* * *
Продолжаю в воскресенье. Не перестаю удивляться: я хоть и новенький, но меня грузят нарядами безо всякой скидки на мою возможную неумелость.
В субботу четыре урока, и я пришёл пораньше. Едва пообедал и прилёг с "Чудиками" Шукшина, словно по заказу пришёл Эдик. Принёс книгу, которую, видимо, не прочитал, но брал для повода и спросил про мотор - по-рабочему дежурно и даже показательно-ответственно.
Едва ушёл, позвонила Снежана:
- Сергей Иванович, полдеревни отзвонила, у кого жрачка, у кого болячка… У вас лодка-то, знаю, на ходу? У меня плаш-кот обсох с продуктами в Налимном, двадцать километров. Его обычно Щепоткин привозит, а у него зубы прихватило, он в город к зубнику уехал… Ну что, поможете? Продукты на зиму… А то я вся на нервах извелась, Дудин звонил, орёт как ненормальный, вода падат, он обсох уж поди. Выручите, пожалуста! - "Ста" она произнесла отдельно и очень громко.
Плашкоут она произнесла как плашкот, и я не сразу сообразил, о чём речь.
- Ну, понял, выручу, - говорю, - а как его тащить-то? Кота-то этого продуктового?
- Ну, ха-ха, - шутка про кота насмешила, - слава Богу, у меня хоть отлегло… Смотрите, Щепоткин его как-то за серёдку берёт и ташшыт. Хорошо тепло, не помёрзнут банки.
Едва я переварил картину, как Снежана ответственно откашлялась и сказала другим, доверительным голосом, будто я уже прошёл первое испытание и допущен до второго:
- Там ещё поросята, народ извёлся, ждёт. Они в трюме с города. Вы их вытащите на солнышко… Ну всё, поезжайте тогда сразу. Верёвку только возьмите. Я бензин компенсирую.
- Да не надо ничего. Есть бензин.
Сюда ходит с города коммерсант Дудин, у которого по посёлкам магазины. Доходит до устья Верхней, бросает плашкоут и "пустым корпусом" идёт на сложную порожистую Верхнюю, которую все боятся. В это время Щепоткин тащит плашкоут к нам через Налимный, где вроде заимки и всего трое жителей. Потом Дудин на пустом пароходе забегает за выручкой и забирает плашкоут.
Я поехал в Налимный - это вверх по течению по правой стороне. Там стоит этот самый плашкоут, баржонка с кубриком. Продукты на месте, капуста в мешках, поросята в ящиках. Ящики со щелями меж реек. В кубрике воздух тяжкий. Капусту и поросят я вытащил на палубу.
Нос у плашкоута обсох, И вот задачка: спихнуть его с галечного берега и умудриться на него вскарабкаться, потому что нос высоченный. Лодку я сразу привязал к борту, а сам корячусь с берега вагой. Не думал, что пойдёт, но вага - сила. Я видел, как старовер спихивал вагой тридцатитонный "сандакчесский экспресс".
Нос плашкоута подавался тяжко, с подводным шелестом, хрустом железа о гальку. Едва он освободился, как стало наваливать течением корму, и я почувствовал забирающую силу реки. Всё происходило крайне медленно, но тяжесть и медленность только подчёркивали необратимость. Мятый утюг носа отходил незаметно, но мощно. Я ухватился двумя руками за фальшборт и, извиваясь, вскарабкался на нос. Пробежав по палубе, спрыгнул в лодку, завёл мотор и, перевязавшись за нос, потащил плашкоут на буксире: "Не знаю, за какую серёдку брал Щепоткин этот, но мне хотя бы от берега оттянуть его. Там течением подхватит, а дальше только подправляй".
Едва я так подумал, баржонка стала со всей тупой постепенностью зарезаться в береговую сторону или в берег, как здесь говорят. Я буровлю мотором на месте, мятый нос неумолимо тащит вбок. Да так мощно и бесцеремонно, как будто я мальчишка и меня за портки хватают и волокут на расправу. Происходит всё на мысу в повороте. Фарватер здесь у берега и очень узкий, и нас несёт на красный бакен. Он ближе и ближе, а я знаю, что по закону, который специально для этого придуман, меня на него и набросит.
Тащу я своё наказание от бакена. И дивлюсь: мог бы я подумать месяц назад, что окажусь посреди пятикилометровой реки, сидящим в лодке, да ещё с каким-то неуправляемым плашкоутом, полным продуктов и поросят. Почему я всегда влезаю в передрягу! Почему, когда о чём-то просят, соглашаюсь, как заворожённый? Будто неумолимая сила тянет сказать "да", хотя честнее отказаться.
Перевязался за середину - оказалось лучше, но всё равно: чуть не соразмеришь обороты - пропало: плашкоут начинает зарезаться в поворот, из которого его вывести целое дело. Вроде выровнял, а он продолжает давить. Не удержал - пошёл крутиться.
Едва приспособился, из-за мыса показалась огромная самоходка и нацелила в лоб. Я попытался изменить курс, не сорвавшись в новый оборот. Самоходка прошла рядом, раскачав нашу сцепку так, что лодку елозило и скоблило о плашкоут безобразно.
Не успел перевести дух - сбоку наискосок валит сандакчесский экспресс. Так флотские зовут тихоходные самодельные посудины, которые варят староверы в Сандакчесе. Длинная плоскодонная баржонка с рубкой в носу и дизелем. Может ползти вдоль берега, может плестись наперерез пароходу - вольная флотилия.
И вот этот "экспресс" тарахтит с той стороны и держит на меня. Причём как-то зигзагами. Едва я так подумал, как вдали замаячил ещё бакен с "вехой", а сзади стал нагонять сидящий по борта танкер. Представьте себе текучую стихию реки, дышащий живой пласт, скользящий вдоль галечных кос и каменистых мысов. А по нему ползут в разных направлениях три транспорта и сгущаются вокруг гружёного плашкоута, который может сойти со своей оси при первом неверном движении румпеля. И уже зарыскал, потому что начался перекат с широкими и упругими водоворотами. Каким-то чудом танкер обошёл меня, сверкнув отмашкой. Косо торчащая веха проехала мимо, с дрожью вспарывая воду, словно кто-то в речном нутре держал её напряжённой и судорожной ручищей. Даже представилась эта рука и её сведённые, распухшие суставы. Такие сучки попадаются на берегу - черешок истёрт в гусиную косточку, а сустав-набалдашник необыкновенно выпуклый и глазастый.
Сандакчесский экспресс исчез так же таинственно, как и появился. Я было успокоился, как вдруг из-за носа плашкоута выскочила обшарпанная лодчонка и, описав круг, приблизилась. В ней сидел не кто иной, как гоголеобразный Эдуард, который меня узнал не сразу, а только когда сбавил ход. Его продолжало бессильно подносить ко мне, по мере того как в глазах догорало замешательство и запоздалое поползновение проехать мимо. Он понимал, что весёлый раскат по реке нарушает образ его безмоторности. Он храбро переборол себя, широко улыбаясь, подцепился к борту и вытащил затёртую коньячную бутылку. Я расшифровал на ней надпись "Дон Карлос".
- Здорррово, Серрёга! Кого-кого, а уж тебя я не ожидал тут встретить! Отты мужик - чрез реку вж-ж-жик! Ты смотри, тихой-тихой, а вон какую пароходину отхватил, ха-ха-ха! А я думал, это Щепоткин, хе-хе!
Он сам как от щекотки хохотнул над тем, как переиначил Щепоткина: хмель высвободил в нём словесную жилку, и он то переиначивал слова, то рифмовал. Глаза были красными. Веселый и взбудораженный, распираемый предыдущими приключениями, Эдик потряс бутылкой:
- Хе-хе. А я еду с рыбалки, выпить охота, сначала Мотю встретил, с ним давай сначала, ну… - Он вдруг нахмурился, опустил глаза и сказал скрипуче: - Он не хоте-е-ел, правда… у него дела, на участок собирается, ещё вечером тугунить… - Эдя развёл руками: - А чо поделать? Пришлось Мотьку затравить. Неправильно, конечно: он теперь не остановится. - Эдя стряхнул сожаление и добавил с вызовом: - Ну и чо теперь? Не попадайся навстречу! Сам, когда ему надо, глыкат по-тихой, чтоб баба не видела, а тут я виноват! - И решительно махнул рукой: - Короче, он уехал, а я смотрю, сандакчесский экспресс прёт, я к нему, а там ребята молодые, один рулит, остальные у печки сидят, мы, грят, бражничам… садись с нами… Брага такая, как яблоко… холодная, ррезкая, аж в нос шибат, - он с силой сжал кулак. - В общем, пображничал с ними с превеликим удовольствием, отцепился, смотрю ещё какая-то трахома ташшытся сверху, подъехал - плашкоут Снежанкин. Будешь?
- Да можно, а то баржонка эта все нервы вымотала.
- Да ладно, забудь про свою бражонку, я тебе нормальный напиток привёз, - повернул он так, будто приехал мне на выручку.
- Да не бражонку, а я про калошу эту…
- Да нормальная калоша, - он беззаботно махнул рукой. - И бражонка тоже пойдёт, если чо!
И придвинулся, подщурился на один глаз и сказал с конфиденциальной улыбочкой, негромко и доверительно:
- Давай коньячку. - И ещё так губу нижнюю подвыпятил, мол, это для тех кто понимает, не для бичей каких-нибудь, так что цени доверие.
Я изо всех сил выправлял баржонку. Эдя налил в обрезок пластиковой бутылки и в крышку от термоса. Напиток оказался коричневатым, судя по всему, спирт на орехах.
- Это что у тебя?
- Коньяк, - невозмутимо ответил Эдик и указал рукой: - Туда подработай, не видишь, заваливает? У меня ещё была одна, но мы с Мотей выдули… Или вообще знаешь? Заглуши. Заглуши его к хренам небесным! Давай сплавимся. Здесь нормально! У нас полтора километра безопасного сплава. - О-о-н до того бакана, а если нас вон то улово поймат, то двойной тягой оттащим. Двое - не один!
Говорил он колоритно, и я с удовольствием заглушил мотор.