия Петровича проходила встреча с населением района, зазвонил телефон.
– Вась, я на даче был сегодня, – заговорила трубка голосом Викторовича, – снова пожар в
деревне…
У Василия Петровича все похолодело внутри, ком встал в горле.
– Ну…
– Кирилл Андреич вчера день рождения с друзьями отмечал… Говорят, еле из дома с
гостями выскочить успели… Короче, остались теперь у художника только труба печная и
фундамент. Хорошо, пожарные вовремя приехали, дальше не пошло…
Нести свой крест
Он называл ее кратко – Ксю, или ласково – Ксюша, в зависимости от настроения и
сложившихся обстоятельств. Она его всегда – деда, скорее даже – Деда. Именно так, с
большой буквы. В мире не существовало слов, чтобы выказать все те чувства, которые
переполняли ее душу. Он и она были одним целым. Родственными душами. Понимали все
на уровне взгляда. Два одиночества, однажды встретившиеся в одной беде.
Когда Ксю в одночасье лишилась обоих родителей – такое случается гораздо чаще, чем
нам хотелось бы, – он взял ее к себе. Много позже ей стало известно, что незадолго до их
встречи, предначертанной свыше, Деда похоронил жену и сына. Их души тоже улетели на
небеса. Ей было восемь, ему – за шестьдесят. Он холил ее и лелеял, любил и обожал, как
никого боле. Каждое утро заботливо заплетал аккуратные косички, завязывал банты и
провожал в школу. А она, отвечая взаимностью, готовила еду и содержала их скромный, но уютный дом в чистоте.
– Ты моя хозяюшка! – Деда улыбался в седую окладистую бороду, вокруг его глаз
собирались морщинки радости, но взгляд всегда оставался немного грустным. Он знал, что когда-то все закончится, и ей будет больно.
Каждый месяц они ходили на кладбище встретиться с родными. Вместе ухаживали за
могилами, сажали весной цветы, пололи летом сорняки, убирали мусор и омывали
влажной тряпочкой холодный гранит памятников, зимой расчищали снег.
– Мама, папа, не волнуйтесь, у меня все хорошо… Я скучаю, но теперь у меня есть Деда…
Я всегда буду помнить вас, – Ксю смотрела в глаза родителей и не замечала, как на землю
капают слезы печали.
Деда никогда не говорил со своими в голос, а только медленно шевелил губами, неслышно
читая молитвы. Он никогда не плакал, и его глаза всегда оставались сухими.
– Я выплакал все давным-давно…
Они никогда не были родственниками, но стали единой семьей: Ксю, ее родители, Деда, Марья Ильинична и семнадцатилетний Сашка. Он никогда не рассказывал, что же
случилась, а она, несмотря на снедаемое ее любопытство, никогда не настаивала. Но в дни
рождения они обязательно зажигали свечку и поминали близких добрым словом.
Так и шагали по жизни рука об руку.
Из маленькой девочки с острыми коленками Ксю превратилась в девушку, а затем и в
молодую красивую женщину. Окончив школу, поступила в институт, но всегда боялась
надолго уехать из дома, всегда возвращалась засветло, чтобы не оставлять Деда одного, не
заставлять его нервничать. Ведь прошедшие годы не сделали его моложе, не добавили ему
здоровья. В его характере появились капризные нотки, он стал раздражителен и все чаще
брюзжал себе под нос, выказывая недовольство то плохо приготовленными котлетами, то
немытой посудой, то грязными полами, то долго льющейся в ванной водой. Она же из
кожи вон лезла, стараясь угодить, помочь, скрасить старость, доставить удовольствие, но с
ужасом стала замечать, что и сама раздражается, грубит, срывается на крик.
– Отправь его в приют для стариков, – сочувственно советовали сверстники, глядя, как у
нее появились круги под глазами от нервов и недосыпа, как от бессилья она иногда плачет
в углу, стараясь скрыть от окружающих свои проблемы.
Им не понять. Они живут в другом измерении. Ксю не могла его бросить. Никогда! Ведь
их многое связывало, она ему стольким обязана. И, в конце концов, она его ЛЮБИТ!!! Он
– ее Деда. Единственный и неповторимый. Родимая душенька в большом и оголтелом
мире.
Первый звоночек раздался теплой июньской ночью. Деда застонал и не смог двинуться с
места. Пришлось вызвать "скорую". Инсульт! Собирая все необходимое для больницы –
мыло, полотенце, бритву, зубную щетку, пижаму и тапочки – Ксю не могла совладать с
собой и плакала навзрыд. Она вдруг осознала всю хрупкость бытия, скоротечность
человеческой жизни. Врач "скорой помощи" – женщина в годах и повидавшая многое –
как могла, успокаивала ее:
– Не плачь, деточка, может, все наладится еще…
Может… В карете "скорой" Ксю держала бледного Деда за ослабевшую руку и смотрела в
его глубокие глаза. Он слабо улыбался ей посиневшими губами, пытаясь крепко сжать ее
пальцы, взбодрить, и плакал. Впервые в жизни она видела, что он плачет. Без слез. И от
того еще сильнее рыдала сама.
– Он раньше уже перенес два микро-инсульта, – лечащий врач резал, как ножом по сердцу,
– сейчас дед очень плох, но делаем все возможное.
Для нее началась иная жизнь. Ксю запустила учебу и с самого утра до позднего вечера
проводила в больнице. Деда был больше похож на овощ, впадал в забытье и никого не
узнавал вокруг. Она же с комом в горле от отчаяния, ухаживала за ним, обтирала влажной
губочкой, стараясь избежать пролежней, ворочала почти бесчувственное тяжелое тело с
боку на бок, меняла пеленки и выносила горшки, свято веря в выздоровление. Ведь он
единственный, кем она искренне дорожит. А глубокой ночью, когда обессиленная
возвращалась в их общий дом, зажигала свечку, вставала на колени перед ликом
Богородицы и истово молила о помощи: дай мне сил, наставь на путь истинный!
Спустя три недели Деда вновь оказался дома. Еще через пару месяцев к нему вернулась
способность ходить, и он смог самостоятельно передвигаться из комнаты на кухню, в
ванную и туалет. А главное, мог теперь вернуться к работе, которой посвятил свою жизнь.
Он снова встречался с людьми, снова писал статьи в газеты и журналы, снова ощутил вкус
к жизни.
– Спасибо тебе, солнышко, – он, как в детстве, гладил ее по голове и улыбался, памятуя, что только ей обязан возвращением в этот мир, в котором еще многое не успел сделать.
Он никогда не жаловался на болезнь, но все больше и больше выказывал недовольство, все
больше придирался к тому, что Ксю пыталась для него делать. А она старалась потакать
его капризам, исправлять ошибки, устранять недоделки и радовать его, радовать, радовать… Сама же по ночам плакала в подушку, жалея и себя, и Деда.
Второй звоночек прозвучал вскоре. Опять инсульт! Снова "скорая", снова слезы, вновь
страх потери, неврологическое отделение, где скорее мертвые, чем живые. Снова пеленки, утки, капельницы. Опять безжалостные слова лечащего врача:
– Следующего удара ваш дедушка не переживет…
Три недели в больнице, а затем домой. В этот раз Деда не смог восстановиться полностью.
Ухудшился слух, практически пропало зрение, частично оказалась парализована правая
сторона. Исчезла возможность писать и читать. Худо-бедно он мог сам себя обслуживать, и Ксю благодарила Бога за это: его можно было оставить одного, он сам мог разогреть еду
и сходить в туалет.
Ксю окончила институт и устроилась на работу. За год поднялась по карьерной лестнице и
стала неплохо зарабатывать. Научилась невзирая ни на что всегда быть красивой и
обходительной. Она стала объектом вожделения многих мужчин, но никогда не обращала
на них внимания. Ведь у нее есть Деда, который нуждается в ней.
Подруги крутили пальцем у виска и говорили:
– Ты хочешь положить свою жизнь на алтарь этого старика? Найми ему сиделку…
Они не понимали. Они родом из другого измерения.
– Это мой крест, и я должна пронести его до конца…
А крест с каждым днем становился все тяжелее, и нести его оказывалось все труднее. Деда
старался не досаждать ей, ценил заботу, но старый и больной, практически беспомощный, расстраивался все больше, закатывая истерики. Всю свою жизнь отдавший труду,
знакомый со многими уважаемыми и даже великими, человек деятельный, не
позволявший себе лишний раз расслабится, чрезвычайно требовательный, прежде всего к
себе, перед лицом смерти он оказался совершенно беспомощным. И беспомощность вкупе
с бездеятельностью доводили до исступления остававшийся острым ум. От того обиднее и
больнее было угасать.
Застав его перед телевизором, Ксю весело улыбалась и задавала вопрос: